Тысячелетняя твердыня. Часть 3

Части 1, 2

Цена крови

По свидетельству адъютанта Наполеона, предводитель Великой армии, еще сидя в Витебске, колебался в целесообразности похода на Смоленск и Москву. Когда же он наконец решился, всё ближайшее его окружение высказалось против. Примечательно мнение государственного секретаря Дарю. На вопрос Наполеона, «что он думает об этой войне», Дарю ответил: «Думаю, что она не национальна… (курсив мой. – В.Н.). Ни наши войска, ни мы сами не понимаем ни ее цели, ни необходимости, и поэтому все говорит за то, чтобы здесь остановиться»[1].

Петер фон Гесс. Сражение при Смоленске. 17 августа 1812 года.

Обратное мы видим в настроении русского войска. Багратион после оставления Смоленска предупреждает, что ни в коем случае нельзя заключать с Наполеоном мир: «война теперь не обыкновенная, а национальная, и надо поддержать честь свою…»[2].

Сегюр приводит поразительный факт. Когда Наполеон принял решение о штурме Смоленска 5 августа, его зять, король Неаполитанский Мюрат, не только возражал против этого, но и настаивал на том, чтобы вообще прекратить преследование русской армии. Мюрат, храбрец, лихой кавалерист, вдруг стал просить императора остаться в Смоленске, отказаться от похода на Москву. Мюрат долго умолял Наполеона остановиться. Император возражал, говорил, что «честь, слава, отдых» – всё это будет найдено в Москве, и только в Москве. Мюрат бросился тогда на колени перед Наполеоном, говоря: «Москва нас погубит». Он сам был так потрясен этой сценой, что в тот же день в разгар бомбардировки Смоленска искал смерти под обстрелом русских батарей.

Немец на русской военной службе К. Клаузевиц рассуждает о Смоленском сражении без эмоций: «Чисто военный успех заключался и в том, что французы уложили под Смоленском очень много людей (20 000 человек), в то время как потери русских были несколько меньшими, а обстановка позволяла русским легче пополнить эту убыль, чем французам. Когда глубокое отступление внутрь страны должно создать выгодные предпосылки для обороны, то весьма существенно оказывать при отходе постоянное сопротивление с целью истощения сил неприятеля. В этом смысле бой под Смоленском является положительным явлением в кампании, хотя по своей природе он не мог привести к резкому повороту событий»[3].

По-другому оценивает события русский историк. Объясняя по видимости нелогичные действия Барклая, вначале защищавшего Смоленск «без всякой вероятности отстоять его» и подвергая армию опасности быть отрезанной от Московской дороги, а потом сдавшего город без боя, М. Богданович говорит: «Всё это справедливо, но мог ли он действовать иначе? Обороняя Смоленск, он оборонял святыню русского народа. После продолжительного отступления, причину и выгоды которого понимали весьма немногие, надлежало дать какое-либо удовлетворение народной гордости, любви к Отечеству, готовности к самоотвержению… И никто из русских – ни тогда, ни впоследствии – не упрекал в этом Барклая-де-Толли…» Более того, оставление Смоленска без боя могло бы предостеречь Наполеона от дальнейшего продвижения вглубь страны, что грозило ему растягиванием коммуникаций, увеличением проблем со снабжением армии и дальнейшим ее ослаблением. Именно «усилия и пожертвования, нами сделанные для защиты Смоленска», заставили Наполеона поверить, что русская армия всё же даст ему генеральное сражение, которое положит скорый конец затянувшейся войне[4].

Оборона Смоленска в 1812 г. Аверьянов А.Ю.

Здесь, под Смоленском, наполеоновская армия получила первую тяжелую рану. Еще не смертельную. Еще будет Бородино, отступление из Москвы, сражение под Малоярославцем… Но это была рана, которая надломила дух армии и дух самого Наполеона. Пожар Смоленска стал предизображением пожара Москвы, Малоярославца и других русских городов. Но этот пожар возбудил огнем праведной ненависти и сердца защитников Отечества.

Денис Давыдов говорил потом об обороне Смоленска: без нее «не было бы ни Бородинского сражения, ни Тарутинской позиции, ни спасения России»[5].

Проломы в памяти

Я ходил вокруг Королевского бастиона, поднимался на его брустверы, где стояли пивные ларьки, и думал о воинском подвиге и людской неблагодарности.

Королевский бастион.

Мокрые пластмассовые стулья, залитые дождем круглые столы. Мерзнущая и скучающая от безделья продавщица в питейном заведении (кто же захочет в такой промозглый день сидеть под дождем на продуваемом всеми ветрами валу?). Поржавевшая ограда с наглухо закрытой калиткой, через которую когда-то можно было пройти к памятнику Софийскому полку… Ныне всё здесь заросло сорняками, замусорено. Монумент поврежден хулиганами… Да, «печально я гляжу на наше поколенье…»

Вновь я испытал то чувство горечи, которое охватывает меня всякий раз, когда, бывая в разных русских городах, вижу наше легкомысленное беспамятство и какое-то кощунственное нечувствие собственной истории, родной, подчеркну, истории! Словно это не наши предки (не столь уж давние) умирали здесь под градом шрапнели и ядер, не они бросались на врага в штыковую атаку, сами грудью натыкаясь на вражеский штык… Сколько русской крови пролито в эту землю! Сколько жизней отдано за то, чтобы она осталась русской! Как черна была когда-то от крови эта трава… «Да я же сам грешу тем уже, что попираю ногами место, где должны быть только цветы, монументы и памятные плиты!» – говорю я себе со вздохом.

Когда-то на горе Хорив, где Бог говорил с пророком из пламени Неопалимой купины, Господь сказал Моисею: «Не подходи сюда; сними обувь твою с ног твоих, ибо место, на котором ты стоишь, есть земля святая» (Исх. 3: 5). Конечно, в другом смысле, но священна и земля, на которой стою сейчас я. Разве этот бруствер не стал жертвенником, на котором совершены приношения Отечеству?! Разве не освящена земля эта жертвенной кровью павших за Родину?! Попираем ли мы ногами землю, в которой лежат наши родные? И не боимся ли наступить ногой даже на чужую могилу? Разве не вешаем мы цветочные венки на придорожные столбы и не ставим памятники на обочинах дорог в месте, где в автокатастрофе погибли наши близкие? Так почему же мы так бесчувственны здесь?! Где наше благоговение, благодарность и любовь к павшим, родным нам по крови?

Горько и стыдно за себя, за хозяев аттракционов, торговых и питейных заведений, за городские власти, разрешившие их здесь установить, взимающие за это арендную плату, но не нашедшие средств привести в порядок эту священную землю. Неужели мы так забывчивы, так коротка наша память? У всех ли? Надеюсь, что нет. «Я помню, помню… Вот мое проклятье! Я не забыл…» – писал наш современник. И хорошо, что это благословенное «проклятие» предохраняет хотя бы немногих от полного паралича души, который наши предки называли окамененным нечувствием.

Если мы будем хотя бы сохранять уже установленные воинские памятники, воздавать должные честь и поклонение подвигу павших, не осквернять мемориальных мест вездесущей коммерцией, увеселительными заведениями и неуместными развлечениями, то память перестанет казнить нас чувством вины, которое будет заменено нашей благодарностью предкам и ощущением хотя бы отчасти исполненного перед ними долга.

И как важно сделать так, чтобы Королевский бастион, некогда возведенный в проломе разрушенной крепостной стены Смоленска, стал местом, врачующим проломы в памяти наших современников о героических свершениях предков.

Чем люди живы

Прохожие кутались в плащи и куртки, закрывались от ветра и дождя зонтами. Одни только новобрачные, казалось, не замечали непогоды. Они шли – красивые, бесстрашные – и словно невидимая сила переполнявшего их счастья чудесно несла их над холодными лужами, и ни одна темная капля не касалась их белоснежных одежд.

Нет, не оскудела, не обесплодела еще русская земля, если играют на ней свадьбы. Не обмелела, не обессилела еще душа русская, если эти хрупкие невесомые девчушки не боятся идти в холод и морось, наперекор ветру и дождю к своему счастью рядом со своими молодцеватыми избранниками. Есть, есть еще сила в русском характере, и русская женщина, как и прежде, может и хочет быть любимой и любить сама, быть верной супругой и добродетельной матерью. А эти крепкие парни? Разве они дадут в обиду своих любимых? Разве не могут они трудиться, а когда надо и биться с врагом, как их деды и прадеды? Разве не полегла 6-я рота, выполнив завет Остермана-Толстого: врага не пускать, «стоять и умирать!»

Разве нет и сейчас примеров настоящей любви?.. Я вспомнил одну поразившую меня историю времен афганской войны. Как молоденькая медсестра военного госпиталя полюбила своего пациента – юного симпатичного солдата, парализованного вследствие ранения, забрала к себе домой, вышла за него замуж, выходила, родила сына… И всё это одна, в стесненных жилищных условиях и материальных обстоятельствах! И ничего ни у кого не просила и не требовала, хотя муж имел право на законные льготы. Только любила. И ее любовь и забота совершили чудо. Когда об этом рассказали газеты, откликнулись и люди – город дал им квартиру, власти помогли с лечением.

Да я и сам знаком с супружеской парой, которая ссорилась и чуть не развелась, пока, казалось, всё было хорошо: муж вкалывал, пропадая целыми днями на работе, – зарабатывал на семью с двумя малыми детьми. Но когда стало действительно плохо: он внезапно заболел, и друзья на руках вынесли его из дома, чтобы, тогда еще в первый раз, отвезти в больницу, – жена взяла всё на себя и, несмотря на тяготы (болезнь растянулась на годы), была сама любовь, нежность, забота, терпение, и через некоторое время в их дом вернулось счастье – болезнь отступила.

А мужчины? Разве они не умеют любить и хранить верность? Мне запал в память случай, рассказанный военным корреспондентом. Во время очередной командировки в Чечню ему, чтобы согреться, дали бушлат погибшего офицера. В кармане он нашел неотправленное письмо к другу, в котором тот признавался, что очень тоскует и скучает по жене и вот уже 20 лет любит только ее одну… С этим чувством он и перешел за грань этой жизни.

А мой знакомый – балагур и шалопай, от которого никто не ждал ничего серьезного, – вдруг, когда тяжело и надолго заболела жена, оказался заботливым мужем и нежным любящим отцом для дочери…

Да сколько еще явных и неявленных нам подвигов любви есть и сейчас в русском народе! Нет, не умерла в нем жажда любви и сама любовь. Вот и эти молодые смоляне стремятся к ней сердцем своим и будут учиться ей в радости и горе. Однако любви действительно нужно учить – воспитывать чувства, показывать достойные примеры, чтобы вдохновляемые ими новые и новые сердца приобщались к радости и подвигу любви.

Беда наша в том, что нынешняя масскультура навязывает обратное. Заученно – как заклинание, как злую мантру, как колдовской приговор и гипнотическую установку – она повторяет и внушает старым и юным: секс, деньги, шопинг – услаждение, потребление, развлечение – оторваться, надраться, забыться… И ничего другого! Однако следование этим внушениям приводит человека к душевной опустошенности, которую он заполняет пивом, водкой, наркотиками и прочей отравой… В печальном итоге – бесславная и ранняя смерть. Ради чего? За что? Для того ли приходит в мир человек?

Нет, не сексом единым жив человек, как нам пытаются теперь внушить зарубежные зазывалы и всяческие «просветители» местечкового разлива. Любовь и верность русских вдов и солдаток тому доказательство. А материнская любовь? А любовь к Отечеству, к родной земле? Любовь к Богу, наконец! В чем природа этой любви? Есть ли у нее вещественная или материальная основа? Нет, в высшем своем проявлении любовь есть чувство совершенно неотмирное и необъяснимое и никак иначе кроме как на собственном опыте непознаваемое. В непостижимости своей любовь подобна Богу. И это неудивительно, ибо, по апостольскому слову, «любовь от Бога» и Сам «Бог есть любовь» и познается только через нее, потому что «если мы любим друг друга, то Бог в нас пребывает, и любовь Его совершенна есть в нас» (1 Ин. 4: 7, 8, 12). Мыслится, именно об этом думал император Александр, когда решал судьбу четы Тучковых.

В нашем падшем мире, который «лежит во зле» (1 Ин 5: 19), чувство любви в человеке искажается грехом, умаляется или даже совсем исчезает, и потому каждый судит о ней по своему опыту. Но когда любовь явлена в полноте, она изумляет своей неизъяснимой жизненной силой, как поражала окружающих любовь Маргариты и Александра Тучковых. Что ее соединяло с мужем? Четыре томительных года ожидания согласия родителей на брак, шесть лет совместной супружеской жизни в походной неустроенности и опасностях войны, 40 лет вдовьей верности и любовь, которая «никогда не перестает» (1 Кор. 13: 8). Это ли не явление силы и мужества!?

Да, не сексом и не хлебом единым жив человек. Даже у неразумных животных («скотов бессловесных») секс служит не для беспорядочного блуда и гедонизма, которые предлагаются нам в качестве нормы нынешней массовой культурой, а для продолжения рода и потому строго регламентирован инстинктом, то есть законом природы. Оттого нынешние попытки шоу-бизнеса, кинематографа, телевидения, желтой прессы и даже литературы низвести человека – высшее разумное творение живой природы – до нижескотского состояния, спекулируя на его богоданной свободе, вдвойне преступны и даже богохульны, ибо представляют собой хулу на замысел Божий о человеке, по которому человек есть венец творения, посредник между миром видимым (вещественным) и невидимым (ангельским). Обладающий двусоставной природой – видимой плотью и невидимой душой – человек есть своего рода мост между этими двумя естествами, и, по творческому замыслу Бога, это «мост любви». Человек сотворен не для пищи и пития и не для физиологических отправлений, а для богообщения, ибо для Себя создал нас Бог[6] – для взаимной любви Бога и твари. Человек создан для любви к себе подобным (нашим ближним и дальним), к тем, кто ниже нас (живой и неживой природе), к тем, кто выше нас (ангелам), и к Тому, Кто неизмеримо превосходит всё тварное – и видимое и невидимое – к Самому Творцу. Для этого Бог даровал нам вечную жизнь, поскольку в такой любви можно и нужно возрастать и совершенствоваться бесконечно, ибо бесконечен и Сам Бог. И любовь эта должна объединить весь мир – подлунный и надлунный. Так задумано было Творцом «в начале»[7]. Так и будет в конце, когда «времени уже не будет»[8].

Пока же с нами остаются наши немощи, грехи, ошибки, заблуждения, искажающие Божий замысел о нас и о мире. Но всюду, где мы видим подлинную любовь, там сквозь мрак, кривду и злобу мира сего проступает Божий лик, и лик этот есть лик Христа, Его жертвенной любви ко всем – к ученикам и врагам, к верным и неверным. Там, где мы видим истинную любовь, там побеждается чин падшего естества и совершается правда и воля Божия о нас. И потому последняя, главная заповедь Христа, которую Он дает ученикам в ночь ареста, – о любви: «как Я возлюбил вас, так и вы да любите друг друга» (Ин. 13: 34). И потому самые проникновенные слова возлюбленного ученика Христова – апостола Иоанна – о любви. И самые вдохновенные строки посланий «апостола языков»[9] – Павла – о любви. О любви Бога к человеку и человека к Богу и людям. И высшее проявление такой любви – жертва, ибо главное в любви – отвержение, забвение себя ради любимых. И потому Христос сказал ученикам: «Нет больше той любви, как если кто положит душу свою за друзей своих» (Ин. 15: 13). Не только сказал, но и исполнил самим делом на Голгофе. Вслед за Ним заповедь жертвенной любви исполнили Его ученики – апостолы, святые мученики… Вдохновленные этими словами издревле шли на битву русские воины – не убивать, а умирать – за землю русскую, за церкви Божии, за веру православную…

В нашем падшем мире самоотдача любви всегда связана со страданием, поэтому жертва – всегда трагедия. Но так будет не вечно, ибо вечно только Царство Божие. И мы чаем нового неба и новой земли, на которых обитает правда, и потому тот, кто научится на грешной земле жертвовать собой ради любви, тот в Царстве Божием – царстве любви – познает ее как вечное блаженство взаимной самоотдачи человека Богу и Бога человеку, каждого всем и всех каждому. Как это будет, мы, грешные, не знаем, ибо «не видел того глаз, не слышало ухо, и не приходило то на сердце человеку, что приготовил Бог любящим Его» (1 Кор. 2: 9). Но еще в этой жизни Господь открывает Свои тайны избранным Своим – пророкам, апостолам, святым[10]. Доверимся их духовному знанию, и, быть может, их молитвами милостивый Господь дарует и нам познать на собственном опыте Его любовь.

«Славою и честью…»

Нас пули с тобою пока еще милуют.
Но, трижды поверив, что жизнь уже вся,
Я все-таки горд был за самую милую,
За горькую землю, где я родился…

К. Симонов

«А все же хорошо, – подумал я, в очередной раз открывая зонтик, чтобы укрыться от вновь начавшегося дождя. – Хорошо, что эти русские девушки в такую непогоду – промозглый ветреный день – в своих модельных невесомых туфельках и белоснежных платьях с зябко обнаженными плечами, тонко перетянутые в талии, хрупкие и нежные, как белые лилии, кем-то неосторожно принесенные на мокрый асфальт, идут именно сюда под руку со своими молодыми мужьями. Пусть по обычаю («так принято»), пусть с магическими «замками счастья», но они идут сюда: и возлагают цветы к вечному огню нашей благодарной памяти павшим за Родину, к монументу-скале с символическими орлами, защищающими родное гнездо от хищного галла, и надписью «Благодарная Россия героям 1812 года».

Они проходят этой Аллеей русской славы, где с одной стороны на них смотрят полководцы той войны – Неверовский, Раевский, Дохтуров, Багратион, Барклай, а с другой – перед бюстом Кутузова – на памятной плите читаются отлитые в бронзе слова его благодарности героизму их предков-смолян.

Здесь всё напоминает о подвиге, о доблести, о славе, которые стяжали их деды и прадеды за свою любовь к Отечеству, за свою верность Богу и Родине. Ведь любовь и верность по сути своей всегда тождественны сами себе – относятся ли они к одному единственному и самому близкому человеку – супругу, к родной земле или к Творцу. Как сказал древний святой, «любовь по качеству своему есть уподобление Богу»[11], потому что Он и есть Сама Любовь. И эту Свою надмирную сверхчеловеческую любовь Бог явил людям в Сыне, распятом и убитом ими за их же грехи. Поэтому и апостол Павел писал, что «если имею дар пророчества, и знаю все тайны, и имею всякое познание и всю веру, так что могу и горы переставлять, а не имею любви, – то я ничто» (1 Кор. 13: 2). Ибо только «любовь никогда не перестает, хотя и пророчества прекратятся, и языки умолкнут, и знание упразднится» (1 Кор 13: 8). Будущее свое мы по своей человеческой немощи прозреваем лишь гадательно. Что же касается настоящего, то для нас «теперь пребывают сии три: вера, надежда, любовь; но любовь из них больше» (1 Кор. 13: 13). И, по слову апостола, ее надо достигать[12]. Ей надо учиться, в ней надо возрастать. Настоящая любовь всегда предполагает готовность человека к добровольной отдаче себя тем, кого он любит: своим близким, Родине, Богу. И только такая любовь наполняет жизнь неиждиваемым[13] смыслом, ибо человеку дана возможность совершенствоваться в любви бесконечно. И только ради такой любви стоит жить и стоит умирать, потому что лишь она дает подлинное бессмертие – жизнь вечную во Христе Иисусе, которая есть дар Божий[14].

«Достигайте любви» (1 Кор. 14: 1), – мысленно повторяю я апостольский завет идущим по Аллее славы счастливым молодоженам. Теперь пришел ваш черед любить, соблюдать верность, рожать и растить детей, защищать от врагов свой дом, свой город, свою землю, как это делали ваши предки. Пришло ваше время познавать Бога, великого и непостижимого в Своей любви и жертве, и подражать Ему в том. И за это за всё милостивый и любящий Господь венчает вас славою и честью здесь и в Царствии Своем. Аминь.