Пастырский диалог в современности (+ВИДЕО)

По благословению митрополита Тихона в Псковской епархии при Псково-Печерской семинарии проходят встречи с опытными пастырями России и православного зарубежья.

Предлагаем вашему вниманию беседу от 14 марта 2022 года; лектор – протоиерей Александр Ткаченко, клирик Санкт-Петербургской епархии, руководитель фонда «Круг добра». Тема беседы – оказание духовной помощи тяжелобольным и умирающим, особенности пастырской беседы в больнице.

• Встреча 1-я – Патриархальное священство
• Встреча 2-я – Левитское служение
• Встреча 3-я – Христос – Архиерей Великий
• Встреча 4-я – «И они постоянно пребывали в учении апостолов…»

В больнице нет счастливых людей

Начало пастырской беседы беседа всегда связано с анализом. Лекарство дается врачом после того, как ты понял, чем болеет человек. Духовное лекарство, слово, тоже должно предваряться анализом сильных мест, слабых сторон, того, что приносит ему радость, того, что может приносить ему скорбь… Пастырская беседа – это не беседа о грехах, не беседа о страстях. Это корректировка психо-эмоционального состояния на период переживания стресса. Но в период переживания стресса, мы прекрасно это знаем, у нас сжимается сознание, у нас встревожены чувства, мы ничего не слышим. Вот для того, чтобы Бог начал говорить от сердца к сердцу человека, наша задача – сделать так, чтобы чувства и разум человека были готовы услышать то, что скажет Бог. Поэтому, конечно, беседа – это таинство, а слова, которые мы говорим в этот момент, – лекарство, которое тоже может стать ядом, как и витамины. Знаете, такие слова-витамины. Но если у человека вызвала аллергия на эти витамины, наши слова могут не то что не принести пользу, а принести скорбь. Начнем с того, что духовная помощь больным прописана в Федеральном законе, и это налагает на нас ответственность. 332-й Федеральный закон об основах здоровья граждан говорит о необходимости создавать хосписы, оказывать паллиативную помощь. Но ни один нормативный документ сейчас не содержит толкования, что есть духовная помощь. Таким образом, смотрите: в законе прописано, что духовная помощь должна быть, но не написано, кто ее оказывает и что это такое. Чаще всего к ней призываются люди, имеющие специальную подготовку, то есть люди в священном сане. Это касается православных, точно так же это относится к представителям других вероисповеданий: мусульман, иудеев, буддистов. В этом смысле, с точки зрения закона, духовность не тождественна религиозности, потому что профессиональный помощник должен быть готов оказать эту помощь и людям других исповеданий или неверующим. То есть мы пришли в городскую больницу к той бабушке, к которой нас позвали. Но там находятся другие люди, и мы не можем их лишить этой духовной помощи. Поэтому мы должны быть готовы говорить о духовности с точки зрения того, как это понимает находящийся перед нами собеседник. Я хочу отметить, что духовность не тождественна религиозности. Религиозность в духовности – это высшее проявление. Но есть духовность и нерелигиозная. Это желание поступать благородно. Оно присуще всем. Оно находится обычно за пределами человеческого поведения.

Мы должны быть готовы говорить о духовности с точки зрения того, как это понимает собеседник

Возможность человека духом возвыситься над повседневностью, преодолеть привычную эгоистичность поступков. Когда человек возвышается над этим, размышляет о добре, красоте, о самоотдаче, о справедливости, – с точки зрения светской этики это называется проявлением его духовности, жизни его духа. Она может быть религиозной, нерелигиозной, но тем не менее это проявление жизни духа в человеке. Во время нашей беседы нам очень важно понять, как представляет духовные ценности наш собеседник. В первую очередь понять, в чем смысл его жизни, какие ценности он считает для себя приоритетными. И понять в начале беседы, какой помощи он ждет от нас. В больнице нет счастливых людей. Даже если мы видим человека улыбающегося, спокойного, человека, пришедшего на какую-то небольшую операцию, мы все равно не можем считать, что у него на душе все спокойно. Очень много эмоциональных реакций, которые человек сразу нам не покажет. Это может быть страх. Страх за себя, страх относительно счета за лечение, страх в отношении того, как справляются его близкие сейчас без него. Может быть, гнев на врачей, которые запустили эту болезнь. Может быть, гнев на родственников. Может, переживания о том, что у него изменится по причине болезни, как изменится его работа, его доход. Может, переживания о близких, переживания о будущем. И вы можете оказаться единственным собеседником этого человека. Персонал больницы всегда занят. У каждого есть свои служебные обязанности. Санитарка занимается уборкой, врачи занимаются лечением, медсестры занимаются уходом, до пациента нет дела. Есть такая замечательная шутка: больница – это не место, где находятся больные, больница – это место, где работают врачи. Вы можете оказаться единственным собеседником и единственным, кому этот человек может в последние свои дни рассказать о том, что наболело, о том, как несправедливо обошлась с ним судьба, о том, какова судьба детей, или о том, какие были надежды, и как они порушились, или о том, какие были перспективы, и они не сбылись. Вы – единственный собеседник, и если мы не поговорим в этот момент с человеком, знаете, сколько накопленной боли останется невысказанной – и это очень плохо.

Фото: Владимир Ештокин / Журнал «Фома»

Больница – это не место для учебы

Хочу отметить отличие нашей беседы с пациентом в больнице от любой другой психотерапевтической беседы. Знаете, в чем оно? В том, что во время нашей беседы всегда невидимо присутствует третий, всегда присутствует Христос. И это делает нашу беседу по-настоящему духовной. Не наш разговор о духовности, а видимое присутствие Христа. Поэтому очень важно дать пациенту выговориться. Мы привыкли учить. У нас большие знания и опыт жизни внутри Церкви. И очень часто приглашенный священнослужитель сводит свою роль к учительству. Больница – это не место для учебы. Нас позвали не для того, чтобы мы принесли знания. Мы приглашены для того, чтобы дать возможность выговориться нашему ближнему. Поэтому самый большой дар, который мы можем принести нашему собеседнику, – это подарить наши уши, подарить ему час времени.

Самый большой дар, который мы можем принести нашему собеседнику, – подарить ему час времени

Никуда не торопясь, не смотря в телефон, не переживая о том, что ждет другая треба, или о том, что я могу опоздать на совещание. Мы можем подарить человеку часть нашей жизни. Наверное, именно такое расположение будет залогом того, что человек сможет раскрыться. Знаете, есть такая фраза: я поговорил с батюшкой, мне полегчало. Батюшка ничего не сказал, батюшка просто послушал, а человеку уже полегчало. И вот это является, наверное, лучшим результатом пастырской беседы.

Во время беседы происходит анализ системы ценностей человека. Нам важно понять, чего человек от нас ожидает, что ожидает его семья. А проанализировав систему ценностей человека, мы сможем помочь ему совладать с этим кризисом, который он переживает, с психоэмоциональным кризисом, на основе тех механизмов, которые ему помогали жить до этого. Каждый человек прожил свою жизнь, и какие-то внутренние механизмы помогали ему справляться с горем, с потерями, страхом, обидой. И очень важно в этот момент эти механизмы актуализировать. В момент нарушения он не может ими пользоваться. Но если мы поможем ему эти инструменты задействовать, он придет в себя, придет в чувство. Очень важно в этот момент не проповедовать, потому что можно сломать систему ценностей, сказав человеку: ты неправильно мыслишь, неправильно думаешь, неправильно веришь, – это очень легко. Мы можем это сделать. Мы действительно профессионалы, которые умеют словом и ранить, и спасти. Но, сломав эту систему ценностей, за время визита мы не успеем сформировать новую. Поэтому на самом деле у нас нет другого пути. Мы можем только те механизмы, которые помогали жить, актуализировать, а на них уже можно потихонечку достраивать ту систему веры, православной веры, или же духовного мировоззрения, которая необходима человеку для того, чтобы жить в условиях таких переживаний. Иными словами, если говорить о психоэмоциональном эффекте в результате нашей беседы, человек должен найти ответы на волнующие вопросы. Сам найти. Знаете, так бывает, мы это тоже переживали, как откровение. Человек так рассказывает, рассказывает, потом – раз – и приходит какое-то откровение. Потом все понял. Это, наверное, тот самый момент, когда Господь приходит и вмешивается. Ведь вопрос стоит о том, кто виноват, как жить дальше. Вот на эти вопросы мы не можем дать свои ответы. Человек должен найти тот ответ, который успокоит его, сам. Ответ со стороны, который мы навязываем человеку, можем навязать в готовом виде, не сработает – по одной простой причине. Потому, что по законам человеческой психики готовые ответы всегда вызывают активное внутреннее сопротивление. Наши шаблоны никогда не лягут на добрую почву. Уж никто другой, как братия монастыря, знает, что ответы на духовные вопросы могут быть сформированы только в результате очень длительной и мучительной духовной работы, самостоятельно. Мы с вами прочитали много советов святых отцов – это были их советы. Для того чтобы эти советы впитать в себя, мы должны пережить бессонные ночи, молитвенные бдения, мы должны для них созреть, мы должны сами ответить на этот вопрос. Итак, пастырская беседа состоит в том, чтобы найти, помочь актуализироваться базовым ценностям человека, понять систему веры, переживаний человека в данный момент, залезть буквально «в шкуру» нашего собеседника, попробовать во всей своей человечности понять, через какие глубины ада проходит этот человек сейчас, для того, чтобы нам было, что сказать.

Неэтично проповедовать у постели больного

Ну, а теперь несколько практических советов, если позволите. Начинается все с психоэмоционального настроя нашего. Наш собеседник должен быть нам интересен. Вот как только мы смотрим на нашего собеседника, как на того человека, о котором нам бы хотелось узнать побольше, возникает естественное желание расспросить. И это желание – расскажи мне, пожалуйста, а как ты живешь сейчас? Как ты оказался в больнице? Расскажи мне, пожалуйста, через что ты прошел? А каково это – лежать и знать свой диагноз? А когда тебе сказали твой диагноз, что ты почувствовал? – Вот это желание разобраться самому, понять человека будет очень правильным подходом. И чем больше мы будем интересоваться человеком искренне, тем больше мы сможем вникнуть, прочувствовать душевные движения, через которые сейчас проходит человек. Чем больше будет откровенность с его стороны, тем больше мы поймем, и тем вернее лекарство мы сможем подобрать. Итак, оказание духовной помощи в больнице – это не проповедь, это не повод навязать свои убеждения, потому что неэтично проповедовать у постели больного.

Оказание духовной помощи в больнице – это не проповедь, это не повод навязать свои убеждения

Наша задача – вникнуть в ситуацию, а дальше Господь, без сомнения, вам подскажет. Поэтому мы говорим, что Он невидимо присутствует в нашей беседе.

Трудная жизненная ситуация. Эта технология, этот метод, он действенен в любой трудной жизненной ситуации. Не только в больнице, он действенен в любой трудной жизненной ситуации, связанной с потерей здоровья, с инвалидностью, с потерей работы, со смертью близкого человека, с тяжелым диагнозом, с рождением ребенка-инвалида, выкидышем. Девушка приходит, говорит о нежелательной беременности. О бесплодии, о потере работы. Дефолт, надвигающаяся война, проблемы с законом, развод. Духовный кризис, депрессия. Во всех ситуациях, когда мы сталкиваемся с тяжелой жизненной ситуацией, методологически пастырская беседа строится примерно одинаково. Плакать с плачущими (3 Ездр. 9, 22). Вот когда Господь говорит, что надо плакать с плачущими, – это не метафора. Это действительно мы должны прийти в то состояние, при котором слезы у нас будут наворачиваться на глаза абсолютно естественно. Первая встреча, если говорить о больнице, обычно длится не больше 30 минут. Входя в палату, мы понимаем, что мы соприкасаемся со вселенской болью. Там боли очень много. И мы являемся гостями в этой вселенной.

Входя в палату, мы соприкасаемся со вселенской болью

Мы пока еще не познали ее. В ней есть свои правила, свои традиции несения этой боли. И очень важно заинтересоваться человеком, увидеть его уникальность. Он единственный такой перед нами. Все наши опыты бесед с такими людьми – больными и переживающими тяжелые жизненные ситуации, – это были другие люди, а вот сейчас перед нами уникальный человек. Вообще, шаблонность здесь для священника очень плоха. Поэтому, если мы настраиваемся на то, что видим перед собой уникального человека, его жизнь, мы проявим действительную заинтересованность. Нужно полюбить его. Вот это тоже некая эмоциональная реакция. И пациент обычно очень хорошо ее чувствует всегда, любит его батюшка или не любит. Он пришел, как учитель или как равный. Наверное, самым правильным здесь будет чувствовать себя, ну, точно не учителем. Равным – вряд ли, скорее все-таки человеком, который пока не познал боль собеседника, но готов к ней прислушаться. Вот еще одна такая пастырская заметка. Нас учили в семинарии, что батюшка должен ответить на все вопросы. Нет, на вопросы ответит Господь. Мы не призваны давать простые ответы на сложные вопросы. У нас не может быть простого ответа. Простой ответ – это будет неправильно. Мы не призваны обобщать услышанное и делать выводы. В таких ситуациях тяжелого кризиса каждое наше слово подобно скальпелю, поэтому действие должно быть выверено. Представьте, если хирург будет действовать наугад: опухоль примерно там, вот здесь мы его располосуем, наверное, найдем, – действие хирурга будет убийственно. Также и наш разговор, если он не выверен, наши слова не точны, как скальпель врача, – они могут причинить множество страданий. Поэтому, конечно, очень важно знать еще и некие сопутствующие выводы, которые помогут вам определить тип собеседника. Его психотип – акцентуированность личности. Его состояние – состояние проблемы, с которой мы столкнулись, это проблема жизненная, проблема психоэмоциональная, или это психоз, или это психопатия, или это невротическое состояние. Это может быть навязчивое расстройство, это может быть и на уровне невротической патологии. Вот очень важно отличать акцентуированное состояние, то есть кризис, переживаемый эмоциональной сферой сейчас, от некой патологии. Но если не углубляться, если нет базовых знаний в области психологии человека, хотя она сейчас преподается во всех семинариях, и книжки доступны, то пастырские беседы чаще всего сводятся к поиску смысла.

Наша задача – взять часть бремени на себя

Человек в тяжелой кризисной ситуации теряет смысл. Вот, наверное, то, что может сделать священник, – помочь человеку этот смысл жизни обрести. Но обрести его можно не во внешних ценностях, а в тех ценностях, на которых человек раньше основывал свою жизнь. Как мы говорили, новые ценности формируются постепенно. Особенность первых минут беседы состоит в том, что пациент должен вам поверить, захотеть рассказать о себе. И неспешность беседы, готовность подарить человеку свое время, искренняя заинтересованность буквально ломает лед. Она снижает напряженность первых минут встречи. Если мы приходим к больному человеку, нужно понимать, что человек может не знать, например, зачем мы пришли. К нему нас могли позвать родственники. Можно сказать об этом пациенту: может, они используют ваш визит, чтобы иносказательно оповестить человека – вот уже и батюшка пришел, время настало. А знаете, нами иногда родственники манипулируют, мы должны всегда четко читать эти вещи. Поэтому наша беседа с больным должна быть НАШЕЙ встречей с пациентом, и мы не должны быть объектом манипуляций со стороны других людей. Поэтому мы представляемся всегда. Мы говорим, как нас зовут. Причем говорить надо всегда ясно. Часто под воздействием лекарств или под воздействием болезни воспринимающая способность человека снижена. Поэтому нужно ясно представиться. Я не советую говорить, скажем, что зовут меня отец Александр. Ну, может, не отец, – священник Александр, иеромонах, но лучше не отец. Потому что, наверное, отец – это форма обращения, а не сан. Уж если так, то я священник, зовут меня Александр. Можете сразу сказать, зачем вы пришли. Вот эта открытость в начале беседы позволяет сразу понять, чего ожидает от вас ваш собеседник. Рассказать о цели своего визита: меня пригласили ваши родственники для того, чтобы я вместе с вами помолился. Дальше понимаете, как реагирует человек на ваше предложение помолиться. Готов ли он, что после беседы будет таинство. Быть может, надо рассказать о таинстве, поговорить сначала, дать возможность человеку рассказать о себе. А таинство будет уже завершением вашего визита. Нужно всегда давать время человеку сформировать доверие к вам. Доверие не приходит быстро. Знаете, это не первая любовь, она не может нечаянно нагрянуть. Человек должен присмотреться, почувствовать, можно ли вам доверять, а потом рассказать о себе. Вообще, рассказ о себе является хорошим началом. Ну, вот я жил в таком-то монастыре, в таком-то приходе. И когда вы так начинаете говорить, у человека возникает больше приязни к вам, он больше узнает и становится больше расположенным рассказать что-то со своей стороны. Нужно понимать, что каждый из участников этой беседы понимает цель визита. Здесь нет игр. Пациент понимает, что вы, батюшка, пришли не просто так, вы понимаете, что перед вами человек, у которого есть тяжелая болезнь. Поэтому разговор не может быть о погоде, о политике, о последних событиях, о новостях. Разговор все-таки о том, что формирует смысл для человека – о жизни, судьбе, о времени, о болезни, о том, как человек отреагировал, когда он узнал, как болезнь протекала. Вот так, о вещах серьезных. Очень важно, когда пациент начинает говорить, не перебивать его. Потому что это показывает, что мы торопимся, мы нервничаем от того, что человек говорит что-то не то. И эта внешняя нервозность может привести к тому, что человек замкнется. Батюшка совсем меня не слышит. Надо дать возможность выговориться. И не делая выводов, не прерывая, но немножко помогая. Ну, знаете, сознание улетает куда-то, и человек начинает говорить о чем-то, косвенно относящимся к теме беседы. Здесь надо сохранять некий баланс. Можно очень корректно вернуть человека к самой сути беседы, с которой начиналось. Как корректно это сделать? Ну, очень просто. Можно сказать, например: вы сказали такую важную вещь, что когда вам сообщили о диагнозе, вам стало очень больно. Вот так говорите о том, что было для вас важно, что вы услышали в этой речи, что вас задело. Когда нас что-то лично задело, мы, естественно, об этом можем сказать. Пациент наш это, естественно, чувствует. Вот таким образом можно помочь человеку вернуться к самой сути беседы, а не отвлекаться на какие-то посторонние детали. Вот, он начинает говорить о детях, о том, как в школе плохо поступили с ними, а потом какие-то детали. Надо вернуться к сути, тогда вы будете ее прекрасно чувствовать. Пастырская беседа – это не беседа между вами. Это беседа о пациенте. И беседа не между равными. Это беседа между неравными людьми. Человек, с которым вы беседуете, переживает тяжелые времена, несет тяжелое бремя. И поэтому наша задача – взять часть этого бремени на себя.

Опыт другого человека не поможет вам, когда у вас болит зуб

Поэтому мы не о себе говорим, мы о себе уже сказали вначале. Мы хотим услышать об этом человеке. Есть некие сигналы в нашей речи, которые нам подскажут, что мы акцент нашего внимания сместили от собеседника, от пациента, к самому себе. Вот как только наш акцент сместился от собеседника к самому себе, следующим шагом будет то, что мы начнем о себе говорить. Наша задача – говорить о человеке, помогать ему о себе рассказать, стимулировать его к искренности, откровению, к раскрытию своего душевного состояния. Маркером является, например, фраза: да, а я считаю… а мое мнение… Или, например, – Церковь учит, что… В этот момент мы перешли сразу к лекции. Как появляется частичка «я», помните, что в этот момент вы перестали быть пастырем.

Как появляется частичка «я», помните, что вы перестали быть пастырем

Вы стали учителем и наставником. А еще, знаете, – «А вот когда я был в больнице…» – это просто беда. Вы не были в том состоянии, вы переживали что-то другое. Перед нами уникальный человек, который сейчас переживает какие-то уникальные чувства. И наша задача – не свои чувства и опыт навязывать, а помочь ему рассказать о своих. Вот, смотрите. Ваш опыт не поможет. Опыт другого человека не поможет вам, когда у вас болит зуб. Когда вы приходите, и у вас болит голова или болит зуб, и вам говорят: у меня тоже болел зуб и болела голова, – это не помогает. А знаете, есть еще такая фраза: я знаю, что вы чувствуете. Вы не знаете, что он чувствует, особенно когда вам приходится говорить, например, с женщиной, с семейными людьми, с людьми какого-то другого общественного или социального статуса. Мы действительно ничего не знаем. И в беседе с пациентом вряд ли что-то узнаем. Разве что Господь нам что-то откроет, вот тогда слезы польются у нас из глаз, и мы поймем, что мы начали сочувствовать.

Пастырское внимание. Это один из необходимых инструментов для успешности беседы. Внимание ко всему, причем: что находится в палате, какие лекарства на тумбочке, какие предметы, как они расположены, прибрано ли, какие картины на стенах, – вот все. Все это может послужить для вас материалом, из которого можно будет сделать какие-то выводы.

Слова пациента. Поймите, что чаще всего люди прямо не говорят о том, что они чувствуют. Нам нужно уметь читать смыслы – то, что стоит за словами. Чему-то мы верим, чему-то мы не верим, ставим под сомнение, или пытаемся докопаться. Поэтому очень важно переспрашивать: а я правильно вас понял, вы имеете в виду, что Бог вас не любит (раз вы заболели)? То есть мы реагируем не на фразу, например: «А я вот всю жизнь ходила в церковь, а вот сейчас так», – «Я правильно вас понимаю, что вы испытываете обиду оттого, что вели благочестивый образ жизни, а сейчас почувствовали, что как-то судьба несправедливо с вами обошлась?» Вот как-то так. Мы сказанную фразу не домысливаем сами, а пытаемся переспросить: а я правильно вас понимаю? Вот это является очень важным инструментом пастырской беседы. Если нам нужно разобраться, то мы буквально этой фразой пользуемся, для того чтобы уточнить маленькие детали, – насколько правильно я вас понимаю. Насколько можно, это надо делать искренне. Если искренности в этот момент не будет, то человек не увидит, что за вашими словами стоит желание понять, что же хочет человек, и это не будет эффективным. Во время беседы, обычно вначале, мы видим, что наш собеседник пытается нас прощупать. Он хочет понять, насколько нам можно доверять. И это иногда звучит в словах, таких простых, например: «А я скоро умру», «Мне врач сказал, что у меня тяжелая операция». Брошена фраза в воздух – что за ней стоит? Скорее всего, за ней стоит желание понять, какая будет ваша первая реакция. А для того батюшки, который оказался в этой ситуации, это может быть очень провокационным вопросом, потому что за этим следует обычно желание исправить ситуацию. Сказать: «Нет, вы не умрете», или: «Врачи делают все, что можно, чтобы вы поправились». Пациент говорит вам: «Батюшка, мне страшно, я умираю». Наша естественная реакция, поповская, какая? – «Не бойтесь, я сейчас за вас помолюсь». Мы пытаемся справиться со страхом человека сразу: «Я вас сейчас маслицем помажу». Нет, важно другое. Пациент доверил вам свой страх. «Батюшка, мне страшно». И задача стоит: «Расскажи мне, что тебе страшно, чего ты боишься?» Страх может быть разный. Мы предполагаем, что человек боится умирать. Он может бояться того, что это болезненно, это долго, это унизительно, он оставляет своих родных без помощи – без личной помощи и какой-то финансовой поддержки, – он боится быть обузой. Что страшно? И вот, если в ответ на провокацию пациента батюшка ответит: «Вот, я сейчас совершу молебен и вас пособорую или причащу», – на этом беседа закончится. Мы дали уже шаблон готовый. У меня есть готовое лекарство – витаминка С. Она помогает всем без исключения. Она поможет, но пастырская беседа не получится. Господь, конечно, коснется ума и сердца человека. Но если ум и сердце будут в настоящее время затуманены болью и страхом, то Его прикосновение будет не таким глубоким, как если бы сначала подготовили человека к этому. Вот таких слов, которыми наш собеседник нас прощупывает, очень много. И здесь очень важно всегда задумываться, что стоит за этими словами. Ну, например, пациент говорит: «А у меня все хорошо, меня завтра выписывают домой». Ну, и естественная наша реакция: «Ой, как хорошо. Я рад, что вас выписывают домой». Мы не знаем, что при этом думает человек. Здесь, в больнице, у него была горячая еда, чистая постель. А дома у него есть горячая еда и чистая постель? А дома есть, кто бы мог за ним поухаживать? Мы не знаем. Поэтому это возможность поговорить с человеком о том, что его ждет дома. А кто вас будет встречать? А как отнесутся ваши родные к тому, что вы будете долгое время лежать в постели? Кто будет за вами ухаживать? А как вы сможете добраться? Вы теперь какое-то время на коляске будете? Как вы сможете подняться на этаж? В магазин кто пойдет? Мы видим человека, который неплохо выглядит. «Вы хорошо выглядите сегодня», – говорим мы. Но, знаете, внешний вид всегда обманчив. За внешним видом может быть и то, что человек не показывает. Я помню одну женщину в больнице, которая всегда одевалась, как королева английская. Она не выходила из палаты, не сделав прическу. Она не позволяла себе в халате ходить по коридору. Вот такая внутренняя строгость. Вроде бы все хорошо у человека. Но вот все, что там болит внутри, оно было сокрыто внешне, потому что человек искренне считает, что он не может отягощать других людей своими проблемами. И поэтому – у меня все хорошо, видите, я хорошо выгляжу. Это тоже может быть некая маска, которая обусловлена внутренней культурой человека, влиянием среды, в которой вырос человек. Поэтому мы бываем немножко в хорошем смысле недоверчивы. Мы копаем каждое слово чуть глубже, пытаемся понять, что за ним стоит.

Мы не призваны успокаивать людей

Во время беседы одна из типичных ошибок пастырских состоит в том, что мы формируем ложные надежды. Мы стараемся свести беседу к тому, что все будет хорошо. Вроде того, что если не все будет хорошо, то тогда зачем мы пришли. В конце концов мы же те, кто несет свет и добро. Поэтому подсознательно мы все равно приведем к тому, что все будет хорошо. Вот так мы настроены. С точки зрения вашего собеседника, это может быть формирование ложной надежды. Хорошо все не будет. Болезнь будет развиваться, проблемы – усугубляться. Поэтому хочу отметить: очень важно, чтобы мы оберегали пациента от формирования ложных надежд. Ложные надежды могут разрушиться после прихода очередного результата анализа. Потом их уже не восстановят.

Есть еще такая типичная ошибка. Нам иногда становится больно говорить с собеседником. Было у вас много всего. Вот, мы открыли душу нараспашку. И даже не вынести. Комок к гору подскочил, вот сюда, и в этот момент что мы делаем? Мы пытаемся уйти от болезненного разговора. Мы пытаемся поговорить о чем-то другом. Свести к совершению таинства, отвлечься, не дать собеседнику довести до катарсиса, до последнего момента, когда навернутся слезы. Мы уже не можем этого вынести. Но помните, что боль на двоих всегда меньше. Я расскажу один из таких ярких примеров пастырских. У меня был в самом начале, когда мы еще хосписы создавали, это начало 2000-х годов, одна девочка-пациентка, звали ее Настя. А ей было 17 лет. Саркома Юинга, ампутация ноги. Она была из верующей семьи. Я приходил, мы беседовали с ней, беседовали о разном. И молились вместе. И она причащалась. А потом, мы просто дружили, мы общались. Она рассказывала о том, что она прочитала, что она нарисовала. Я рассказывал о каких-то событиях в Никольском соборе, о каких-то новостях. А саркома Юинга – это такая гадкая болячка, она плохо лечится. И где-то я уже понимал, что ситуация развивается не очень-то хорошо. И вот один какой-то день был, когда я дежурил в Никольском соборе Санкт-Петербурга, должен был там целый день находиться, и мне позвонили, родители просили ее причастить. Она шла на вторую операцию, ампутацию второй ноги, и она буквально перед операцией приняла решение. Хотела, чтобы батюшка пришел и срочно ее причастил, потому что страшно. Я сам прийти не мог, ну, не мог. Бывают такие ситуации. Хоть все бросай, не могу. То ли я был один служащий. Не помню. У меня был один практикант из нашей духовной семинарии, из ставленников. Батюшка такой. Я ему все рассказал. Сказал: «Ты не мудрствуй лукаво. Ты приходишь, там справа тумбочка стоит. Ты расстилаешь плат на тумбочке. У меня там иконочка стоит. Ставишь иконочку, свечку на подставочке зажигаешь. Ставишь в ковчежце Чашу, частичку там». – Все объяснил ему, как причастить. – «И вот, твоя задача – просто прийти помолиться с ней и преподать ей Дары». Ну, вот, молодой человек, батюшка, лет 25 ему было, наверное. Вот, он приходит, видит молодую красивую, оформляющуюся молодую девушку без ноги. У него комок подкатывает к горлу, и он начинает плакать. Она говорит: «Батюшка, ты слезы убери. Ты пришел мне помогать, а не рыдать здесь».

«Батюшка, ты слезы убери. Ты пришел мне помогать, а не рыдать здесь»

Нам нужно быть готовым к тому, что мы будем нести боль другого человека, поэтому решение – плакать с плачущими или проглотить слезы – должно приниматься очень взвешенно. И еще один фактор: мы не призваны успокаивать людей. Ни в коем случае. У нас пастырская беседа должна завершиться все-таки откровением. Успокоение – это все-таки уход от проблемы. То есть говорить, что все будет хорошо, – это знак того, что вы не готовы нести часть боли, искренне сопереживать человеку.

Есть еще одна такая пастырская уловка – подменить пастырскую беседу сбором информации. То есть нам человек начинает что-то говорить. Вместо того, чтобы говорить об эмоциях, углубиться в них, мы начинаем собирать детали. Это касается не только больницы, это в принципе в некой беседе в тяжелой жизненной ситуации. «А вот, знаете что, а вы курили? И поэтому у вас рак легких». – «А ваш муж был пристегнут?» – Там авария произошла, и человек погиб. Какие-то подробности личной жизни. Как только мы начинаем собирать информацию, которая не имеет отношения к психоэмоциональной сфере человека, мы уходим от пастырства, мы переходим к какой-то иной форме нашего общения. И это опять приведет к тому, что мы во всей полноте не сможем помочь. Еще одна такая, знаете, опасная вещь – это такие языковые шаблоны: «Ну, держитесь». Или, например: «Вам нужно быть мужественным перед лицом болезни». Или: «Не принимайте это близко к сердцу». – «Не думайте о плохом. Когда думаешь о плохом, становится еще хуже». Или, например: «Нужно собраться с чувствами. Вы сильный человек, да, вы столько преодолели в жизни». Или пожелание: «Не нужно грустить от этого». Любые наши шаблонные слова отрубают все то хорошее, с чего мы начинали пастырскую беседу. И дальше она после этого уже идти не может, она обречена на провал.

Во время беседы мы можем столкнуться с такими неожиданными реакциями, как гнев. Гнев может быть направлен на врачей, на родственников, может быть направлен на Бога и даже на вас. В данном случае нужно понимать, что гнев – это естественная психическая реакция. Не ваше дело разбираться, почему она направлена на врача, на родственников, на Бога. Вы просто видите в этом некий эмоциональный всплеск, он естественен. Наши эмоции, они естественны. Поэтому естественно гневаться, естественно думать о худшем варианте событий. Это мы воспринимаем любую психоэмоциональную реакцию не как суждение о чем-то, а просто как реакцию, просто как движение души. Именно поэтому призывать к другой реакции бесполезно. Когда человек пышет гневом или же каким-то иным сильным чувством, он оглушен. Поэтому сказать в этот момент: «Не гневайтесь» – бесполезно. У человека уже сейчас духовные очи закрыты, он сейчас должен выплеснуться. И поэтому призывать бесполезно. Человек говорит, например, что он потерял веру. Наверное, часто мы такое слышали. Совсем не нужно призывать, это бесполезно – призывать к вере человека, потерявшего веру. Так, можно, наверное, в этот момент попросить рассказать не о том, что он потерял, а как это произошло, что человек будет вам рассказывать – весь путь через долину смерти. Дать прокричаться, выплакаться. Тоже хороший путь, потому что, знаете, когда разгоняются тучи, происходит просветление, приходит солнце. Нельзя призывать к каким-то чувствам. «Вот, вам надо иметь снисходительность к другим». Или: «Вам надо больше любить». Или: «Вам надо иметь уверенность, с помощью врачей, в своем будущем». – «Вам надо иметь мужество». Любые призывы бесполезны. Вы понимаете, что чувство должно быть испытано. Поэтому в пастырской беседе мы всегда избегаем каких-либо декларативных призывов. Они никогда не работают.

Есть еще такие вещи, как клише. Фразеологизмы – это слова, которые вошли в оборот, которые являются привычными в нашем обиходе, но в тяжелой, трудной эмоциональной ситуации они могут сильно человека ранить, они могут его убить. Ну, например, вот я помню случай такой. Один батюшка сказал как-то: «Я знаю, как вы себя чувствуете». И вот, человек в этот момент просто взорвался. «Как вы можете знать, как я себя чувствую? Я пережил это, это и вот это! Но вы – откуда вы это знаете?» Эта фраза – «Я знаю, как вы себя чувствуете» – может быть катастрофичной. Или, например, фраза: «Ваш усопший близкий – с Богом». Ну, хорошо, мы сказали эту фразу. А дальше-то что? Например, это: «Он больше не мучается болью. Хорошо, что он скончался». Ничего себе вы пожелали! Хорошо, что человек скончался, потому что он больше не чувствует боли. Вот, вроде бы, понятная нам фраза, которая нам самим что-то объясняет. Но в момент пастырской беседы она может разрушить все. Еще есть фраза, которую мы часто используем: «Бог не дает испытаний нам не по силам». Эта фраза из 1 Коринфянам, 10–13, если я не ошибаюсь. Дело в том, что у апостола Павла она сказана в другом контексте. Она говорит о сопротивлении искушениям, а не о несении боли. Вот искушения нам даются по силам, а боль человека иногда может превозмогать человеческие силы. Давайте честно скажем, мы это тоже знаем. Поэтому фраза «Бог не дает испытаний нам не по силам», наверное, хорошо звучит на проповеди, а вот в пастырской беседе она просто недопустима.

Нельзя Богу приписывать функции прокурора

Еще есть одна циничная фраза, если позволите. В нашем пастырском узком кругу я скажу ее: все по воле Божьей. Внутри своего круга мы можем ее употребить. Все по воле Божьей – мы это знаем для себя, мы себе так объясняем. Но когда мы говорим это человеку, который потерял ребенка только что, или потерял супруга, или переживает страшную ситуацию, она не успокаивает. Она не объясняет. Во-первых, человек не видит эту волю Божью, и сказанная фраза может показать Бога достаточно жестоким судьей, наказывающим невиновных. Говоря об этом, нужно сказать, что нельзя Богу несправедливо приписывать функции прокурора. Нигде в Священном Писании не говорится, что Бог наказывает невиновных. Мы говорим, что Бог пришел в мир для того, чтобы спасти. Бог отдал Сына своего единородного, дабы всякий верующий в Него не погиб, но имел жизнь вечную. Поэтому говорить, что Бог наказывает человека по грехам, – у нас нет для этого оснований в Священном Писании. Возможно, Бог наказывает пьяницу за то, что он много пил, и поэтому у него болезнь печени какая-то. В этом смысле это справедливое суждение, то есть множество грехов приводит к каким-то патологиям. Но ни в коем случае эта фраза не применима к тому, что Бог наказывает детей за родителей, внимательно наблюдает наши грехи и считает их, а потом нам сверху вот прилетает. Надо быть очень осторожным с этим. Для нашего анализа собственной жизни это может быть справедливым, но ни в коем случае это не должно звучать в процессе пастырской беседы. По крайней мере Священное Писание не дает нам для этого никаких веских оснований, никакого права. Когда звучит гнев на Бога, на Церковь, у нас есть опасность перейти в дискуссию, защищать Церковь. Говорить: «Нет, вы не можете так думать», – и дальше таким образом апологировать. Опасность состоит в том, что вы перейдете от пастырской беседы к дискуссии, к нравоучению, прочитаете курс семинарии за 5 минут, проведете краткую лекцию. Вы почувствуете удовольствие от того, что вы все-таки доказали, выиграете аргумент – но потеряете пациента. В таких ситуациях, когда человек начинает ругать Бога и Церковь, хорошим выходом будет попросить рассказать о своем религиозном опыте встречи с Богом. У каждого человека он есть, даже если он его отрицает. Он есть у каждого человека. Душа по природе христианка. Она встречалась с Богом. Бог приходил несколько раз на встречу. Если в этот момент сказать: «Я вижу, как вы гневаетесь. Вы даже считаете, что гнев сейчас обоснован, он справедлив. А расскажите мне о Боге, на которого вы гневаетесь. Вы с ним встречались? Какой была ваша встреча?» То есть побудить человека, высказав этот гнев, рассказать о том, как он видит Того, на кого он этот гнев направляет. Вот это тоже такой искусный пастырский инструмент. Агитировать абсолютно бесполезно, когда человек раздавлен, и, наверное, Бог не хочет, чтобы мы приводили человека к вере, пользуясь его тяжелым состоянием, его болезнью или его разбитостью.

Бог не хочет, чтобы мы приводили человека к вере, пользуясь его тяжелым состоянием, его болезнью или его разбитостью

Еще один аспект. Знаете, вы наверняка неоднократно встречались, когда в процессе беседы возникает такая пауза, молчание. Вот как-то ваш собеседник прекратил говорить, и мы не знаем, что сказать. И в этот момент такой же естественной реакцией является желание эту паузу как-то сгладить, сказать что-то. Нам очень некомфортно находиться в этом молчании. Мы не знаем, что в человеке, знает только Дух Божий, находящийся в нем. Поэтому надо дать место и молчанию, дать место тишине. Дать возможность – может, в этой тишине Бог начнет говорить с человеком. И только-только Он касается его души, как мы со своей стороны брякнем фразу – и все. Поэтому молчание может быть не пустым, бывает молчание очень содержательное, глубокое. Знаете, когда молчание превыше всех слов. Вот в этот момент очень важно не торопиться, дать возможность нашему собеседнику это молчание прервать, начать самому говорить. Можно молиться в этот момент. Наверное, для нас это самое естественное. Если Бог действует в этот момент, то мы невидимо Его тоже можем ощутить. Начинаем молиться в этот момент – и действительно помним, что Бог является не в громком голосе, не в мерцании молний. Бог является в веянии тихого ветра (ср. 3 Цар. 19), в тишине.

Плач. Знаете, плач нашего собеседника делает нас иногда безоружными. Мы иногда не знаем, как поступить. Человек плачет. Утешать? Ну, погладить по плечу, зачем утешать. Как поступить, когда человек плачет? Естественный плач, связанный с тем, что эмоции выливаются наружу. Бывает плач, ну, истеричный плач какой-то. В любом случае плач – это для нас очень важный знак, он говорит о том, что эмоциональная сфера человека буквально открыта. Мы тут уже операцию делаем на открытой полости.

Мы являемся пастырями для всех

Помните книгу Иова? Пока Иов сидит и молчит, вокруг него сидят его друзья. Вот, пока они сидят молча, все хорошо. Как только друзья начали говорить, они начали говорить не то и не о том. И соблазнять, и искушать Иова, говорить: «Ну, похули Бога и умри». Они также предлагали какие-то советы. Если почитать книгу Иова, она во многом может быть примером такой неправильно построенной пастырской беседы. Друзья Иова в данном случае были ему совсем не друзья. Пока они молчали, все было хорошо. Вот это тоже надо иметь в виду.

Еще один аспект – это ответственность за беседу. Кто ответственен за успех нашей пастырской беседы? Ну, конечно, входя в палату, мы чувствуем свою ответственность, мы хотим спасти, иначе зачем мы пришли? Но тоже есть некая грань. Мы говорим, что Бог присутствует между нами. И иногда, чаще всего, результата не бывает на первой встрече. На второй, на третьей бывает, потом. В этом и есть наша преданность нашему собеседнику, пациенту. Нужно иногда дать время. Вот, человек должен после нашей первой встречи отрефлексировать это, подготовиться к следующей. Если даже встреча не получилась, ну, на то есть воля Божия. Она не должна была сейчас получиться. Поэтому мучить себя тем, что встреча прошла неудачно, тоже не нужно.

С другой стороны, нельзя возлагать ответственность за результат нашей встречи на нашего собеседника. Пациент не может отвечать за то, насколько мы были внимательны, осторожны, глубокомысленны, сочувственны. Одним из факторов, который губит встречу, является расслабленность священнослужителя, когда мы не заинтересованы, когда мы невнимательны. Торопливость, когда нам надо срочно бежать, потому что у нас другой пациент, озабоченность чем-то там, вы ждете важного звонка, у вас там еще этот собеседник, который никак не может закончить свою жизненную историю. Вот, как только мы начинаем испытывать такие чувства, мы понимаем, что в этот момент мы перестали быть пастырями.

Если говорить о некоей методологии ведения пастырской беседы, она сводится к активному слушанию. Мы во время речи нашего собеседника стараемся держать нашу мысль на чем-то главном. И все время переспрашиваем: а я правильно вас понял? Вы действительно считаете, что вот это произошло по таким-то причинам?

Простите, пожалуйста, а вот вы сказали, что ваш муж поехал туда-то. И человек постепенно видит, что вы сохраняете канву основной беседы, и возвращается к центральной части своего рассказа. Вот эта методология активного слушания, при котором вы интересуетесь, спрашиваете о чем-то очень важном, что является сутью беседы, – оно помогает не рассеиваться, помогает быть сконцентрированным на духовных, душевных, психоэмоциональных аспектах вашей встречи.

Как бы встреча ни завершалась – катарсисом, откровением, Исповедью, – мы должны ответить себе на вопрос, мы готовы? Человек готов ко Причастию, готов к Соборованию или не готов? Это тоже вопрос, который мы себе задаем. Здесь очень важно понимать, что пациент к этому готов. Вот, он что-то рассказал, и в этот момент не мы ему навязываем: «А вот теперь я вас помажу маслом». Нет. Человек должен понять, что, вот: «В нашей беседе вы рассказали что-то очень важное для нас, и я тоже чувствовал вместе с вами, что Господь присутствовал в этой беседе. Но сейчас я совершу таинство, и в этом таинстве Господь прикоснется к вам, Он войдет в вас во всей Своей полноте, Телом и Кровью Своей, Он войдет, прикоснется к вашему изможденному телу через помазание маслом».

И вот, когда мы объяснили это человеку, для него таинство, совершаемое нами, постигается еще и разумом. Не только мистическим действом самого таинства. Мы объяснили ему, что это таинство является продолжением нашей пастырской беседы. И тогда он будет воспринимать это таинство, как свою личную встречу со Христом. Ну, я не знаю, о практике совершения таинства в больницах вы сами неплохо знаете. Обычно я студентам рассказываю.

Практика сводится к тому, что больница – это место, где лежит много других пациентов. Поэтому нужно понимать, что, если совершать таинство в палате, где несколько человек, вы пастырь для всех. И таинство мы совершаем для всех, не только для одного, к которому пригласили, раз. Второе, если там находятся люди другого исповедания, вы должны и им оказать духовную помощь. Вы должны, например, если мусульманин лежит в той же палате, – сказать: «Вы знаете что? Вы же не будете возражать, вот ваш сосед, он православный, я помолюсь с ним, но мы будем молиться тому же Богу, которому и вы верите. Вы же не будете возражать? Да?» И мы сразу настроили некий диалог. Человек будет расположен поговорить. Да ему, кроме нас, и поговорить-то не с кем. А потом, когда вы закончите, если вы найдете возможность поговорить, как представляет этого Бога этот ваш другой собеседник, это очень хорошо.

Он расскажет вам о том, какую Бог играл роль в его жизни, как подавал ему надежду, как Он помогал ему жить. Может человек неверующий. Вы можете тоже подойти к нему и сказать: «Вы знаете что? Для нас здесь вера является существенной частью нашего мировоззрения, и, если вы хотите, вы можете к нам присоединиться и просто присутствовать рядом, если это вас не смущает. А если смущает, то, вот, я, может быть, ширмочкой отгорожусь, и мы сможем некую приватность создать в молитве с этим другим пациентом». Это первое.

Второе, в больнице всегда есть свой график. График процедур. Анализов, каких-то иных процедур, питания, уколов, и очень важно, входя туда, чтобы вы рассказали персоналу, сколько времени займет ваш визит. Тогда персонал, без сомнения, с уважением будет относиться к вам, и не получится, что в самый важный момент вашей встречи прикатит тележка туда с супом или же медсестра попросит кого-то приготовиться к процедурам. С другой стороны, надо понимать, что мы являемся пастырями для всех, не только для пациентов и их родных, но и для медицинского персонала. Поэтому, улыбнувшись медсестре, сказать, как хорошо она сегодня выглядит. Или сказать доктору: «Спасибо вам большое, что вы так много внимания уделяете, обеспечиваете этому пациенту дополнительное внимание», а сестричка улыбнется, и она не будет шуметь, как болит голова, или мыть пол, когда человек спит. Вот, надо понимать, что в больнице персонал тоже является объектом нашего пастырского внимания.

Персонал тоже является объектом нашего пастырского внимания

Если мы приходим домой к кому-то, здесь очень важно расположить те Дары или священные предметы, которые мы принесли, так, чтоб пациенту было видно. Если пациент лежачий, то надо поставить тумбочку или какой-то предмет, который можно поставить так, чтобы он мог это видеть. Не у главы, а так, чтоб человек мог видеть. Может, даже чуть боком, может, даже не стоять спиной к пациенту. Знаете, человек лежит, икона где-то сбоку, а мы еще стоим спиной к нему. Тогда он совсем не видит этой иконы. А мы зато молимся перед иконой со свечкой. Нет. Можно стоять боком немножко. Тогда пациент видит и нас, молящихся, и священные сосуды, видит икону и свечку. Выбрать, как мы расположим икону, тоже очень важно.

В больнице сложнее. Там мало места. Если не одноместная палата, чаще всего можно использовать тумбочку пациента или столик. У пациента есть некий столик, который как-то пододвигается. Вот, надо сделать так, чтобы, обратите внимание, его высота была такая, чтобы человеку лежащему было видно, что на нем стоит. Они обычно опускаются. Поэтому надо отпустить чуть пониже. Места мало в больнице, и чаще всего все скромное имущество пациента помещается у него на тумбочке. Поэтому у него гора всего лежит. Нужно спросить разрешения как-нибудь вот это, например, отодвинуть. Может быть, заранее попросить у медсестры какой-нибудь столик. Сказать, что вы будете причащать, и потребуется столик, и тогда не придется испытывать неудобство, что вы личные вещи пациента куда-то пытаетесь передвинуть.

Я забыл отметить, что вообще пастырские беседы лучше вести сидя. И важно попросить разрешения сесть, да, когда вы представились, надо попросить заранее, чтоб какой-нибудь дали стульчик. На стульчике могут лежать личные вещи пациента. Ну, поэтому лучше взять какой-нибудь отдельный стульчик. Поэтому некоторые бытовые аспекты, они могут быть очень существенными. Человек может смутиться оттого, что вы трогаете его одежду, и это как-то может испортить начало беседы. Поэтому заранее можно сказать медсестричке: «Вы знаете, мне может стульчик потребоваться, я хочу поговорить с человеком».

Сидеть во время беседы лучше так, чтобы человеку было удобно с вами говорить. Лицом к лицу, знаете ли, глаза в глаза. Такой интересный был как-то повод. Ко мне в хоспис пришли студенты семинарии, и я им рассказывал об особенностях работы в хосписе, и я говорю, что важно сесть и видеть человека, чтоб было удобно разговаривать с тобой. Не над головой стоять, а вот так, лицом друг к другу. Он говорит: а как я сяду, я же батюшка, я же должен совершать таинство, у меня крест? Ну, хорошо. Говорю: ложись на кровать. Он лег на кровать, я взял крестик побольше, такой вот, и встал над ним, и говорю: ну, как? Да, говорит: в одной из книг (талмудических книг) еврейских написано: «Не стой над головой болящего, ибо над ним Бог».

Это все заметки, которые помогут избавиться от ошибок, когда совершаем таинство. Поставили столик, свечку. Дома можно зажечь свечку, понятно. В больнице, если это реанимация, свечку обычно не зажигаем, потому что рядом кислород. Не дай Бог чего. Вот поэтому мы поставим свечку, иконочку, разложим необходимые нам священные предметы, но свечу не зажигаем. А пациент должен видеть то, что мы поставили на столик, потому что для него каждый из предметов является очень значимым. Нужно рассказать, что вы принесли. Вот кисточка. Вот масло, которое было освящено. Вот там Дары и так далее. Это очень много даст для внутреннего мира пациента. Потом он об этом будет думать и рассказывать, что батюшка делал.

Если приходится нам крестить…. А особенность Крещения состоит в том, что мы можем, когда мы крестим лежачего пациента, пролить воду на подушку. Потом подушка будет мокрая. Её скоро не поменяют. Наволочка мокрая и так далее. Поэтому, если мы крестим человека лежачего, надо заранее попросить, чтоб принесли клеенку, но обязательно в какой-нибудь ткани, в наволочке, чтобы она потом не намочила простыню и прочее.

Когда крестим маленьких детей совсем – знаете, в кювете таком, в инкубаторе, – кювет имеет такие маленькие окошечки, там вот воду поливать на головку неудобно, да. Но обычно пользуемся медицинским тампоном или ватной, знаете, бумажкой, прокладочкой такой. Смочив ее в бутылочке святой воды, можно лобик тихонечко крестиком помазать. Потому что это маленькие детки, которые рождаются порядка 500 граммов. Ну, вот он такой. Поэтому, если его крестить, то капелькой. Крестик не одеть на шейку, и не нужно. Крестик мы кладем где-то рядышком. Сверху, на кювет, или рядышком, на подушечку. Персонал больницы обычно трепетно относится к этим вещам, обычно дорожит тем, что батюшка успел покрестить. Поэтому вполне логично, если крестик положить где-нибудь рядышком.

Прикосновение. С прикосновением нужно быть всегда аккуратным. Если это совсем маленький человек, либо это после операции, любое прикосновение может причинить боль. Надо понимать. Поэтому помазание маслом может быть очень осторожным, почти капелькой.

Вообще, когда прикасаемся к кому-то, надо понимать несколько аспектов. Как человек к этому относится, например? Желает ли он, чтоб мы его обняли? А может быть, он не готов. Может быть, мы обняли его так, что потом рука болит, мы случайно задели рану, которую не видим за повязкой. Наше рукопожатие или, например, прикосновение, – мы не знаем, как человек к этому отнесется. Может быть, он не готов, чтоб мы утешали его, держа за руки. Ему некомфортно.

Нам комфортно, мы держим за плечи: «Не плачь, милый!» А если это девушка, например. А ей-то что делать? Вот, ты держишь ее за плечи и говоришь: «Не плачь», а она не готова к этому, это неестественно. Поэтому здесь нужно быть очень аккуратным.

Что касается Причастия в больнице. Ну, конечно, мы всегда внимательны к глотательной способности, насколько большую частичку или крошечку человек может проглотить. Всегда нужно поинтересоваться, может ли человек глотать. Если он интубирован, здесь могут быть проблемы. Если у него стоит там гастростома, у человека снижен глотательный рефлекс, много всяких аспектов. Можно причащать только Кровью. Но сейчас есть такие замечательные, удобные такие чаши, которые завинчиваются. Тогда можно Кровь принести. Без частицы причащать. Только Кровью. Бывает, можно причастить горошинкой такой, только капельку на язык положить, и мы понимаем, что она буквально всосется, то есть когда у человека совсем слабый глотательный рефлекс, тем не менее мы можем быть уверены, что человек проглотит.

Не нужно вычитывать весь чин. Чаще всего это просто утомительно – пациент может заснуть

По времени, конечно, это не должно быть долго, утомительно. Не нужно вычитывать весь чин. Чаще всего это просто утомительно – пациент может заснуть. Ему может быть тяжело. Мы не знаем, вдруг у него боли или нога затекла, он боится подвинуться. А мы пока еще не дочитали полный чин до конца. Поэтому время совершения таинства должно быть разумным. После совершения таинства очень важно сказать что-то такое, что у человека останется, знаете, некое слово. Ты уйдешь, а слово останется. Это может быть слово надежды. Слово веры. Обещание прийти. Но, если дали обещание прийти, нужно обязательно прийти, человек будет ждать.

То есть нечто такое, что Господь вам на сердце положит, без сомнения, но это будет правильным завершением этой встречи. Я всегда боюсь сказать что-нибудь лишнее или что-нибудь такое, знаете, пустое, бессодержательное, типа: Господь да спасет, да благословит, да поможет. Лучше сказать, что-то одно и посмотреть в глаза. Сделать так, чтоб человек понял, что сказанное тобой слово – оно пророческое, оно исполнится. И вот поэтому перед завершением любой пастырской беседы и таинства и уходом мне всегда помогало на секунду помолчать самому, потому что я слишком много сил потратил на внимание к беседе. Я молился искренне во время совершения таинства. У меня сейчас в душе очень шумно. Во мне очень много меня. Надо остановиться на секунду и попросить, чтобы Господь дал тебе Свое слово, а потом то слово, которое Бог на сердце положит, сказать. Ну, вот, в принципе, и вся премудрость. Спасибо. Я готов ответить на вопросы.

Мы не призваны давать простой ответ на сложный вопрос

– У меня два вопроса. Существует ли вариант ответа, что он что-то не знает?

– Священник не знает или пациент не знает?

– Священник.

– То есть вы не знаете что-то о пациенте?

– Я не знаю ответа на его вопрос.

– Да, это очень хорошо, когда батюшка может это искренне сказать. Мы не призваны знать все, мы не призваны давать простой ответ на сложный вопрос. В зависимости от самого вопроса можно сказать: «Ну, милая моя, я не знаю, как ответить на твой вопрос. Я вижу, как он тебя мучает, но я честно не знаю, как ответить. Знаешь что, я сегодня вечером, когда буду молиться, подумаю о тебе, подумаю над твоим вопросом». Можно как-то так отреагировать на это.

– А если священнику нужно сказать больному, что он умирает?

– Тут несколько аспектов, почему священник это должен сказать. Об этом вас попросили родственники, например, как чаще всего бывает: батюшка, скажите. Мы знаем, что мама умирает. Наверное, когда меня об этом просят, я начинаю разговор с теми, кто просит меня. А почему вы сами боитесь сказать об этом? Нам еще это важно, почему нас делают этим инструментом. Я не боюсь сказать пациенту об этом. Но важно не то, что мы говорим, а как мы это говорим.

И важно, почему об этом попросили. Может быть, между детьми, теми, кто нас попросил, и их умирающим родителем нет доверительных отношений. Может быть, они сами боятся говорить о смерти. Может, они еще не вместили в себя. Может, у них осталось много обиды, и поэтому они вроде понимают, что нужно сказать, но этому мешают какие-то сложности отношений. Ну, согласитесь, что человеку, с которым доверительные, искренние отношения, легче сказать: «Сейчас наступил, может быть, самый важный момент твоей жизни, ты переходишь ко Господу, ты заканчиваешь свой путь здесь. Тебе немножко времени Господь отвел. Давай с тобой проживем эти дни со всей глубиной нашей человечности, наших отношений. Ты мой отец, я твой сын. Нам осталось немножко побыть отцом и сыном. Давай поплачем вместе, посмеемся, скушаем давай вместе что-нибудь, сделаем, давай посмотрим фотографии старые. Расскажи мне о том, что ты сейчас чувствуешь».

Вопрос не в том, как ты сообщишь, что человек умирает, а что ты скажешь потом. Его нельзя оставить один на один с этой новостью. Можно посидеть час и помолчать, можно сказать: «Знаешь, я вижу, что мои слова тебя шокировали, хочешь, чтоб я посидел с тобой, пока ты не захочешь со мной поговорить?» Да, вот здесь как-то, без сомнения, сработает душа. Она подскажет. Пастырский опыт подскажет, но важно, чтобы, сказав такую вещь, мы дали достаточно времени для того, чтобы дать человеку это осмыслить.

Конечно, осмысление будет долгим. Помните все эти стадии: отрицание, торг, попытки изменить что-то. Если нас просят родственники, то почему это они сами не делают. Если об этом просит врач, то почему он об этом просит. Обычно сообщение диагноза – это обязанность врача. Может быть, он смущается сказать: «Вы знаете, по моей ошибке я вам не то отрезал».

– А если пациент говорит во время беседы или после совершения таинства: «Батюшка, я скоро умру, скажите мне?» Вот этически как себя вести правильно?

– Скорее всего, он хочет, чтоб вы поговорили на эту тему, на тему принципиальной возможности того, что он умирает. И здесь важно дать человеку рассказать о том, о чем он думает в этот момент. Я бы, например, побоялся в своем ответе как-то утвердить эту гипотезу или фразу, сказанную им: «Ну, вы умираете, и что вы чувствуете?» Нельзя так сказать. Мы не знаем, умирает человек или нет. Мы говорим: вы говорите, что вы умираете. А что вы чувствуете? А откуда вы это знаете? Или же, например: «А чего вы боитесь в этот момент?» Может, человек не боится ничего. Может он сейчас хочет, он ждет этого, потому что последний из всей семьи, кто остался, и он скорее хочет разрешиться и быть со Христом. То есть здесь важно понять, что за этим стоит.

– Если человек в пограничном состоянии. Какие критерии в этом случае, можно причащать или нет?

– Любое сомнение в пользу обвиняемого. Если мы не знаем, был он верующий или неверующий, любое сомнение в его пользу. Если родственники говорят: но, вообще, он в церковь заходил… Мы не знаем, как человек покаялся перед тем как он стал парализованным, и его сознание стало мерцающим. Может, он произнес молитву разбойника на кресте, понимаете.

Поэтому в данном случае мы склонны к тому, что если есть какое-то свидетельство, что человек не был активным противником Бога и Церкви, чтобы над ним совершить таинство, к которому нас призвали. Что касается сознания. Человек в коме, а тем более в мерцающем сознании все слышит. Поэтому он не может ни глазом, ни как-то иначе, движением кончиков пальцев, показать, что он слышит, но во многих случаях человек в коме слышит. Может, мерцательно слышит. Может быть, сознание приходит, как всплеск такой. Открывает глаза, видит – батюшка, опять закрывает. Вот в этот момент, когда он увидел вас, увидел свечку, – может, он успел сказать: Боже, милостив буди мне грешному. Поэтому совершать молитву можно и нужно.

Если есть свидетельство, что человек просил батюшку прийти, а когда вы пришли, он оказался в состоянии комы, состоянии, может быть, оглушённости, – таинство совершать можно, кроме Причастия. Таинство Соборования или последняя молитва. Интересные еще такие вещи видел я: видишь человека – человек в коме. Может быть, он седатирован лекарствами, в таком состоянии, что как бы в дрёме находится. Мне осциллограф показывает: «пип-пип-пип». Подходишь к нему, берешь за руку, благословляешь или начинаешь молитву, и я смотрю на осциллограф, а там: «пи-пи-пи-пи». Он слышит, он видит, он чувствует. Он сказать не может. Он действительно рад. У меня были такие случаи, что я закончил таинство, «аминь», и всё: «пи-и-и-и»: Господь призвал, человек отошел. Но я успел. Поэтому любое сомнение всегда в пользу: мы действительно можем быть последними, на кого возлагаются все надежды.

Может быть, у зрителей наших есть вопросы?

– А должен ли священник сообщать больному правду о его состоянии?

– Спасибо, очень сложный вопрос, мы с этим часто встречаемся. Говорить правду родственники не всегда готовы. И наша правда может быть ошеломляющей, поэтому информацию пациенту нужно давать дозированно, исходя из его способности эту правду принять, потому что можно, знаете, оглушить человека правдой, и потом нам придется справляться с глубочайшей депрессией человека. Поймите, роль священника состоит не в том, чтобы доносить правду о состоянии дел или состоянии болезни.

Роль священника состоит не в том, чтобы доносить правду о состоянии дел или состоянии болезни

Наша задача – формировать механизмы, которые человеку необходимы для того чтобы жить, несмотря на то, как эта правда будет перед ним раскрываться. Мы должны формировать веру, надежду у человека, а не быть источниками новостей. Здесь нужно быть очень аккуратным. И, возможно, это повод для того, чтобы поговорить с родственниками о том, как они будут общаться в ближайшее время, чтобы дозированно эту правду сообщать, и о том, какой у них будет план на ближайшее время после того, как они плохие новости сообщат. Опять же, важно не то, что мы говорим, а как мы говорим и что мы делаем потом. Батюшка, очень трудный вопрос, здесь приходится полагаться на интуицию, чуткость.

– Священник Евгений Ковалев. Отец Александр, скажите, приходилось ли вам когда-либо молиться в больнице – канон на исход души, молитва на исход души вместе с родственниками, вместе с больными, когда больной в бессознательном состоянии? Вам приходилось такое делать?

– Да, приходилось. Тут, знаете, один аспект, который я хочу отметить. Первый – что пастырская беседа, она всегда один на один, а вот совершение таинства после беседы – мы обычно приглашаем туда родных, потому что для них это тоже утешение – они свидетели того, что человек причастился, они тоже участники этого таинства, для них это тоже важно. А молитву на исход души обычно читаем тоже вместе с родственниками, потому что для них это важное событие. Здесь, наверное, по совершении молитвы тоже важно не уходить куда-то. Сам по себе чин-то небольшой. После совершения молитвы важно еще что-то сделать. Например, оставить иконочку какую-нибудь после себя, подарить молитвослов родственникам, сказать: «Здесь есть такие-то молитвы – продолжайте их читать». Хорошо помочь родственникам как-то занять время у постели больного. Сидеть у постели больного в тишине, молча очень трудно: в голове начинает болтаться какая-то ерунда, поэтому хорошо дать Евангелие человеку, сказать: «Вы, благо сидите здесь у постели – не в телефончик играйте, а вот просто читайте Евангелие тихонечко вслух – это даст пищу и вашей душе, и родной ваш, а он вас слышит, без сомнения, тоже будет слышать, как вы читаете Евангелие». Уходя после прочтения молитвы на исход души, очень важно оставить родственников с Евангелием или молитвословом, чтобы они дальше продолжали читать это. Это в первую очередь помогает им.

– Отец Александр, когда мы молимся о здравии, о спасении, а когда священник решает, что уже всё? Когда уже надо читать последование на исход души? Когда наступает признание, что человек уже вот-вот умрет?

– Я всегда боялся этого момента, честно скажу. Во-первых, и чудеса бывают, во-вторых, родственники слушают. Надежда, она до самого последнего момента, и когда батюшка начинает в тексте таинства читать о том, что человек уходит душой, то это не помогает пастырской беседе. Наверное, я ориентируюсь всегда на какие-то медицинские показания, т.е. на мнение врача, на клинические показания. Если врачи говорят, что падает сатурация, такие-то показатели крови, такие-то прогнозы… Вообще, священнику опасно делать прогнозы, мы всегда молимся о присутствии Бога в жизни этого человека. А вот как Господь это присутствие явит – в телесном образе или по исходе души из тела, – не нам ведать. Хотя, видите, тут тоже такой момент: когда мы прощаемся, мы обычно говорим: «Господь даст вам здоровья», а когда мы понимаем, что человек умирает, эта фраза будет выглядеть очень нечестной. И здесь важно сказать: «Знайте в этот трудный момент, что Господь всегда находится рядом с тем, кому сейчас тяжело, рядом с вашим близким. Мы молились, и мы знаем, что Он с нами, здесь». Т.е. мы завершаем наше таинство утверждением того, что Господь всегда рядом с тем, кто страдает, кто болеет. Это не пожелание добра, здоровья – это пожелание быть в присутствии Бога.

– Если иногда к психическим больным священника приглашают… у них может быть беснование. И как определить, действительно человек подвергается духовно воздействиям или это психическое расстройство?

– Я не знаю отличительных признаков. В силу того, что я простой городской священник, у меня нет такого опыта – видеть бесноватых и отличать это от духовной болезни. Я могу видеть некие признаки духовной болезни, но сказать, что она является признаком болезни центральной нервной системы, следствием искривления души или прямым результатом действия духов злобы поднебесных, я не могу. То, что мы видим с вами, – мы видим некие проявления, а вот что является их основой – действие нечистых сил или же патология человеческого тела – я не могу. Поэтому здесь, наверное, принцип: если ты не знаешь, то не навреди.

– А можно давать какие-то советы, как исцелиться? Например, посоветовать съездить в паломничество?

– Обычно отправляют в Псково-Печерский монастырь. Не могу вам ничего посоветовать, не знаю. Когда беседуешь с человеком, я всегда пытаюсь понять, что я могу как священник сделать. Что я могу: я могу уделить время, я могу выслушать человека, я могу по-доброму обнять человека, похлопать по плечу, могу подарить иконку. Мне не дан дар врачевания, я не умею целить души – я могу просто вести себя правильно с конкретным человеком в конкретной ситуации. Не нужно думать, что мы целители.

Я не умею целить души – я могу просто вести себя правильно с конкретным человеком в конкретной ситуации

Мы действительно профессионалы в своей области. Как врач, помните: «Руки мои, а исцеление от Бога» – я могу только по-пастырски правильно вести себя с конкретным человеком. А вот будет ли исцеление от моих действий, зависит от моей квалификации и от того, как Господь судит.

– А если священник сталкивается с агрессией со стороны других пациентов, с конфликтной ситуацией?

– В таких ситуациях лучше всего быть добрым. Быть добрым и немножко беспомощным: «Ребята, вот такая ситуация: я не знаю, как поступить правильно. Меня пригласили сюда – давайте переедем в другую палату, может быть, тут шторку поставим?» В любом случае вы не должны чувствовать свою ответственность за решение конфликта. Любая попытка в данный момент принять волевое решение без учета того человека, который является источником конфликта, приведет к усугублению конфликта. «А давайте мы сейчас попросим, чтобы доктор наш лечащий помог нам эту ситуацию решить, чтобы и вам было комфортно, и я мог здесь помолиться». Такой подход не сделает вас ответственным за результат – вы не уходите от ответственности, вы не провоцируете следующую волну негатива. Потому что, скорее всего, вас попытаются при любом вашем решении сделать виноватым в чем-то. Доброта и открытая улыбка всегда являются обеззараживающим действием, обезоруживающим. Приходилось ли встречаться с такими вещами? – Да. Но в больнице всем больно, поэтому там места для агрессии мало.

– А если болен ребенок или прогнозируется рождение больного младенца?

– Здесь ничего не скажешь. Если родителю говорят, что у него прогнозируется по результатам УЗИ, например, рождение ребенка с тяжелой патологией, или ребенок уже родился, вам на самом деле нечего сказать. Родителям есть что сказать вам, поэтому акцент в том, чтобы они вам рассказали, что они думают. Самое главное – не торопиться с ответами. Мы не знаем, как родитель относится к этому ребенку, как ребенок появился, что было в основе этих отношений. Мы не знаем, как человек воспринимает свою судьбу – мы вообще ничего не знаем про этого человека, поэтому нам нечего сказать. И самое главное – даже когда мы услышали что-то, не торопиться с выводами. Сопереживание тоже здесь еще не рождается – желание пройти часть этого жизненного пути вместе с ними: «Знаете, я по мере своих сил постараюсь вам помогать. Я пока плохо понимаю, чем помочь вам, я только об этом узнал, и мне тоже нужно время для того чтобы осмыслить эту ситуацию», – и тогда вы можете с этим человеком вместе подумать. Это дает вам время всегда.

– Отец Александр, разрешите от имени участников нашей сегодняшней беседы поблагодарить вас за очень содержательный разговор. Ваши советы, безусловно, пригодятся всем…

– Можно, я еще поделюсь некой личной историей? Первый раз в Псково-Печерский монастырь я приехал, когда мне было лет, наверное, 18, в 1980-е годы, еще до семинарии. Я помню, с каким трепетом я входил в эту трапезную, где потом нас, мальчишек приехавших помолиться или чем-то помочь, принимали и угощали. Я потом бывал здесь несколько раз, и с митрополитом Владимиром приезжал сюда, и просто вместе с семьей. Я с особенным трепетом сегодня сижу среди вас: никогда не мог бы подумать, что мне когда-то будет дано чем-то поделиться с братией монастыря. Я очень растроган, потому что для меня сидеть сегодня за этим столом – очень важное переживание. Я искренне люблю стены этого монастыря, я не знаю жизни в этом монастыре, но я с глубочайшим трепетом отношусь к той глубокой духовной жизни, к вашему личному подвигу, который каждый из вас совершает. Спасибо, что сегодня были со мной, спасибо за ваши молитвы.