Схиархимандрит Зосима (Сокур): «Любовь – это когда всех жалко»

Сегодня, 29 августа, исполняется 20 лет со дня преставления ко Господу старца-схиархимандрита Зосимы (Сокура), основателя и духовника Свято-Успенской Николо-Васильевской обители в Донецкой области. Мы попросили рассказать о приснопоминаемом батюшке одного из его духовных чад в священном сане, который, в силу напряженной обстановки, попросил скрыть свое имя.

Схиархимандрит Зосима (Сокур)

Любовь превыше всего

Главный призыв у отца Зосимы всегда был: «Любите людей!».

«Всех принимайте, всех утешайте, чтобы никто неутешенным от вас не ушел!» – давал он наставление, как вести себя после его смерти.

Как-то он вернулся из одного женского монастыря и все ругался: «Головешки черные ходят! И поговорить не с кем. Приехал точно в черноту какую… Господи! Ходят как мумии черные! Смотрите, чтобы вы у меня такие не были! К вам будут обращаться, а вы ни бе ни ме. Не надо этого фарисейства!».

Батюшка не любил смиренниченья, ведь зачастую это или скрытая гордыня, или глупость

Не любил он смиренниченья, ведь зачастую это или скрытая гордыня, или глупость, а бывает, что и то и другое. Был как-то на открытии женского монастыря, в котором ранее располагалась психиатрическая больница, и все так же попытался там с кем-то заговорить, а все монашки были такие перепуганные… Отец Зосима так и выразился: «Был дурдом, а стал дом дур». За словом в карман не лез.

Монашествующих наставлял:

«Больше всего нужно бояться гордыни. Не будьте слепыми. Надо быть победителем греха своего! Не ждите, пока я вас мордой ткну в эту пакость».

Жутко не любил, когда его начинали поздравлять, как-то возвеличивать, тем более приносить цветы: «Что ты мне этот веник несешь? Лучше б в кружку церковную эти деньги бросила!» Одна учительница пришла к нему с букетом, а он ей: «Бери этот веник и иди во дворе подметать». Она пошла. Но после как начнет причитать: «Убила цветы-ты-ты! Деньги на ветер! Лучше б с пользой их потратили!» Он относился с пониманием к букетам только тогда, когда их приносили для украшения икон к празднику. А к себе какое-либо внимание пресекал на корню. Все его юродство как раз и было направлено на это.

Что касается постных подвигов, то батюшка, так как и сам был болен, не благословлял излишнего фанатизма.

«Бог нас не будет спрашивать, – говорил, – съел ты картошку с маслом или без масла в такой-то день… Ни один раз Господь нас за это не осудит. Если немощен – да подкрепись же ты! Лучше съесть лишнюю ложку, чем быть на всех озлобленным».

Несмотря на все свои недуги, отец Зосима всегда был радостным, любвеобильным

Несмотря на все свои недуги, отец Зосима всегда был радостным, любвеобильным. «Любовь превыше всего», – говорил. Он научился не прислушиваться к своей боли – так отец Иоанн (Крестьянкин) учил. Всем «многая лета» любил петь. Правда, в ноты не попадал, но пел громко – как затянет от всей души! Терпеть не мог теплохладности. Предупреждал, что равнодушие – страшнейший грех. Только лишь заприметит: «Пустышка эдакая!» – как начнет обличать… На всю жизнь запоминали.

Каждого по-разному врачевал: кого расчихвостит при всех, а иного, смотришь, вдруг приголубит. Хотя чаще все же гонял, особенно монахов. Чтобы не были лежебоками. «Иди паши!» – только и раздавалось.

Но если начинаешь слишком уж усердствовать на послушании, с увлечением относиться, он тут как тут: «А ты чего не отдыхаешь?» – «Да вот не успеваю, то надо доделать, это…», – и вроде бы всякие аргументы весомые приводишь. – «Я тебе сказал, иди отдохни днем. А то свалишься завтра. Шо мы тогда делать будем?». Он считал, что отдых – такая же священная обязанность, как и труд. Все должно быть в меру: и работа, и отдых.

Любите службу!

На трапезах батюшка часто наставлял:

«Жития, конечно, читать нужно. Это для вас, монахов, настольные тома должны быть, чтобы вы знали жития всех святых».

Но также он благословлял читать жизнеописания, воспоминания и современных нам или недавно живших подвижников благочестия. «Путь моей жизни» митрополита Евлогия (Георгиевского), например. Очень он любил такое чтение. «Это, – говорил, – живая история Церкви». Если бы при жизни отца Зосимы были опубликованы «Несвятые святые», думаю, он бы зачитывался ими и перецеловал бы, наверное, владыку Тихона за эти рассказы.

Отец Зосима души не чаял в батюшке Иоанне (Крестьянкине)

Отец Зосима души не чаял в батюшке Иоанне (Крестьянкине). Бывало, призадумается:

«Что-то у меня душа скорбит… Может быть, я что-то неправильно здесь, в монастыре, делаю? Как мне хочется к отцу Иоанну съездить! Он бы меня сейчас наставил, поддержал бы, совет дал!»

Так ему хотелось к батюшке Иоанну съездить, да немощи перед смертью уже не пускали в такую дорогу.

Отец Зосима неимоверно любил и праведного Иоанна Кронштадтского, духовным чадом которого была его тетя-монахиня. А его маму, в будущем схимонахиню Мариамну, посадили за то, что она общалась с монахинями (официально – за «религиозную пропаганду»), так что батюшка родился в тюремной больнице. В год его рождения – 1944-й – на фронте погиб его отец. Когда маму освободили из заключения, она с сыном переехала в село Авдеевку Донецкой области к сестре-монахине. В Никольском, в обители, сохранилась шапочка отца Иоанна Кронштадтского. В день памяти святого ее надевают на голову всем паломникам и помазывают маслицем от его гробнички. 2 января в Никольском всегда наплыв народу, несмотря ни на что. Холодно, народ не помещается в храм, а все равно стоит (даже на улице) и слушает службу.

С каким трепетом отец Зосима сам всегда относился к богослужениям! Если что-то вдруг не так, для него это словно личной болью отзывалось: «Не по-Божески! В храме Божием все должно быть по чину. Любите службу!» – говорил.

Идите покушайте, что вы злые ко мне пришли?

В 1986 году власти, до этого переводившие батюшку из храма в храм, определили его наконец на совсем уж дальний, как им казалось, приход, куда народ вряд ли доберется. Но и в этот Васильевский храм, который поначалу не отапливался, зимой набивалось столько людей, что и перекреститься было невозможно, не то что поклониться… И вот выйдет тогда отец Зосима на проповедь и говорит: «Где-то в храмах иконы мироточат, а у нас стены!» – а со стен действительно стекала влага от того, что собравшиеся надышали. Так, кстати, и служить было потеплее. Так что ни Господь, ни люди батюшку не оставляли.

«А вы в храме были?» – «Нет, мы хотим с вами поговорить». – «Нечего со мной говорить, идите хоть лоб перекрестите!»

После того как его назначили в Никольское, батюшка первым делом восстановил разрушенный храм, а потом тут же (вместо того чтобы свой сарай, в котором он жил, привести в порядок) отстроил трапезную. Когда к отцу Зосиме приходил кто-то из паломников, он сразу спрашивал: «А вы в храме были?» – «Нет, мы хотим с вами поговорить». – «Нечего со мной говорить, идите хоть лоб перекрестите!» А второй вопрос всегда был: «Кушали?» И точно так же сначала в трапезную отправлял: «Идите покушайте. Что вы злые ко мне пришли? Вот животики сейчас наполните, добренькими станете, будем с вами сидеть разговаривать, все расскажете мне». Хотя ему и рассказывать ничего не надо было, он сам все видел и про всех все знал.

Как-то раз ему привезли длинные четки. В алтаре отец Хрисанф стоит частички вынимает, вдруг – бымс! – четки ему по спине. Он выгнул спину, поворачивается, вопросительно глядя на батюшку, а тот лишь поясняет счастливый: «Афонские!» Может, бесов так гонял, не знаем… Еще наставлял:

«Что бы ни случилось, старайтесь сразу просить прощения. Чуть что – тут же: “Прости!” И все бесовские козни вдребезги разобьются».

Батюшка веселый был. Летом мухи, бывало, летают. А у нас эконом Виктор Иванович был. Вот его отец Зосима и подзывает: «Смотри, сколько мух летает! Давай я тебе по две копейки буду давать за каждую убитую муху?».

В последние годы жизни он уже не мог ходить. Его поддерживали на проповеди или когда он из храма выходил, но тут же сажали в коляску. Ухандоканный уже был батюшка, жил всегда на износ. И вот, бывало, скажет народу: «Спаси вас, Господи, за молитву! Спаси, Господи, за любовь! И за ласку…» – его уже увозят, а батюшка напоследок: «И за… инвалидную коляску». Или мог утром на проповеди после литургии говорить-говорить, потом поблагодарить всех, а в самом конце добавить: «Все! Ангела всем хранителя и… спокойной ночи!» – все как засмеются! Всегда у него были такие неожиданные присказки.

Веселых невозможно одолеть

Со схиепископом Алипием (Погребняком) они были очень дружны. И не поймешь, кто из них более юморным был. Отец Зосима другу даже как-то замечание сделал: «Владыка, ну вы же архиерей…» – «Архиерей», – соглашается тот. – «А анекдоты травите налево и направо». У них у обоих даже на внешности эта веселость запечатлелась. Но таких противники Церкви больше всего и боятся. Их невозможно победить. Еще и сам опозоренным, осмеянным окажешься.

Владыка как-то приехал, вышел из машины… а ковер еще не расстелен. А все духовенство уже высыпало, стоит при параде, встречает архипастыря. «Ишь вырядились! – стал их распекать отец Зосима. – Нет чтобы архиерею коверчик постелить! Нет ведь!» – и застучал так грозно посохом, сидя в коляске. «Ну что ты, отец Зосима, разошелся», – тут уж вступился иерарх и, чтобы как-то успокоить разбушевавшегося, вручил ему свои архиерейские шелковые четки. «О! – тут же стал наматывать их себе на руку как ни в чем не бывало отец Зосима. – Хорошо покричал! На четки заработал», – и улыбнулся во все стороны, даже тем, кого только что так истово песочил.

«Батюшка, а вы Бога боитесь?» – «Нет». – «Как же это вы Бога не боитесь?» – «А что Бога бояться-то? Бога надо любить!»

А как-то раз правящий архиерей вдруг спросил отца Зосиму: «Батюшка, а вы Бога боитесь?» – «Нет». – «Как же это вы Бога не боитесь?» – «А что Бога бояться-то? Бога надо любить!». Владыка подумал-подумал и решил уточнить: «А меня боитесь?» – «Нет». – «А что так?» – «А я вас тоже люблю», – и расплылся в улыбке. И это были не просто слова. Каждый, кем бы он ни был по положению или сану, действительно чувствовал исходящую от батюшки любовь. Именно любовь и есть та закваска Царствия Божия, которая принесена Господом на нашу многострадальную землю.

Любовь – это когда всех жалко

В отце Зосиме всегда ощущалось явное присутствие благодати Божией. Эта его одухотворенность отзывалась не только в нем самом, но и во всех вокруг него радостью. Настоящей радостью. Не внешними улыбочками, когда поулыбались друг другу, а в отношениях – прохладца и безучастность. Нет, это всегда было подлинное единение в Духе Святом. У всех было такое умиротворение, покой на душе. Мир и радость в Духе Святом!

Вся эта богозданная красота от нас часто просто заслоняется суетой. А при батюшке, как он сам говорил, «лопался этот пузырь прельщений бесовских» и открывалась внутренняя гармония мироздания. Во всем и во всех он учил видеть прекрасное, доброе. Рядом с ним мир становился как-то ярче и благостнее – даже в непогоду. Да и люди – при подавленном, унылом состоянии – через призму любви уже не такими никудышными представлялись. Тебе уже жалко их становилось. «Любовь – это когда всех жалко», – говорил батюшка.

К нему же потом и жены его бывших мучителей-КГБистов приезжали. Плохое не любил вспоминать. Единственное, что вспоминал, как ему пытку устраивали, когда сутками на голову по чуть-чуть капает вода: «Если бы не Иисусова молитва, я бы не выжил». Про эти годы мук в застенках и лагерях отцы старшего поколения обычно спрашивали друг у друга иносказательно: «Ты на курорте был?» – «Был». – «И я».

«Гнать – гнали, – рассказывал батюшка. – Но мы, наоборот, только в вере укреплялись. А это лучшее что может быть!» Отец Павел (Груздев), с которым отец Зосима был очень похож внутренне, говорил, что он не был бы тем, кем стал, если бы не этот страшный опыт лагерей. Батюшка и наше поколение предупреждал:

«Сколько вам еще достанется! Как же будут гнать вас… Тут еще, на Украине, американские сапоги землю топтать будут».

Он ни в коем случае не благословлял отрываться от Русской Церкви. Анафематствовал всех отщепенцев, как он их называл, начиная с Тараса Григорьевича Шевченко и вплоть до современных западенцев.

«Но Русь Святая, – говорил, – не погибнет. Будет падение, но потом будет и великое объединение. Как Троица Святая, так и Церковь Русская едина: России, Украине, Белоруссии быть вместе».

«Бойтесь-бойтесь этих разделений!»

В последние годы к батюшке уже просто очереди всяких чинов выстраивались, стало модно к нему ездить. И вот приехал однажды какой-то замминистра по линии МВД. Все вокруг него на цыпочках ходят. «Батюшка, – предупредить прибежали, – вы как-нибудь аккуратненько с ним, это же все-таки замминистра…» – «Ну и шо? – улыбается отец Зосима. – Пускай заходит!» Двери перед гостем раскрывают, тот уверенной поступью, как на сцену, ступает на порог батюшкиной кельи, одергивает пиджак… «На колени!» – у того лицо вытянулось. «На колени!! – орет на него батюшка. – Вы что там устроили? Я тебе сейчас дам границы! Отделяться вздумали! Ползи сюда!» Тот ушам своим не верит. «Ползи, сказал!» Тот... пополз. Батюшка его шарах по хребту теми самыми афонскими четками, шарах-шарах!

«Бойтесь-бойтесь этих разделений!» – постоянно говорил. «Русь Святая, храни веру православную! В ней же тебе утверждение!» – и палец так еще поднимет: мол, слушайте святителя Афанасия-исповедника!

Батюшка говорил: «После смерти моей приходите все ко мне на могилку, всех приму, утешу»

Говорил: «После смерти моей приходите все ко мне на могилку, всех приму, утешу». И действительно, он всем помогает и после смерти. У меня у сестры, когда она еще в миру работала, начальник был, а она уже часто ездила в монастырь, и вот ее руководитель заинтересовался: «Ну-ка, съезжу-ка и я, посмотрю, что у вас там за монастырь». Ни разу не был, заходит в обитель. А батюшка упокоен за алтарем Васильевского храма в часовенке. Ее еще при нем построили – хранили там просфоры, хлеб, васильки сушили (батюшка любил кропила из васильков).

А перед самой смертью он распорядился: «Так, ройте там уже яму!» – «Батюшка, да зачем?» – уперлась братия. «Я вам сказал, ройте!» Выкопали два метра. «Шо вы мне там выкопали? Я не буду так лежать! Копайте четыре!» – «Да зачем же так глубоко, батюшка?» – «Я вам сказал: четыре!» Выкопали. «Так, молодцы! Ставьте туда лестницу». Переглядываются отцы, притащили лестницу, спустили в могилу… «Так, а теперь каждый туда по очереди сходит и ложится там!». Вот все так у батюшки было. С юмором. Отец Зосима сам потом себе и освятил могилку, покропил ее святой водичкой.

И вот этот начальник сестры заходит в часовенку, где уже батюшка был упокоен, там его фотография у креста висит. Поклонился, приложился ко кресту. А потом выходит – глаза как блюдца. «Батюшка-то хохмач был?» – еле выговаривает. Сестра кивнула. «Ты знаешь, он мне с фотографии вдруг улыбнулся…» Любил-любил батюшка пошутить.

Шутки шутками, а чудеса по графику

Сама его смерть была связана с некоторыми знамениями. Накануне его отшествия, когда душа уже разлучалась с телом, вот что произошло. На его день ангела, на преподобных Зосиму и Савватия (21 августа), в 2002 году в обитель приехал правящий архиерей. Все сидят за трапезой, а отец Зосима и говорит: «Когда же я уйду от вас? Может, на Пасху? Не, зачем праздник портить. – И сидит размышляет сам с собою, – Вот на Пасху к концу лета, на богородичную Пасху… Не, праздник Матери Божией! Не-не-не! Давайте сразу после…».

Так все и произошло. 28-го на Успение отец Зосима служил. Потом ему стало плохо и его забрали в реанимацию. В 10 вечера 29 августа в обители началась ночная служба, которую традиционно служат в монастыре на чин погребения Плащаницы Божией Матери, а в 23:45 батюшка отошел ко Господу.

Когда в храме во время литургии отец наместник объявил, что батюшка отправился в селения праведных и что он уже молится там вместе с Матерью Божией у Престола Господня, по храму пронесся такой вопль, прямо стон какой-то душераздирающий. Так все скорбели о кончине дорогого батюшки.

29 августа ровно в 23:45, в момент смерти батюшки, маленькие часы в алтаре, где он всегда служил, остановились

А до своего преставления отец Зосима еще предрек, что в алтаре старого Васильевского храма, где он сам всегда служил, при его кончине остановятся часы. И действительно, там в алтаре есть маленькие часики, которые ровно в 23:45 вечером 29 августа остановились…

Когда батюшку уже привезли из больницы, отец благочинный попросил всех выйти из храма. А те, кто переоблачал, открыли его лицо… И тут стало понятно, что еще одно предсказание отца Зосимы исполнилось. Он говорил: «Когда я умру, у меня борода снова станет черной». Так-то она у него уже вся с проседью была, а тут действительно: лежит, улыбается – и борода черная… Даже фотография сохранилась. И руки у него такие теплые-теплые так и оставались, такого красивого воскового цвета. И мягкие – как при жизни.

Батюшка и сейчас остается рядом со всеми любящими его. Столько чудес происходит – прямо целые книги этих свидетельств уже собраны. Но чудо из чудес будет тогда, когда сбудется главное пророчество батюшки о нашем объединении. Во славу Пресвятой Троицы! Аминь.