Виновато ли в русском революционном терроризме царское правительство?

Выстрел Дмитрия Каракозова

Часть I. От декабристов до выстрела Каракозова

И здесь в начале было слово

Выстрел Дмитрия Каракозова в Александра II был тесно связан с революционно-демократической идеологией 1860-х годов. Ишутинцы, к которым принадлежал террорист, считали себя последователями Чернышевского. Огромное влияние на них оказал роман «Что делать?», который они восприняли как учебник жизни. Ишутинцы подражали его герою Рахметову и вели аскетический образ жизни. В соответствии с заветами и их перепахавшего романа (см. слова главного революционера в истории России – Владимира Ленина – о том, что «этот роман меня всего глубоко перепахал»), они основали в Москве воскресную школу, переплётную и швейную мастерские на артельных началах, арендовали ватную фабрику в Можайском уезде, чтобы организовать производство на кооперативных началах.

Однако были у них и менее почтенные намерения. Обсуждались и такие предложения, как, например, устроиться почтальоном, чтобы ограбить почту, или с той же целью поступить на службу к богатому купцу. Один участник кружка, А В. Федосеев, хотел даже отравить собственного отца, чтобы полученные по наследству деньги передать «Организации».

Впрочем, не все члены ишутинского кружка одобряли подобные методы. В нем было и умеренное крыло, желавшее действовать преимущественно посредством школ, мирной пропаганды знаний и распространения книг. Даже пугающе звучащий «Ад» остался, скорее, игрой озлобленного ума. Тот же Каракозов действовал на свой страх и риск, независимо от «Организации», и некоторые ее члены даже пытались отговорить Каракозова от покушения.

Тем не менее после выстрела 4 апреля были арестованы все члены ишутинского кружка, организация была полностью разгромлена. Каракозова казнили, Ишутина приговорили к смертной казни, позже замененной пожизненной каторгой.

Как заметил марксистский историк М.Н. Покровский, организация ишутинцев предварила в себе в миниатюрном и схематичном виде «все признаки всех этапов народнической революции – от хождения в народ и попыток кустарной реализации социализма до заговорщической тактики, террора, подготовки вооруженного восстания и цареубийства».

Казалось бы, можно говорить, что заговорщицкая тактика революционеров и их первый реальный террористический акт были вызваны и правительственной политикой: ведь были крестьянские бунты после февральского манифеста 1861-го года и их подавление, арест и осуждение на каторгу Чернышевского по не совсем доказанному делу, восстание 1863-го года в Польше, закрытие журнала «Современник» и т.д. Но все же и здесь сначала были бунты, а потом их подавление. И разве последнее означало, что в отместку надо было поднимать руку на Императора, помазанника Божия?

Крестьянам такое заступничество было непонятно и не нужно

Скажут, что Каракозов заступался за крестьян. Но крестьянам такое заступничество было совершенно непонятно и не нужно. Террориста у Летнего сада схватили и повязали простые люди. На самом деле и здесь, как и в случае с Заичневским (см. первую часть статьи), в начале было слово, слепая и фанатическая вера в построения теоретического и политического социализма. Достоевский в черновых записях к «Преступлению и наказанию» проницательно писал про Раскольникова, что его двойное убийство «все вышло из правильной логической идеи». Мне кажется, что эти слова вполне применимы к русским революционным террористам в целом.

Первый успешный террористический акт

Сергей Нечаев

«§1. Революционер человек обреченный. У него нет ни своих интересов, ни дел, ни чувств, ни привязанностей, ни собственности, ни даже имени. Все в нем поглощено единственным исключительным интересом, единою мыслью, единою страстью – революцией.

§2. Он в глубине своего существа, не на словах только, а на деле, разорвал всякую связь с гражданским порядком и со всем образованным миром, и со всеми законами, приличиями, общепринятыми условиями, нравственностью этого мира. Он для него – враг беспощадный, и если он продолжает жить в нем, то для того только, чтоб его вернее разрушить...

§4. Он презирает общественное мнение. Он презирает и ненавидит во всех ея побуждениях и проявлениях нынешнюю общественную нравственность. Нравственно для него все, что способствует торжеству революции.

Безнравственно и преступно все, что мешает ему.

§5. Революционер – человек обреченный. Беспощадный для государства и вообще для всего сословно-образованного общества, он и от них не должен ждать для себя никакой пощады. Между ними и им существует тайная или явная, но непрерывная и непримиримая война на жизнь и на смерть. Он каждый день должен быть готов к смерти. Он должен приучить себя выдерживать пытки.

§6. Суровый для себя, он должен быть суровым и для других. Все нежные, изнеживающие чувства родства, дружбы, любви, благодарности и даже самой чести должны быть задавлены в нем единою холодною страстью революционного дела. Для него существует только одна нега, одно утешение, вознаграждение и удовлетворение – успех революции. Денно и нощно должна быть у него одна мысль, одна цель – беспощадное разрушение. Стремясь хладнокровно и неутомимо к этой цели, он должен быть всегда готов и сам погибнуть и погубить своими руками все, что мешает ея достижению».

Катехизис революционера

Процесс над группой Нечаева стал первым публичным политическим процессом в истории нашей страны

Однако нечаевский террор в итоге был применен не к «извергам в блестящих мундирах, обрызганных народной кровью», а к революционно настроенному студенту, просто не согласившемуся с диктаторством Нечаева и решившему выйти из его организации. По сути, он совершил уголовное преступление, которое стало, по определению историка О.Г. Будницкого, «первым успешным террористическим актом» в истории России, а процесс над группой Нечаева стал первым публичным политическим процессом в истории нашей страны.

Это был уже террор против своих. Мне кажется, вполне можно говорить, что нечаевская стратегия предвосхитила сталинскую. Сталин через 50 лет тоже начал истреблять старых ленинцев по фальсифицированным обвинениям, и тоже в интересах дела. Его действия на самом деле диктовались «революционно-государственной логикой» тех лет. Просто Нечаев открыто говорил то, о чем умный Сталин позже молчал, но делал.

Многих революционеров ужаснули нечаевские откровения и предвосхищения. Они всячески открещивались от Нечаева и его методов (ложь, провокация, террор). Однако дальнейшее развитие событий, уже сталинские методы борьбы с бывшими соратниками показали, что нечаевщина действительно неотделима от радикальной революции.

Впрочем, к Нечаеву у многих революционеров было на самом деле двойственное отношение. Возьмем, например, народовольщицу Веру Фигнер, обладавшую безусловным моральным авторитетом среди своих товарищей. С одной стороны, она осуждала «пролитую кровь невинного, денежные вымогательства, добывание компрометирующих документов с целью шантажа – все, что развертывалось под девизом ‟цель оправдывает средства”, всю ту ложь, которая окутывала революционный образ Нечаева».

Иллюстрация к роману Ф.М. Достоевского «Бесы»

Об этом она пишет в своих мемуарах «Запечатленный труд». Но в них же она дает и положительную оценку Нечаеву:

«В революционном движении Нечаев представляет собою фигуру совершенно исключительную. Это особый тип, в целом не повторявшийся. Как бы ни тяжела была память об убийстве Иванова и самом беззастенчивом пользовании правилом “цель оправдывает средства", нельзя не изумляться силе его воли и твердости характера; нельзя не отдать справедливости бескорыстию всего поведения его: в нем не было честолюбия, и преданность его революционному делу была искренна и безгранична. Несмотря на отсутствие высших моральных качеств, в его личности было нечто внушительное, покоряющее, на простые души действующее как гипноз».

За преданность делу и силу воли революционер прощает товарищу иезуитство и ложь

О чем говорит такая двойственность? О том, что за преданность революционному делу и силу воли революционер прощает, способен простить своему товарищу иезуитство и ложь. Получается, что уже тогда, еще задолго до тотальных репрессий, которые позже романтично осудил XX съезд КПСС, революционерам в идеологическом смысле оставалось до них не более чем полшага. Радикальные революционеры всячески отрицали, прежде всего, перед самими собой, что их мировоззрение чревато нечаевщиной и рано или поздно загубит все их дело (как сталинские преступления дискредитировали коммунизм), но дальнейший ход истории показал, что так оно и случилось.

Впустите доброго человека! А не то он выломает дверь!

Покушение Веры Засулич на петербургского градоначальника Федора Трепова. Рисунок Le Monde illustré, 1878 год

В эпоху открытого революционного террора Россия вступила 24 января 1878 года, с выстрелом Засулич в петербургского градоначальника Трепова. Вторым громким террористическим актом через полгода стало убийство революционером Степняком-Кравчинским шефа жандармов Н.В. Мезенцева – прямо среди бела дня, в центре Петербурга. Кравчинский (кстати, прототип знаменитого в советское время Овода из одноименного романа Э. Войнич) заколол генерала кинжалом. Изначально, по свидетельству Льва Тихомирова, он намеревался отрубить Мезенцеву голову и даже заказал для этого «очень короткую и толстую саблю». Однако такой способ был признан товарищами «непрактичным», и в итоге Кравчинский действовал кинжалом.

Мезенцеву мстили за то, что он уговорил царя не смягчать приговоры по «процессу 193-х» – народников, устроивших знаменитое «хождение в народ». Но так совпало, что за два дня до убийства Мезенцева был казнен одесский революционер-народник Иван Ковальский, и Кравчинский в своей брошюре «Смерть за смерть» объяснил свое покушение местью и за эту крайне несправедливую, по его мнению, казнь. Между прочим, Ковальский с товарищами при аресте оказали вооруженное сопротивление, было ранено несколько жандармов. Арестовали их за организацию нелегальной типографии и призывы к вооруженному восстанию. Характерен сентиментально-выспренний пафос Кравчинского, посвятившего свою брошюру «святой памяти Мученика Ивана Мартыновича Ковальского, расстрелянного опричниками за защиту своей свободы 2 августа 1878 года в г. Одессе». Также и известный революционер-радикал П.Н. Ткачев говорил о «палачах, забрызганных кровью мученика Каракозова».

Сергей Степняк-Кравчинский

В целом дело было совсем не в том, что правительственные репрессии якобы усилились, и ничего другого революционерам не оставалось. Репрессии, может, и усилились. Но это был естественный ответ на пропаганду смены режима, призывы к революции и вооруженному восстанию. Между прочим, еще до «процесса 193-х», результаты которого якобы так разозлили революционеров, что они решили перейти к террору, уже в 1876-м году, устав партии «Земля и воля» содержал такие пункты, как:

• «цель оправдывает средства (исключая те случаи, когда употребленные средства могут подрывать авторитет организации)»;
• «привлечение на свою сторону по временам появляющихся в разных местах разбойничьих шаек»;
• «систематическое истребление наиболее зловредных или выдающихся лиц из правительства»;
• «в дни расчета массовое истребление правительства и вообще людей, которыми держится или может держаться тот или другой ненавистный нам порядок».

Для радикальных революционеров очень характерным было, если так можно выразиться, демагогическое «делание невинности на лице» при объяснениях, почему они перешли к террору. Дескать, мы лишь хотели устранить экономическое неравенство, дать народу волю, землю и собственность. Однако царские сатрапы почему-то встали на пути к народному счастью (вот странно!). Что же, раз они посмели сопротивляться, то, как писал Кравчинский в своей брошюре, это «само правительство толкнуло нас на тот кровавый путь, на который мы встали. Само правительство вложило нам в руки кинжал и револьвер». Такая аргументация очень напоминает слова Бармалея в исполнении Ролана Быкова из фильма «Айболит-66»: «Впустите доброго человека! Впустите доброго человека, а не то он выломает дверь!»

Важен еще такой психологический мотив, как нетерпение. Недаром советский писатель Юрий Трифонов посвятил народовольцам – убийцам Императора Александра II роман под таким же названием – «Нетерпение». Г.В. Плеханов говорил, что в переходе к террору сыграла главную роль не невозможность работы в деревне, а настроение революционеров, которые, кстати, практически все были молодыми или очень молодыми людьми. Тридцатилетние среди них выглядели чуть ли не стариками. По наблюдениям бывшего радикального революционера и идеолога «Народной воли» Льва Тихомирова, позже ставшего монархистом и православным христианином,

террор вытекал «в глубине своего психологического основания вовсе не из какого-нибудь расчета и не для каких-нибудь целей... Люди чуть не с пеленок, всеми помыслами, всеми страстями были выработаны для революции. А между тем никакой революции нигде не происходит, не на чем бунтовать, не с кем, никто не хочет. Некоторое время можно было ждать, пропагандировать, агитировать, призывать, но наконец все-таки никто не желает восставать. Что делать? Ждать? Смириться? Но это значило бы сознаться пред собой в ложности своих взглядов, сознаться, что “существующий строй” имеет весьма глубокие корни, а “революция” никаких, или очень мало... Оставалось одно – единоличный бунт... Оставалось действовать в одиночку, с группой товарищей, а стало быть – против лица же... В основной подкладке это просто был единственный способ начать революцию, то есть показать себе, будто бы она действительно начинается, будто бы собственные толки о ней – не пустые фразы».

Своей славой партия «Народная воля», члены которой убили Императора Александра II, обязана именно террору. Народовольцы много чем пытались заниматься: социалистической пропагандой среди рабочих и молодежи, организацией стачек, нелегальной литературой и т.д. Однако, вопреки их намерениям и программам, террор стихийно выдвигался как основной способ борьбы, поглощая все больше сил и средств. До такой степени, что А. Желябов вынужденно признавался: «Мы затерроризировались».