Вера

Бабушка Вера

Моя бабушка была праведницей.

Как так получилось, что мы стали догадываться об этом только в конце ее земной жизни? Почему раньше не поняли этого? Не знаю. Может быть, потому, что настоящее сокровище всегда скрыто и невидимо внешнему миру, всегда сокровенно.

Родилась она 12 июля 1923 года, в день памяти славных и первоверховных апостолов Петра и Павла. Это обстоятельство ее всегда смущало, и поэтому день своего рождения она никогда не праздновала. И даже если праздник устраивался, бабушка подчеркивала, что праздник этот устраивается в честь святых апостолов.

Росла она в большой семье, где почитание родителей и труд всегда стояли на первом месте. Бабушка говорила: «Отца и маму я любила и во всем их слушалась, кроме одного. Отец нас жалел и хотел, чтобы мы подольше побыли детками, ну а мне хотелось трудиться. Помню, я еще совсем крошка, а уж ранехонько утром, едва солнце взойдет, выскользну потихоньку из дома и бегу на поля. Там уж наши родители с работниками трудятся вовсю. Ну и я вместе с ними. Отец, бывало, скажет мамушке с любовью: “Вера-то наша землицу-матушку любит”».

У моего прадеда Степана, отца моей бабушки Веры, даже после революции осталось большое хозяйство. Без помощников справиться с работами было никак нельзя. Вот и нанимались к нему работники в жаркую летнюю страду. Бабушка рассказывала, что относились к ним всегда хорошо и уважительно. Да и к Степану Дмитриевичу, бабушкину отцу, люди относились с почтением. Был он человеком достойным, серьезным и очень добрым. Но однажды ночью на взмыленной лошади прискакал к ним из города человек и предупредил, что к ним едут красные комиссары арестовывать отца. Сбежать они не успели.

Бабушка с болью рассказывала, как приехавшие из города комиссары унижали и разоряли ее семью. Как радовались, разбивая красивые вещи, как вытирали боты, испачканные глиной, о дорогие ковры. Выносили из дома добро и уводили плачущих лошадей и ревущих коров со двора. Как били ее братьев и сестер, а ее – маленькую девочку – хотели застрелить на глазах у отца и матери. А потом ее отца Степана Дмитриевича увезли в город и должны были расстрелять. Но чудесным образом ее отцу удалось спастись, и они бежали всей семьей подальше от родного дома.

Поселились в небольшой деревне, жили очень трудно. В школу, которая была в соседней деревне, приходилось идти несколько километров по тракту через непроходимый лес. А поскольку ходить было далеко, с четвертого по восьмой класс моя бабушка вместе с другими девочками жила «на съемной квартире», а точнее в малюсенькой комнатушке сельского дома в той деревне, где была школа. Так решили родители после одного случая.

Уже смеркалось, и вот вижу: бежит собака, а за ней вторая, потом еще и еще… Тут меня ожгло: волки!

«Однажды, – рассказывала бабушка, – еще совсем девочкой шла я зимой со школы через лес. Уже смеркалось, и вот вижу: бежит собака, а за ней вторая, потом еще и еще… Тут меня ожгло: волки! Огромные, худые, страшные. Бегут “в цепочку” и всё ближе и ближе. От ужаса я зажмурилась и завопила всем сердцем: “Матушка Пресвятая Богородица! Заступись! Спаси!”

Не знаю, сколько времени я так простояла, да только когда открыла глаза, волков не было».

С тех пор моя бабушка стала усердно молиться. Да так, что даже ее родные братья подшучивали по-доброму над ней.

«Стыжусь, бывало, перед всеми-то, так я зайду в чуланчик или в спаленку и молюсь, а брат мой Саша (его потом на войне убило) и кричит мне: “Видим, видим тебя, Верунчик!”»

Бабушка Вера в молодости

Замуж бабушка выходить не хотела, она совсем не желала семейной жизни. Но в жизни ее всё сложилось совсем по-другому.

Перед войной они вернулись в родные края. В той деревне, где они стали жить, располагалась военная часть. Среди армейских ребят был и мой дедушка. Увидел он мою бабушку и «пропал». Долго добивался ее и не давал прохода и в конце концов сломил ее сопротивление и добился своего. Бабушка не любила об этом вспоминать и рассказывала всегда очень уклончиво. Только спустя годы мне стало понятно, что именно произошло. Вот только не мне судить об этом.

У дедушки уже подходил к концу срок армейской службы, но тут их военную часть перебросили, потому что началась война. Все годы, пока воевал дед, бабушка честно ждала его, хоть и пытались за ней ухаживать другие парни, но она держала себя строго. В войну много горя было у всех. И многое пришлось пережить-перестрадать, но бабушка всегда говорила, что они не только плакали, но и песни пели, и надежды не оставляли, и смеялись, и трудились, и молились.

Хотелось причаститься, и на праздник Троицы пошли в храм в Рязань – шли дня три или четыре

В их деревне храма не было, и, чтобы побывать на службе, бабушка с подругами пешком ходила за десять километров в соседнюю деревню. А однажды, когда в соседней деревне не было священника, они с подругами пошли в Рязань – на праздник Пресвятой Троицы в Скорбященский храм. В нем всю войну были службы. Шли они туда дня три или четыре. Во-первых, шла война, а во-вторых, расстояние до Рязани кратчайшим путем было 200 с лишним километров. Далековато, конечно, но уж очень им хотелось причаститься и побывать на праздничной Литургии.

Дед пришел с войны в 1946-м. После Победы в 1945 году их часть перебросили в Маньчжурию, и пришлось ему воевать, а потом и служить там еще целый год. Вернулся он с войны с ранением и контузией, но живой.

Свадьбы у них с бабушкой как таковой и не было, они просто расписались в сельсовете, и началась у них семейная жизнь. Дед вместе с прадедом поставил дом. Дом был добротный, большой – пятистенок. В нем бабушка с дедушкой прожили всю свою жизнь. В нем же родились и воспитывались три поколения нашей семьи. Наше «родовое гнездо», в котором так много было счастья и так много горя.

Характер у моего деда Сергея был непростой. Был он человеком уважаемым, серьезным, сильным – настоящий глава семьи и хозяин. Но был он также крайне вспыльчивым и горячим, а тут еще и контузия. А потому всякое бывало, о чем и не расскажешь. Много слез пролила моя бабушка. Песен от нее уж больше не слышал никто. Не до песен было. Да и заботы придавливали тяжелой плитой. Сколько же забот у матери! Да в деревне, с детьми, с хозяйством и без помощников.

Дедушкины родственники жили очень далеко, а бабушкина мама, Варвара, умерла рано от рака желудка. Бабушка всегда со слезами вспоминала о ней и рассказывала, что она была страдалица. Дед работал водителем на грузовой машине, возил лес и почти всегда был в рейсе, возвращался поздно. В-общем, помощников у бабушки не было, и потому она одна тащила на себе всё хозяйство, а оно было не маленькое. Огромные огороды, скотный двор: корова, свиньи, куры, утки. Да еще и тяжелая работа в леспромхозе на погрузке вагонов. Нужно было железным ломом закатывать по доскам бревна в вагоны. Платили там сущие гроши, но и это было подспорьем в хозяйстве. Во-первых, восемь детей, и всех их надо накормить, одеть и поставить на ноги. А во-вторых, платили государству непомерный налог с натурального хозяйства. Платили за всё. За корову, за поросят, даже на плодовые деревья в то время был налог. И его надо было платить. Денег в семье всегда не хватало. От такой тяжелой нагрузки здоровье бабушки надорвалось очень рано. И когда силы у нее совсем заканчивались, падала она где-нибудь между грядками в огороде и «вопила»: «Мамушка ты моя милая, да на кого же ты меня с детками-то оставила? Господь Ты мой милостивый, помоги Ты мне!»

Поплакав, она вставала и шла работать дальше.

Так и жила.

Ночи напролет выстаивала она на коленях перед иконами, вымаливая своих детей

Дети часто болели. То простуда, то коклюш, то корь, то бронхит, то ангина. Бывало так, что весь дом превращался в лазарет. Днем и ночью она, сколько могла, была около них, но работу и хозяйство не бросишь, надо и там всё успеть сделать. Но даже когда ночью все забывались болезненным сном, бабушка и тогда не отдыхала: ночи напролет выстаивала она на коленях в красном углу перед иконами Спасителя и Богородицы, вымаливая своих детей. И все восемь детей со временем шли на поправку и выздоравливали.

Когда дети подросли, бабушке стало чуточку полегче – они начали помогать, да и дедушка к тому времени уже работал мастером в леспромхозе, потому возвращался не так поздно и помогал в хозяйстве. Все много трудились, но, несмотря на многочисленные хозяйственные заботы, церковные праздники в доме всегда соблюдались, а дедушка хоть и не был поначалу воцерковленным человеком, но и в то время никогда не препятствовал в праздновании Пасхи или Рождества Христова. К этим дням бабушка обязательно шила всем детям нарядные платьица и рубашки и всегда накрывала обильный стол. Строго постилась только одна бабушка, все остальные не соблюдали поста вовсе, но всё равно к праздникам все готовились радостно, всей семьей. Да и вообще в семье всегда было радостно. Все мои дяди и тети вспоминали это время как самое золотое. Были они очень дружны, и хоть случались между ними иногда ссоры, но никогда дети не дрались между собой, не завидовали, не было между ними неприязни или злобы. Все жили одним сердцем, много шутили и смеялись.

Вера, ее муж Сергей и их дети

Время шло, дети повзрослели и стали разъезжаться по городам – кто в армию, кто учиться. И вот пришло время идти в армию самому младшему сыну – Сереже.

Был он добрейшим, деликатнейшим человеком, скромным и каким-то удивительно ласковым. «Смирным», как говорила бабушка. Он был всеобщим любимцем. Дома, в школе, на работе – все его любили и не могли нарадоваться на него. В армию он уходил радостно и обещал служить честно.

Два года службы пролетели быстро, и когда оставался всего лишь месяц «до дембеля», в наш дом пришла повестка: «Выполняя воинский долг, Ваш сын погиб». Сначала мы ничего не поняли и думали, что это какая-то ошибка, но вскоре двое военных привезли нашего Сережу в цинковом гробу. Это только потом мы узнали, что служил он не в Германии, как писал, а в Афганистане и что писать правду родным в начале афганской войны было запрещено. Было их 24. 24 молодых парня, которых душманы спалили заживо напалмом.

Как бабушка пережила это горе, известно одному Богу. За ночь она поседела, а на нервной почве начала заговариваться и слышать голос сына. Он все звал и звал ее. И еще лет пять она выходила на дорогу в день, когда он должен был вернуться, чтобы встретить его. В течение еще долгих лет она не могла улыбаться и шутить. И лет пятнадцать носила траур по нему.

А жизнь продолжалась. Приезжали дети, привозили внуков. Каждый год целое лето мы жили там по пять-семь человек, а на сенокос съезжалось человек пятнадцать-двадцать – вся семья. В-общем, там всегда был «цыганский табор». Смеющийся, громкоговорящий. Кстати, о цыганском таборе: и этих гостей не раз оставляла бабушка у нас ночевать. Кто в сенях, кто на сеновале. Помню, как одна старая цыганка перед тем, как выйти за калитку, погладила меня по голове и сказала: «Ты запомни: твоя бабушка святой человек».

Пошла, а в руках – узелок с едой, которую им бабушка собрала на дорогу.

Про еду надо сказать отдельно.

Бабушка всегда говорила: «Готовить я не очень люблю». Сама она почти всегда постилась. Пшенная каша на воде, ломоть ржаного кислого хлеба и кусочек сахара с чаем – таким был обычный ее рацион в пост. А соблюдала она их все неукоснительно.

Вставала она всегда с петухами до пяти утра, чтобы успеть управиться с хозяйством. Сначала надо было затопить печь, напоить теплым пойлом корову и подоить ее, напоить телят, процедить молоко, сварить в тесном омшанике комбикорм на огне, а потом им накормить свиней, кур, уток. А уж после «хоть что-нибудь сготовить на завтрак». Например, из затеянного с вечера теста напечь для внучат огромные противни пирогов и пышек. Напечь высоченную гору блинов. Наварить каждому каши – не все ж одинаковую любят; успеть подвесить творог в марлевом мешочке, который заварила до этого на голландке: не забыть сбить масла в маслобойке и достать сметану с ледника, а еще сварганить огромную кастрюлю мясных щей, томленных в печи, потому что так вкуснее. Всё это выставить для завтрака на стол и покрыть кипельно-белым вафельным полотенчиком, и уж только потом умыться и встать на молитву.

Под ее тихую и бесконечную молитву мы просыпались и засыпали. Мы слышали свои имена, имена наших родителей, родственников «ближних и дальних, знаемых и незнаемых, сродников и приплодников». Имена живых и усопших людей, которые бабушка нанизывала, как бусинки, на нить жизни. Слышали ее благодарения, прошения и тихие слезы.

Шли годы, этот родительский дом стал тихим пристанищем для всех нас, нашим островком счастья в бушующем море. Мы ехали в него с трепетом и радостью, мы знали, что нас там любят и ждут.

Но Господь, как известно, тех, кого любит, не оставляет Своею милостью и испытаниями. Не вся чаша горя была испита бабушкой до конца.

Сначала в пруду перед нашим домом утонул ее внучок – совсем крошечка, четырехлеток. Через несколько лет умер ее муж – наш дедушка Сергей. Прошло совсем немного времени, и снова в семье горе: погиб старший внук, а через две недели скончалась бабушкина старшая дочь. Прошло несколько лет, и Господь забрал ее первенца – старшего сына. Онкология, рак – эти два слова стали горькими и страшными для нашей семьи. Но и в горе бабушка не оставляла своей молитвы, еще усерднее и самоотверженнее она предстояла Богу. «Помилуй! Не остави! Спаси!» Но Господь снова посетил наш дом скорбью: заболела средняя дочь, и снова онкология. Тут бабушка отчаянно взмолилась: «Неужели Ты совсем не любишь меня?! Неужели не слышишь! Не забирай мою дочь!»

Но Господь властной Своей рукой забрал и ее.

Ее дочь умирала. Перекрестившись трясущейся рукой, бабушка тихо сказала: «Господи, да будет воля Твоя!..»

За неделю до смерти дочери бабушка поняла, что сделать ничего невозможно и операции не помогли. Как-то вечером она сидела на стульчике в коридоре. Склонив голову, она молчала и что-то решала для себя и вдруг медленно подняла взгляд на икону Спасителя на стене и, перекрестившись трясущейся рукой, тихо сказала: «Да будет воля Твоя. Делай как Сам знаешь».

Это я видела сама.

В последние годы мы все старалась как можно чаще приезжать к ней. Было около нее мирно и тихо на душе, и сама она была всегда мирной и светлой. Говорила она немного, любила слушать, но могла и ласково пошутить и дать дельный совет. Она никогда не витала в облаках, а всегда была по-житейски мудра. Наши встречи всегда были великим утешением и радостью для нас, от нее мы уезжали наполненные и мирные.

А еще мы стали подмечать кое-что. Иногда бабушка задавала нам такие вопросы или говорила на такие темы, которые мы пытались скрыть от нее – по любви. Она спрашивала о наших болезнях, неурядицах, несчастьях. Она говорила так, как будто бы всё знала о каждом из нас. Таких случаев было много, расскажу лишь один.

Моя двоюродная сестра была «в положении», и, когда настало время и ее увезли в больницу, бабушку решили не беспокоить. «Вот как разрешится, тогда и скажем. А сейчас зачем волновать?»

Но тут раздался звонок: звонила бабушка. Она настойчиво просила пригласить внучку к телефону, на что ей сказали: «Она спит. Всё хорошо. Просто пораньше легла. Мама, не волнуйся, всё в порядке».

После разговора по телефону, как рассказывала наша родственница, бабушка Вера сразу же встала на колени у икон и принялась горячо молиться о своей непраздной внучке. Прошло много времени, прежде чем она поднялась с колен и сказала: «Теперь всё хорошо», – и пошла отдыхать. И только потом мы узнали, что роды эти были с серьезными осложнениями, но чудесным образом всё обошлось благополучно.

С каждым годом бабушка становилась всё слабее и слабее. В последние годы у нее всегда держалась небольшая температура. Это ее очень изматывало. Шло какое-то воспаление, но врачи никак не могли определить, что это такое. Ее непрестанно мучили ревматизм, боли в желудке, сердце ее было истерзано и едва работало, ей часто не хватало воздуха – она белела и переставала дышать. А из-за тяжелого труда все позвонки у нее были смещены, и она даже при желании не могла разогнуться и распрямить спину. Из-за этого все внутренние органы у нее сместились. Она едва ходила, ей больно было сидеть, лежать. На кровати вместо матраса у нее лежали доски, прикрытые простыней: бабушка говорила, что так ей спится легче. И всё же ночью ее мучила бессонница. Но несмотря на все эти страдания, жалоб от нее мы не слышали никогда. Ни единого слова. Однажды я спросила у нее: «Бабуля, миленькая, что у тебя болит?» А она улыбнулась: «Лучше спроси, что не болит. Вот только болеть некогда».

Трудилась она до самого конца. Когда сил уже совсем не было, она штопала шерстяные носки или шила мешочки – для сухофруктов и сушеных грибов.

За месяц до того, как ее не стало, бабушку привезли на очередное обследование в город: состояние ее ухудшилось. Там она остановилась у своей дочери. В эту квартиру мы набивались как сельди, под завязку, лишь бы не отходить от нее. Все старались побыть подольше рядом с ней. Некоторые оставались ночевать. Так получилось, что я спала рядом, на диванчике. Иногда ночью, когда ей было совсем невмоготу от нестерпимой боли, она звала меня.

Все, набегавшись за день, спят, а мы сидим с ней на диванчике. Прижмусь к ней, а она шепчет: «Расскажи мне что-нибудь про божественное, что вам на учебе рассказывают».

Я тогда училась в ПСТГУ, и она расспрашивала меня, что именно нам рассказывают, как преподают. И так поговорим мы с ней какое-то время, а потом она скажет: «Вроде потише теперь. Иди, миленькая моя, отдыхай».

А однажды ночью она мне тихо сказала: «Ты уж тогда не бойся и косицу мне сама заплети».

И я поняла, что она готовится уходить.

Через несколько дней мне пришлось отъехать по делам в Москву. Прошло немного времени, и мне позвонили: «Срочно приезжай!» Поезд шел целых три часа, и когда он подъезжал к станции, я вдруг совершенно отчетливо почувствовала, как душа моей бабушки оказалась рядом со мной.

Я не успела проститься с ней. Она ушла в тот самый момент, когда поезд, в котором я ехала, подошел к станции.

Она лежала светлая и торжественная, устремленная к Богу и была похожа на девицу – на Христову невесту

Обмывали, переодевали и причесывали ее мы сами. Она лежала светлая, тоненькая и торжественная. В жизни она была согбенной, но тут всё распрямилось в ней, и она стала прямой как свеча, устремленная к Богу. В платье и с косицей через плечо, с разгладившимся светлым лицом, она уже не была больше нашей бабушкой или мамой. Она была похожа на девицу, на Христову невесту. И она была прекрасна. Мы, конечно, плакали, но это не были безутешные рыдания, это были тихие благословенные слезы. Мы все чувствовали некую торжественность, важность момента.

Хоронить она завещала себя в деревне, рядом с родными людьми. Господь и тут не оставил мою бабушку: на похороны чудом смог приехать батюшка, которого бабушка почитала как своего духовника, и он проводил свое духовное чадо в последний путь.

Когда на девятый день мы приехали к ней на кладбище, мы были потрясены. Все цветы, которыми мы укрыли ее могилу, были живыми. Такими, как мы их оставили в первый день. Сначала мы даже не поняли, как это возможно. Разгадка была простой: ночью был небольшой морозец, и он «прихватил» цветы, оставив их живыми до первого большого снега. И огромные охапки свежих белых роз возвещали нам о новой жизни, где для нашей бабушки не было больше ни печали, ни слез, ни горя, а только бесконечная радость.

Иногда она снится нам. Радостная, светлая, она хлопочет, готовит и накрывает столы в нашем большом доме, которого в этом мире больше нет, и ждет всех нас. И мы верим, что обязательно встретимся с ней, когда придет время.