Про святого Себастьяна, старицу Херувиму и Т-34

Между двумя датами – 9 мая и 22 июня – много приходится говорить о подвиге. И много убеждаться, к сожалению, что понятие подвига понимается превратно. Так – в рассуждениях о минувшей войне, так же обстоит дело и в рассуждениях об извечной духовной брани.

Вот, прихожане просят высказать мнение о фильме «Т-34». Смотрю... Откуда сильнейшее чувство дежавю? Нет, вовсе не от знакомства с фильмом полувековой давности «Жаворонок» – с ним-то как раз почти никаких ассоциаций не возникает. А вспоминаются неудачные жития мучеников...

Жития, в которых мученик всех обличил, вразумил, обратил... короче – победил. А если и был при этом замучен, так только потому, что сам этого захотел. Да ему и не больно было, когда с него кожу сдирали – он улыбался и радовался!.. Ну, а в современном фильме о подвиге естественно еще и дальше пойти – сперва всех победить фантастическим до нелепости образом, а потом также до нелепости чудесно спастись – ибо быть замученным не захотелось.

Конечно, есть много житий, которые лишены этих крайностей. Но современному человеку они тоже слабо служат примером для подвига жизни.

Почему?

Святой родился у благочестивых родителей, при благоверном князе. В детстве не баловался

Потому что требуют некоторого культурного багажа. Как мы увидим между строк тот дух времени и те человеческие отношения, если не будем знакомиться с историей? Как прочувствуем трагизм жизни, изведанный святыми?

Поэтому нередко жития выглядят в нашем сознании так: святой родился в христианской стране, у благочестивых родителей, при благоверном князе. В детстве не баловался, и не тянуло. Подрос – поступил в послушание к старцу или ушел в пустыню. Затем следует сухая строчка о том, что 20, 30, 40 лет святой боролся со страстями... и начинается подробное описание его духовных дарований и чудес.

И мы не понимаем, что в той христианской стране всякое бывало, что и от благоверных князей случается немало потерпеть, что тихого мальчика дразнили и обижали – и это было очень и очень больно! Что крайне редко, мягко говоря, за словом «старец» стоит такой человек, как о. Иоанн (Крестьянкин) или о. Кирилл (Павлов)... А скучная строчка о духовной брани проскакивает через наш мозг, не задерживаясь, потому что в отсутствие личного опыта подвига ничего нам не говорит.

Да и в остальном сложно извлечь назидание, потому что всё у нас не так! Родились мы в стране торжествующего атеизма, плавно перешедшего в такой же пышный оккультизм. Родители наши обычно люди приличные, но лишь по советским меркам. Живём мы на свете за счёт своих братьев и сестёр, зарезанных под лозунгом «нечего нищету плодить». Половина так или иначе состояла в богоборческих организациях. Рядом с нами никто не ассоциируется со словами благоверный или святой... И мы, приходя худо-бедно к покаянию, отлично понимаем, на что нас тянуло с детства – и продолжает тянуть по сей день...

В результате изрядное число верующих людей считает, что их жизнь и подвиг святости не имеют друг к другу никакого отношения. Что святые святы потому, что с рождения на это предопределены. Что в прошлые века жизнь была приспособлена для цветения святости, как хорошие оранжереи. А к нашему времени эти оранжереи пришли в негодность... так что и говорить не о чем.

Житие пытается передать некоторое идеальное представление о святости. В особом жанре. А в нашем уме, не перегруженном культурным запасом, возникает образ святого, написанный сусальным золотом. В итоге мы не видим ни в житии, ни в жизни рядом с собой настоящего подвига – и не можем им вдохновляться на духовную брань. А не приобретая личного опыта подвига, не можем, опять же, увидеть его в людях... Мы попадаем в заколдованный круг.

В представлении многих прихожан, иногда даже давно воцерковленных, святой будет обязательно тихим и желательно бледным. Взгляд держит потупленным, а иногда наоборот – набожно закаченным к небу, и тихим голосом, который сам не слышит, шепчет о молитве и смирении. Или пророчествует и обличает из первой балетной позиции, простирая руку, как памятник Ленину.

Возможно, бывает и так...

Как же опасно путать духовность с нехваткой гемоглобина

Но чаще – не так! И в наше время – всё чаще и чаще. И более того: поскольку этот стереотип утвердился, такую манеру поведения хорошо усваивают лицемеры, откровенные обманщики, либо же люди прельщённые.

Как же опасно путать духовность с нехваткой гемоглобина!

Характернейшая зарисовка с натуры: священник, служащий в женском монастыре, встречает в соседнем городе игумению другого монастыря. Очарованный ее духовным обликом, ангельским именем (Херувима!) и рассказами о чудесах и знамениях, он просит игумению своего монастыря принять «святую старицу». Игумения принимает, но, поговорив с гостьей пару минут, ссылается на неотложные дела и уходит. Уходит в свой кабинет – звонить людям, которых «старица» упомянула в разговоре. Через полчаса междугородних звонков картина окончательно проясняется – священник привез в монастырь мошенницу с многолетним стажем «работы». Причем ее «благочестивые» ужимки настолько вопиюще вульгарны, что бросаются в глаза немедленно. Но церковный народ во главе уже с двумя священниками выстроился в очередь возле храма, чтобы принять благословение духовной особы!

А настоящие воины Христовы могут рядом с нами до крови и до смерти стоять против зла – и мы их не видим. Конечно, в первую очередь потому, что сами не имеем опыта подвига и не знаем, что в подавляющем большинстве случаев подвиг лишь в финальной точке – это Парад Победы, явные плоды благодати или икона в иконостасе. А подвиг в процессе – это усталость, раздражение, паразиты, пот и гной... В настоящем подвиге совсем мало парадного. Поскольку он всегда на пределе человеческих сил и возможностей, он часто вообще не имеет внешних признаков благостности.

В настоящем подвиге совсем мало парадного. Он часто вообще не имеет внешних признаков благостности

Например – есть немало замечательных рабов Божиих, несомненно духоносных, имеющих дар рассуждения и проницательности на грани прозорливости... но если они при этом занимают в Церкви хоть какую-то руководящую должность, вы можете услышать о них множество самых резких отзывов. Хотя бы потому, что им нередко приходится подавлять чужую волю – это же одна из обязанностей руководителя! И нетрудно догадаться, что при этом они почти никогда не имеют благостного вида.

Но главный подвиг их определяется не видом и не интонациями. Так же, как главный подвиг офицера определяется не лексикой и не белым подворотничком. А определяется он готовностью к самопожертвованию ради Отечества, повиновением командованию – до смерти – и самоотверженной заботой о солдатах.

* * *

Но откуда же такая обидная скупость живой информации в старых житиях?

Искусство написания житий – сродни искусству иконописца. Надо описать святость, не привнося в это описание собственной страстности. Тому, что такое легко может случаться, есть множество примеров.

Возьмем образцы, доведенные до логического конца.

К примеру, изображения мученика Севастиана художниками Ренессанса – они доходят до непристойности. Хотя изображается мученический подвиг, но выглядит это так: до крайности холеный и гладкий молодчик стоит, утыканный стрелами, – при этом фигура его до неприличия расслаблена, а глаза закачены с выражением, которое должно бы заинтересовать врача-нарколога... (Да простит мне святой – я описываю не его, а лишь измышления живописцев Возрождения на тему «страдания святого Себастьяна»...)

Или церковный хор из нецерковных людей поет покаянное песнопение – и распевает слово «согреших» на все голоса с каким-то исключительным удовольствием и сладострастием...

Еще зарисовка: аудиозапись жития святой, которое некий молодой человек читает с такими экзальтированно-агрессивными интонациями, что вместо образа святой старицы перед мысленным взором возникают его вполне безумные глаза.

Вот что бывает, когда кто-то смешивает в нашем сознании образ святого и собственные страсти; когда пытается передать представление о подвиге святого через свое плотское мудрование – выходит кощунственно или как минимум пошло. Апостол Павел пишет: «Духовный судит обо всем, а о нем судить никто не может» (I Кор. 2, 15) – как мы изобразим святость, не будучи сами святыми?

Как мы изобразим святость, не будучи сами святыми?

О священниках приходится слышать такие отзывы: «У батюшки такие глаза лучистые... или: такая походка летящая... или: такой голос чистый». И вспоминается наблюдение о. Артемия Владимирова: «спрашиваешь у такой рабы Божией, о чем было чтение Евангелия? А она не помнит. Потому что стояла в то время и думала – какой у батюшки голос красивый! а все потому, что он не пьет и не курит...».

Представляете: лет через 40 встал вопрос о канонизации какого-то подвижника, свидетелями жизни которого мы оказались. А что помним о его христианском подвиге, что можем о нем рассказать? Какой у него голос был красивый?

И вот, чтобы в церковное искусство не привносилась человеческая страстность, мастера следуют образцам тех, кто мог изобразить святость, потому что сам был свят. Церковь прославила в лике святых Андрея Рублева, Нестора Летописца, Андрея Критского не за то, что они были гениальными мастерами своего дела, нет – но они стали гениальными мастерами потому, что их талант осияла святость!

Однако, следуя образцам, по сути дела, подражая, гениально не напишешь. Напишешь неплохо, так как подражаешь хорошему мастеру... но все будет немного скованно, немного суховато. Потому что благочестивая осторожность подскажет: Андрей Рублев – великий мастер богословия в красках, мог делать смелые эксперименты. А ты – не Андрей Рублев, ты можешь так наэкспериментировать, что получишь ересь в красках.

А писать-то надо! Людям же нужны иконы...

Нужны и жития, нужны богослужебные тексты новым святым.

И с ними – та же проблема. Человек, у которого большой талант соединен с большим благочестием, напишет так, что это будет и живо, и не погрешительно против истины. Вспомним житие святых князей Бориса и Глеба, написанное преподобным Нестором Летописцем. Как пронзительно он передает борение юношей со страхом смерти, какие трогательные просьбы о пощаде влагает в уста младшего брата!.. Но не все становятся Несторами Летописцами – увы.

Плюс еще недостаток информации. Какое у нас сейчас информационное поле, и каким оно было всего два века назад! Житие могло писаться через 100, 200, 300 лет после смерти святого – за это время случались страшные войны и разорения, пожары, моры... Информацию на жестких дисках не сохраняли, книг миллионным тиражом не печатали... а одной рукописи долго ли сгореть?

И это справедливо даже для относительно недавних подвижников – много ли мы знаем о святителях, просвещавших Сибирь в XVII веке? Почти ничего! Чего уж говорить про жития святых Древней Церкви...

Изначально основой для житий мучеников послужили так называемые мученические акты. То есть протоколы, которые судейские писари вели на допросах.

Коррумпированность – дело не новое: христиане выкупали у чиновников копии протоколов и таким образом могли узнать хоть какие-то подробности о подвиге мучеников. Но это были протоколы – сухие строчки допросов. Мы и сейчас по протоколам можем примерно представить, как держался на допросе кто-нибудь из новомучеников. Но образ живой личности по казенному протоколу не создашь. К некоторым можно было добавить рассказы родственников и знакомых или рассказы свидетелей пыток и казни. А к некоторым – ничего. Нередко ведь христиан нарочно посылали на суд в другую область, чтобы лишить любой человеческой поддержки – друзей, родных и знакомых. И бывало – христиане той местности видели, что человека замучили за Христа, но не знали об этом человеке ничего.

Часто по образцу того, что было известно про одних мучеников, писались жития и про других

А людям хотелось слышать подробности. И часто по образцу того, что было известно про одних мучеников, писались жития и про других. Это не обман и не выдумки. Но и исторической точности в большинстве житий искать не следует.

Подобное случается и в наше время. Помню, как один человек съездил в Псково-Печерский монастырь и рассказывал какую-то удивительную историю, которую слышал про отца Иоанна (Крестьянкина). И тут же был поправлен собеседником: «Это не с отцом Иоанном было, а с отцом Адрианом. Я сам в то время посещал Печеры и точно знаю». Пожалуйста – прошло всего три года, а историю, произошедшую с одним старцем, приписывают уже другому. Это не точно. Но это и не обман – такая история действительно была.

В общем, надо понимать и учитывать: жития – это отнюдь не Священное Писание и не учебник по истории Церкви. Жития – особый жанр благочестивого чтения. И дабы чтение это верно оценивать и отбирать из него то, что по-настоящему назидательно, нам остро требуется личный опыт подвига жизни и, очень желательно, знакомство с историей.

Что, впрочем, справедливо и для любого исторического повествования – хоть бы и для фильмов про войну.