Достоевский и Церковь

Вряд ли можно назвать другого писателя, чей художественный вымысел так безапелляционно и резко вторгается в живую жизнь, чьи невероятные по виду пророчества сбываются в реальности спустя многие десятилетия с железной и детальной обстоятельностью. Вопросы, с великой силой поднятые в литературе Достоевским, суть вопросы духа и совести – то есть главные вопросы для всякого искреннего людского сердца. Герои Достоевского всегда стоят на грани важнейшего выбора – между правдой и ложью, светом и тьмою, добром и злом.

Достоевский – реалист, но единственная реальность, которая его по-настоящему волнует, – это реальность духовная, реальность не видимой плотскими очами внутренней жизни человеческого существа; потому-то нам, людям, знающим о духовной жизни больше понаслышке, Достоевский зачастую представляется мистиком и даже фантастом. Но все видимое временно, невидимое – вечно (2 Кор. 4, 18), мог бы повторить Достоевский вслед за апостолом и святыми отцами Православной Церкви.

Для всякого исследователя художественного творчества очевидно, что масштаб художника определяется прежде всего масштабом тех вопросов и тем, которые его волнуют. Достоевский никогда не брался за неглавные темы. Точнее сказать, под его пером любая тема обыденной повседневной жизни становилась главной. В каждом частном случае он как никто другой умел увидеть и вскрыть общий смысл происходящего, перипетии главной битвы российского и общемирового исторического процесса – битвы между верой и апостасией, Христом и велиаром.

Для русского, российского сердца Достоевский особенно близок. Ведь именно тема русского, русскости, тема России была сквозной темой его творчества, а русская боль была его вечной болью. Вместе с тем Достоевский никогда, даже в малейшей степени, не был писателем-этнографом, воспевающим русские сарафаны и хороводы, не был и писателем-«народником», превозносящим народный быт и обычаи во что бы то ни стало. Наоборот, к народу, к его духовной действительности писатель подходил строго, не делая скидок, с теми же нравственными принципами, которым следовал в своей личной жизни.

* * *

Эта масштабность творчества Достоевского предопределила громадную и бесспорную славу русского писателя. За сто с лишним лет, прошедших со дня его кончины, о нем написаны сотни книг, тысячи статей. О нем, конечно же, будут писать и впредь, до тех самых пор, пока людскому обществу, хотя бы в малой своей части, удастся сохранить человеческий облик.

И однако, несмотря на громадное, почти необъятное количество критической литературы о Достоевском, существует тема, до сих пор очень скупо, невнятно и противоречиво освещаемая исследователями его творчества. Тема эта – «Достоевский и Православие» или, определеннее и конкретнее, – «Достоевский и Церковь». Да, в отношениях между Достоевским-художником и Православной Церковью есть не то чтобы противоречивость и несовместимость, но – недоговоренность и неясность каких-то вопросов.

Это проявляется прежде всего в частных оценках его личности и творчества со стороны известных в церковной истории людей. Действительно, с одной стороны, мы слышим искренние, идущие из глубины сердца слова православных русских священников и архиереев, современников писателя, служивших панихиды «по нашему великому писателю и благочестивому христианину Федору Михайловичу Достоевскому», с другой стороны – читаем в книге православного мыслителя Константина Леонтьева «Наши новые христиане» обвинения Достоевскому в придуманном им «розовом христианстве», в неправдоподобии образа русского православного монашества, нарисованного писателем в последнем, итоговом его романе «Братья Карамазовы».

В XX веке мнение Леонтьева привыкли упоминать как курьезное – и не более того. Даже такой известный православный критик творчества Достоевского, как митрополит Антоний (Храповицкий), упоминая об оценке Леонтьева, объяснял ее «нежеланием понять нашего великого писателя крайне правыми элементами нашей литературы». Однако сегодня определение «правый» для настоящего православного сознания вовсе не является ругательной оценкой. А обвинение в «нежелании понять» требует по крайней мере обоснованных доказательств. Поэтому подобное положение недоговоренности и невнятности в таком серьезнейшем вопросе, как «Достоевский и Церковь», сегодня ненормально и неприемлемо.

Не претендуя, конечно же, на окончательное решение вопроса такого масштаба, попытаемся обозначить те ориентиры, которые необходимы для оценки творчества Федора Михайловича Достоевского с православно-церковной точки зрения.

I. Судьба

Для верующего человека художественное творчество, каким бы выдающимся оно ни было, никогда не может иметь абсолютной, самодовлеющей ценности. Не художественные образы писателя идут после его смерти и частного суда на мытарствах в райские кущи или в бездну адскую, а он сам, его личность, лицо, его душа. Поэтому любая попытка понять и узнать писателя предполагает прежде всего попытку понять и узнать в нем человека, узнать его судьбу.

Достоевский родился в 1821 году в Москве, в семье врача, в квартире Мариинской больницы для бедных, известной больше под именем Божедомки.

В роду Достоевских, известном с XVI века, были помещики и монахи, воины и епископы. Дед писателя был священником в Подольской губернии.

Такие качества маленького Феди, как душевная ранимость, сердечное участие к чужому страданию, горячность характера, тяга к чудесному и религиозное настроение, обращали на себя внимание окружающих. В той жизни, которой жили Достоевские, не было недостатка в страданиях, а значит, требовалось постоянное самоограничение ради других. Вот только один характерный случай. Когда сгорело крепостное село Достоевских, купленное отцом писателя после присвоения роду потомственного дворянства, Достоевские пожертвовали все свои деньги в помощь крестьянам-погорельцам. На таких примерах и рос будущий писатель. Уже первая его повесть, принесшая ему недолгую, но громкую литературную известность, называлась «Бедные люди» и органичнейшим образом вытекала из переживаний детства и юности.

С самой ранней юности главной книгой Достоевского стало Евангелие. Короткая дружба с Белинским не поколебала основной любви писателя – ко Христу. Вот как вспоминал позднее о том времени Достоевский в «Дневнике писателя»: «В этот вечер мы были не одни, присутствовал один из друзей Белинского, которого он весьма уважал и во многом слушался; был тоже один молоденький, начинающий литератор, заслуживший потом известность в литературе.

– Мне даже умилительно смотреть на него, – прервал вдруг свои яростные восклицания Белинский, обращаясь к своему другу и указывая на меня, – каждый-то раз, когда я вот так помяну Христа, у него все лицо изменяется, точно заплакать хочет... Да поверьте же, наивный вы человек, – набросился он опять на меня, – поверьте же, что ваш Христос, если бы родился в наше время, был бы самым незаметным и обыкновенным человеком, так и стушевался бы при нынешней науке и при нынешних двигателях человечества.

– Ну не-е-т! – подхватил друг Белинского. (Я помню, мы сидели, а он расхаживал взад и вперед по комнате.) – Ну нет; если бы теперь появился Христос, Он бы примкнул к движению и стал во главе его...
– Ну да, ну да, – вдруг и с удивительной поспешностью согласился Белинский. – Он бы именно примкнул к социалистам и пошел за ними.

Эти двигатели человечества, к которым предназначалось примкнуть Христу, были тогда все французы...»

Участие в кружке Петрашевского было, конечно, наиболее леворадикальным и революционным периодом в биографии Достоевского, но поразительно, что, даже будучи заговорщиком, писатель ни на миг не отшатнулся от своего главного Идеала. Перед казнью, когда шли последние к ней приготовления, Достоевский, по воспоминаниям князя Ф. Львова, подошел к Спешневу, своему соучастнику-петрашевцу, и сказал: «Мы будем вместе с Христом!» – «Горстью пепла», – ответил Спешнев.

В этом коротком диалоге замечательны и характерны обе фразы. Достоевский верил, что, участвуя в тайном обществе с целью освобождения крестьян, он делает Христово дело. Спешнев же, возможно, помимо своей воли сказал слова, для заговорщиков почти пророческие: умри бунтовщики в тот момент, не раскаявшись в своем преступлении, они наверняка стали бы для Христа лишь «горстью пепла».

Но жизнь их была продлена. Годы каторги стали для писателя годами великого духовного переворота: узнав, приняв и по-настоящему глубоко и искренне полюбив русский народ, он узнал и принял почти тысячелетнюю веру своего народа – Православие.

Вместе с тем каторга не подавила, а наоборот, развила в нем его главные качества – сострадание, милосердие, любовь.

«Снисходительность Федора Михайловича к людям была как бы не от мира сего, – вспоминал о годах сибирской ссылки Достоевского после каторги его друг барон А. Врангель. – Все забитое судьбою, несчастное, хворое и бедное находило в нем особое участие. Его совсем из ряда выдающаяся доброта известна всем близко знавшим его... Он человек весьма набожный, болезненный, но воли железной...»

Впрочем, в этот период еще не произошло полного воцерковления Достоевского. По воспоминаниям того же Врангеля Достоевский «был скорее набожен, но в церковь ходил редко и попов, особенно сибирских, не любил. Говорил o Христе с восторгом».

Женитьба Достоевского на М.Д. Исаевой, случившаяся зимой 1857 года (он был тогда еще ссыльным), основана во многом на тех же человеческих посылках: сострадании, желании спасти, пожертвовать собой. Правда, пожертвовать собой «ради счастья любимой женщины», в сущности, его не любившей. Этот максимализм воли при достижении достаточно фантастичной цели – тоже одна из характерных черт личности Достоевского. Брак этот, продолжавшийся семь лет, не принес покоя и счастья, зато на всю жизнь Достоевский получил новую тяжкую ношу в виде пасынка Павла – фата, лодыря и лжеца, требовавшего от отчима только одного – денег.

Кстати сказать, до конца жизни нес Федор Михайлович и еще одну нелегкую финансовую ношу: фактически содержал многочисленное семейство Михаила Михайловича Достоевского – своего рано умершего старшего брата. При этом надо отметить, что и пасынок Павел, и семейство брата эти жертвы Достоевского, имевшего уже и свою немалую семью и постоянно жившего в недостатке, воспринимали как должное, как его обязанность перед ними.

Подобно каждому человеку, Достоевский был обуреваем в жизни различными страстями: ревностью, например, или страстью к рулетке во время заграничной жизни, но нес он при этом долгие десятилетия, начиная с Сибири, тяжелейший физический недуг – эпилепсию.

Достоевский умер христианской смертью. Вот как вспоминает об этом жена писателя Анна Григорьевна Достоевская:

«Когда доктор стал осматривать и выстукивать грудь больного, с ним повторилось кровотечение, и на этот раз столь сильное, что Федор Михайлович потерял сознание. Когда его привели в себя – первые слова его, обращенные ко мне, были:

– Аня, прошу тебя, пригласи немедленно священника, я хочу исповедаться и причаститься!

Хотя доктор стал уверять, что опасности особенной нет, но, чтоб успокоить больного, я исполнила его желание. Мы жили вблизи Владимирской церкви, и приглашенный священник, о. Мегорский, чрез полчаса был уже у нас. Федор Михайлович спокойно и добродушно встретил батюшку, долго исповедовался и причастился. Когда священник ушел и я с детьми вошла в кабинет, чтобы поздравить Федора Михайловича с принятием Святых Таин, то он благословил меня и детей, просил их жить в мире, любить друг друга, любить и беречь меня. Отослав детей, Федор Михайлович благодарил меня за счастье, которое я ему дала, и просил меня простить, если он в чем-нибудь огорчил меня...

...Затем сказал мне слова, которые редкий из мужей мог бы сказать своей жене после четырнадцати лет брачной жизни:

– Помни, Аня, я тебя всегда горячо любил и не изменял тебе никогда, даже мысленно...»

Похороны Достоевского вылились в удивительную демонстрацию христианского чувства со стороны неверующей, казалось бы, молодежи. Тысячи людей, провожавших его, пели: «Святый Боже, Святый Крепкий, Святый Бессмертный, помилуй нас!» Множество задушевных речей было произнесено на отпевании Достоевского и панихидах по нему. Вот одно из таких слов, сказанное священником И.Петропавловским:

«Кто такой Федор Михайлович? Не титулованная, не знатная государственная особа, а просто человек и христианин. Христианин! В этом разгадка тайны его духа.

Мы высоко чтим его. Чем же приобретены им это уважение, этот почет? Не восхождением в верхние сферы государственной жизни, а нисхождением в нижние слои народной жизни, служением человечеству. Это – бедный и самоотверженный труженик, много поработавший на благо человечества вверенными ему от Бога талантами; это глубоко верующий христианин, муж Креста Христова... Весь путь его жизни был усеян терниями. Чаша жизненных скорбей и невзгод испита была им до дна; но она не огорчила его сердца и только разожгла в нем огонь святой любви к своему народу, ко всему человечеству. И он был истинный сын своего народа, друг всего человечества.

Он открыл нам нашу народную жизнь в ее самых низших, отверженных слоях и здесь вместе со страшными душевными язвами нашел и указал нам в душе человеческой ту блестящую искорку, по которой мы все сродны своему Творцу, Отцу светов...

Богатое содержание его духа нелегко приобретено им: оно выстрадано им, вышло из горнила мучительных ощущений его сердца. Высокое ли – мы не знаем, близкое ли – не предрешаем, но, несомненно, он – подобие праведника».

Кончина Достоевского была кончиной воистину «безболезненной, непостыдной, мирной» – такой кончиной, какую Церковь просит в своих молитвах ко Господу для всех своих верных чад.

Продолжение следует