Надо помнить, какого мы духа

Что нужно делать в подобных случаях? На мой взгляд, лучше всего — для начала — тоже улыбнуться. Сектанты иногда говорят про нас, что мы, православные, улыбаться не умеем. На самом же деле, никто не улыбается так, как по-настоящему счастливый своей верой православный человек.

И с этой вполне нормальной, хотя и слегка (вполне допускаю) ироничной улыбкой нужно ответить:

— Ребятки, мы, православные, это знаем. Две тысячи лет уже как знаем. Если вы хотели сообщить мне это как новость, то ошиблись дверью. Совершенно искренне желаю вам и каждому из ваших единоверцев поинтересоваться Православием.

Продолжить речь конкретными рекомендациями — прийти в храм, почитать вот эту книжку, встретиться вон с тем замечательным батюшкой — вряд ли, увы, удастся: сектантские проповедники никогда не ходят поодиночке, а будучи в группе, контролируют друг друга. То есть они испарятся, скорее всего, поняв, что дверью действительно ошиблись. Но у кого-то из них ваша улыбка и ваши спокойные слова застрянут в памяти. И совершенно не исключено, что со временем семя даст плод.

Мне доводилось общаться с людьми, которые прошли (как правило, в молодости) через секты, прежде чем обрести Церковь. Я сама прошла — не через секту, правда, а через католичество. И помню, как болезненно реагировала тогда на резкие, злые слова некоторых православных о католиках. Моему обращению в Православие эти слова отнюдь не способствовали, скорее наоборот, обращению способствовали совсем другие вещи.

Но я отвлеклась от своего православного героя, от сердитого молодого человека. Он-то встретил сектантов без улыбки. А потом, в разговоре, посетовал на то, что они «не попались нашей бабе Гале, которая у нас в храме полы моет. Она шутить не любит. Она бы их тряпкой огрела. Слетели бы эти улыбочки с их физиономий».

— А вам не кажется,— несколько растерянно спросила я,— что в готовности вашей тети Гали огреть человека тряпкой ничего хорошего нет?

Другой мой знакомый шел многодневным крестным ходом (на всякий случай — это было не в нашей епархии) и вдруг от кого-то узнал, что вместе с православными этим самым крестным ходом с самого начала идет некий протестант. Ну вот, захотел почему-то и идет. И вероисповедания своего совершенно при этом не скрывает.

Во время привала мой знакомый нашел бедного протестанта среди крестоходцев и задал ему такую головомойку!.. Его не смягчили даже смиренные слова инославного о том, что он «…понять хочет». Поступком своим наш ревнитель очень гордится и не упускает случая о нем рассказать, мягко ретушируя картинку частичным покаянием: «Резковат я, конечно, был. Но с ними иначе нельзя!».

Однако мы не должны себя обманывать: агрессия, ожесточение, злость в подобных случаях — не от любви к Истине. Не от любви к Церкви. Это просто проявление нашей греховности, лукаво облагороженное, оправданное и возвышенное вышеназванными мотивами. Поэтому не стоит принимать свою вспышку за праведный гнев — если гнев вообще бывает праведным. А гордиться подобными победами — «Да я их, этих сектантов, так отшил!» — совсем уж глупо. От того, что вы их отшили, ровно ничего на этом свете не изменилось к лучшему.

Еще одна возможная причина нашей горячности и резкости в подобных случаях — неосознаваемая, скрытая неуверенность в собственной позиции. Кто спокоен, миролюбив и в нормальном смысле слова терпим? Человек уверенный; тот, кто действительно чувствует, что основание дома его — на камне (см.: Лк. 6, 48). Кто нервозен и вспыльчив? Тот, кому мерещится под ногами зыбучий песок. Поэтому, если мы (а кто из нас без греха?!) ловим себя на подобных агрессивных чувствах — у нас есть повод задуматься о себе. Может быть, мы никак не избавимся от тайных страхов, не можем довериться Богу? Мы ведь не только на сектантов так иногда реагируем, но и на неверующих, не всегда, конечно, щадящих наши чувства. И на своих единоверцев даже, которые делают что-то, с нашей точки зрения, неправильное, нарушают какие-то нормы: «Елена вчера мороженое ела, а сегодня — представляете?! — причащаться подошла! Ну, я, конечно, ей высказала! А Ольга Ивановна — в ее-то возрасте, как не стыдно! — уже два раза в мужской одежде в храм приходила! Нет, я на это молча взирать не намерена!». Не знаю, как у Елены с Ольгой Ивановной, а вот у этой бдительной прихожанки вид почему-то очень несчастный и глаза больные. Но вернемся к нашим сектантам. И зададим себе вопрос: а отчего люди в эти самые секты попадают? От хорошей жизни?

Несколько лет назад мне как журналисту пришлось заниматься одним из многочисленных ответвлений неопятидесятничества. Эти группы плодятся, как хомячки. О них почему-то мало пишут, гораздо меньше, чем об иеговистах, например, или о каких-нибудь сайентологах — может быть, из-за их малочисленности. Меж тем явление это крайне опасное. Достаточно сказать, что в секте, о которой речь, практиковались многочасовые моления громким криком (криком надо было «пробить семь небес»), и у большинства сектантов голосовые связки были сорваны напрочь, они едва хрипели. Это в возрасте от четырнадцати до двадцати — группа оказалась молодежной. До более взрослых лидеров, манипулировавших подростками, добраться было нелегко. А с подростками я общалась. На девяносто процентов это были дети из неблагополучных семей — нищих, пьющих, бьющих. В новую, необычную «жизнь с Богом» они кинулись от тоски, от беспросветности, от бездуховности той жизни, которой жили их родители и их ровесники в районном городке. За короткую свою жизнь они не видели ни одного по-настоящему мудрого и глубокого человека, который мог бы поговорить с ними об их проблемах, ответить на их вопросы, показать пути духовного поиска. По сути, они были беспомощны и беззащитны, как слепые котята. Их фанатизм рос в пустоте, не натыкаясь ни на какие сомнения — потому что не было в их жизни ничего такого, чему бы они по-настоящему доверяли. Испуганная (и правильно испуганная) появлением секты городская общественность подняла шум и принялась бороться — в основном вполне советскими методами. А юные приверженцы экстатического культа тут же объявили себя «гонимыми за Христа» и уже не сомневались в собственном блаженстве. Дальше был тупик. Но с той поры я помню: назойливый сектант, пристающий к нам со своими брошюрками и рассказами о случившихся на прошлой неделе откровениях, не столько преступник, сколько жертва. Это человек, которому никто вовремя не помог. Даже благополучнейшие с виду американцы-мормоны — жертвы: они ведь родились и выросли в плотной мормонской среде и зачастую не имели возможности даже читать иную литературу. Они получили свою веру от родителей, от бабушек и дедушек, и удивительно ли то, что они не смогли вовремя отнестись к ней критически? Их послали проповедовать в чужую страну, и им очень трудно усомниться в том, что проповедуют они здесь — не что-то другое, а истину. Усомниться — это ведь почти в пропасть прыгнуть, всякий ли к этому готов? Мы не были на месте этих ребят-мормонов и поэтому вряд ли можем их судить. Да мы ведь вообще никого судить — то есть осуждать — не должны.

Лучше задуматься о том, как мы, православные, встречаем человека — молодого или не очень, пришедшего к нам за помощью, пониманием, любовью. Дадим ли мы ему то, что ему требуется — чтоб не было у него причины искать помощи за иными порогами? Думаю, что это — лучший способ борьбы с сектами, если уж использовать такое словосочетание.

Видя то, ученики Его, Иаков и Иоанн, сказали: Господи! Хочешь ли, мы скажем, чтобы огонь сошел с неба и истребил их, как и Илия сделал? Но Он, обратившись к ним, запретил им и сказал: не знаете, какого вы духа; ибо Сын Человеческий пришел не губить души человеческие, а спасать. И пошли в другое селение (Лк. 9, 54–56).