«Не складывается иконография недавно прославленного святого? Не нужно торопиться!»

«Церковное искусство – все-таки соборное творчество, и со временем некачественное отпадает, остается суть, самая точная и глубокая иконография. Но суть ухватить удается далеко не сразу», – говорит иконописец монахиня Ксения (Устинова), руководитель иконописной мастерской Гуслицкого Спасо-Преображенского монастыря. В интервью порталу она рассказала о своем «случайном» Крещении в Оптиной пустыни, откуда она вернулась другим человеком, и о своем пути в иконописи.

Монахиня Ксения (Устинова) за работой

– Помните, когда впервые по-настоящему увидели икону?

– Иконы в моей жизни были с детства, я видела их у бабушки в деревне, в залах Третьяковской галереи, куда мама меня в детстве часто водила. Но особого внимания я тогда на них не обращала, воспринимала лишь как некий этап в развитии искусства, не более.

В 1990-м году, когда мне было 20 лет, я крестилась в Оптиной пустыни хотя совсем не собиралась этого делать, но так случилось, что моя жизнь резко развернулась и пошла по-другому пути, нежели я планировала. Вернувшись, уже в Москве, я встретилась со своим первым учителем рисования, верующим человеком, (когда-то, когда мне было 6 лет, мама отвела меня к нему в изостудию). Изостудия давно была в прошлом, с учителем не общались лет пять, и вот увиделись. Он мне сказал: «Раз ты теперь покрестилась, тебе надо обязательно написать икону. Напиши икону Божьей Матери ‟Владимирская”». Я снова поехала в Оптину пустынь, взяла благословение у священника, который крестил меня. Он дал добро, уточнив: «Ну, хорошо, пиши. Ты рисовать-то вообще умеешь?» А я как раз недавно окончила Московское художественное училище Памяти 1905 года. Написала, как могла, свою первую икону, а через 3 года после этого уже поступила в иконописную школу при Троице-Сергиевой лавре: мне очень хотелось научиться писать иконы по-настоящему.

– Родители у вас были неверующими?

– Скорее да, такими советскими людьми, как и многие тогда. А вот дед по маминой линии, узбек, был глубоко верующим мусульманином. Помню, как мы в детстве ездили к нему в Ташкент, и он, несмотря на свои 80 лет, каждый день вставал в 4 утра, шел в мечеть… Дома с бабушкой они молились по 5 раз в день.

Но мои мама и папы считали любое проявление веры пережитком и были, мягко говоря, недовольны, узнав, что я крестилась…

Икона Божией Матери «Ярославская»

– Как же вы тогда решили поехать в Оптину пустынь?

– Меня уговорила тетя, папина сестра. Она к тому времени 5 лет уже ходила в храм, крестила своих детей и мечтала покрестить меня. «Я про это вообще ничего не знаю. Зачем оно мне надо?» – отвечала я на все ее уговоры. А тут она меня уговорила просто поехать в Оптину: «Там красиво. Погуляешь, попишешь, полюбуешься на сосны, сходишь в музей Достоевского». Мы приехали к празднику – это было Рождество Божьей Матери. Всенощная, потом литургия – я ничего не понимала, ни слова, кроме «Господи, помилуй!» Помню только, что в храме (единственном открытом тогда) было очень красиво: золото иконостаса и повсюду белые розы. Позднее тетя спросила, буду ли я креститься. «Не знаю», – ответила я, правда не понимая, нужно ли мне это. А тетя решила – раз я не ответила категорично «нет», значит, мой ответ положительный.

Вижу, идет мне навстречу священник, первая мысль – бежать, пока не поздно

Обрадованная тетя побежала узнавать, ей сказали, что сейчас ко мне подойдет священник, поговорит. И вот, вижу, идет мне навстречу священник, первая мысль – бежать, пока не поздно. Потом понимаю, что он же меня увидел, и бежать не получится. Сели мы напротив раки преподобного Амвросия, начали разговаривать. Разговор длился часа два. Священник рассказывал про преподобного Амвросия, про людей, которые приезжают сюда… В общем, ничего кардинально судьбоносного. Но я вдруг в какой-то момент поняла, что Православие, Церковь – это то, что мне необходимо, то, что искало сердце, и мне крайне необходимо во всем разобраться.

На следующий день, 22 сентября, когда Церковь вспоминает праведных Иоакима и Анну, пришла креститься. Тетя, видимо, от радости, что я согласилась, забыла предупредить о предстоящей Исповеди. Так что о ней я узнала прямо перед таинством. От волнения вообще перестала что-либо соображать. Захожу в комнату, где проходит Исповедь, встаю на колени и говорю первое, что приходит на ум: «Место в метро не уступаю… Еще маму не слушаюсь». И все, ступор, сосредоточиться, собраться не могу. Хорошо, что батюшка попался опытный, и таких, как я, ничего не понимающих, видел не в первый раз. «Давайте, я вам вопросы задавать буду, а вы отвечайте», – сказал он. В общем, исповедовал и благословил идти креститься.

После Крещения мне подарили много книг – Евангелие, прежде всего, святоотеческую литературу. Я вернулась в Москву, погрузилась в книги, и это стало для меня открытием Америки. В общем, жизнь моя резко повернулась...

Каждый день в храм? Надо – значит надо

– Что касается иконы – икона вам помогала разобраться в церковной жизни, или погружение в церковную жизнь открыло икону?

– Скорее, все-таки второе. В Москве я стала ходить в храм, посещать службы. Причем, крестившись, спросила тогда у священника в Оптиной пустыни, как часто надо ходить в храм. А он, под впечатлением от трудов святителя Игнатия (Брянчанинова), которые тогда можно было с трудом раздобыть в ксерокопированном варианте (как сам скажет спустя 20 лет), ответил: «В субботу, воскресенье, на праздники. И еще раз пять в неделю». Надо – значит надо: я же хочу разобраться. Так я начала каждый день ходить на службу. Причем утренние и вечерние молитвы не читала, просто не знала, что надо, а спросить дома не у кого. С тетей мама запретила общаться, а друзей православных у меня тогда не было.

Но посещение богослужений, чтение книг сыграли свою роль. В голове у меня стало что-то проясняться, я начала понимать, что происходит на службе. На икону стала смотреть не только как на произведение искусства, но и как на молитвенный образ.

Настоящее же осмысление иконы наступило через 3 года после Крещения, когда я поступила в иконописную школу.

– Во время учебы что для вас стало настоящим открытием?

– Когда мы поехали на втором курсе в Кирилло-Белозерский монастырь, увидели там росписи и иконы Дионисия, мастеров его круга. Нам разрешали их копировать, и вдумчивое, что называется, руками, освоение опыта великого мастера, прикосновение к красоте икон начала XVI века на меня оказало большое влияние.

Монахиня Ксения (Устинова)

– Когда наступает тот момент, когда начинающий иконописец копирует, копирует – и вот ему нужно проявлять творчество, работать над новой иконографией?

– Задача относиться к работе творчески ставилась перед нами, студентами, еще во время учебы. Так, на втором или на третьем курсе, в 1996-м году, когда в лавре были обретены мощи преподобного Максима Грека, нам всем дали задание написать его икону. Интернета тогда не было, альбомы тоже не особо можно было найти, и вот каждый, в меру своего понимания, на основе виденного ранее, создавал свой образ (под руководством преподавателей).

Моей дипломной работой была икона Божьей Матери «Ахтырская», не самый распространенный образ Богородицы, так что прямых образцов, чтобы взять, положить перед собой, у меня не было. Ездила, смотрела и на основе этого создавала свой.

– Вы не раз писали образы новомучеников. Не помните, кого писали одним из первых?

– Сейчас точно трудно вспомнить, чей образ был именно первым. Помню, писала преподобномученицу Елизавету Федоровну. Изучала имеющиеся ее фотографии, не так давно написанные иконы – и, опираясь на это, пыталась создать образ.

Чем больше изучаешь древнюю икону, тем больше понимаешь, как лучше изображать и новопрославленных святых. У древних мастеров было нерациональное мышление, когда внутренний смысл оказывался важнее внешнего, рационального. Такое в Церкви вообще встречается часто. Например, если следовать внешней логике, Преображение мы должны праздновать Великим постом. Но соборное решение Церкви по целому ряду причин остановилось на августе.

Распятие

– Увы, я сталкивалась с мнением непрофессионалов, которые вот это «нерациональное мышление» понимают примитивно, считая, что в иконе главное нереалистично, непонятно, и знание азов анатомии и прочего вообще не нужно...

– Икона не проще, чем произведение реалистической живописи, а, наоборот, сложнее, многограннее. Она включает в себя знания о том, как все строится в этом мире с точки зрения анатомии, законов природы, и, что важнее с духовной точки зрения, икона – окно в Горний мир.

Потому в ней одновременно существуют общие для всех произведений искусства правила о построении композиции, взаимодействии цветов и прочее, и особые, когда, например, взгляд на образ может быть одновременно и анфас, и сбоку, – с нескольких сторон.

Не торопиться

– Сложившиеся в веках образы все-таки, наверное, легче писать? Вот, например, святитель Николай – его лик, высокий лоб с залысиной и кудрями вокруг лица узнается сразу. А как быть с образами новомучеников, как сделать образ святого, узнаваемого по фотографиям (образы здешнего мира), но смотрящим из мира Горнего?

– Не торопиться. Иногда образ сразу складывается, бывают и неудачные работы. А проходит какое-то количество времени, и кому-то из иконописцев удается создать точный образ того или иного святого – и узнаваемый, и располагающий к молитве, к предстоянию. И остальные иконописцы начинают в своей работе пользоваться этими достижениями. Например, непросты образы святителя Иоанна Шанхайского, святителя Луки, но уже появляются хорошие работы. В древности же тоже образы не за один год складывались. Церковное искусство – все-таки соборное творчество, и со временем некачественное отпадает, остается суть, самая точная и глубокая иконография. Но суть ухватить удается далеко не сразу.

– Было у вас так, что образ складывался сложно?

– До сих пор не решила для себя, как писать преподобноисповедницу Фамарь (Марджанову). Осталось много ее фотографий в юности – она была невероятной красавицей. А потом сразу вспоминается портрет Павла Корина из цикла «Русь уходящая» – лицо внутренне сильного пожилого человека с мешками под глазами. И вот, как писать ее на иконе – непонятно. Большинство пишут схиигуменью Фамарь в старости, потому что, видимо, оказывает влияние портрет Корина. А если писать ее молодой, как сделать, чтобы образ был узнаваем? Ответов у меня пока нет.

– То, о чем вы говорите, очень хорошо иллюстрирует, что церковное искусство живое, развивающееся...

– Оно никак не может быть застывшим, потому что нет предела совершенства здесь, на земле. Если человек на чем-то остановился, то это уже вопрос к его профессионализму: профессионалы – это люди, которые все время в поиске. А церковное искусство требует еще больше ответственности, чем любое другое.

Церковное искусство требует еще больше ответственности, чем любое другое

– Вы с иконописцем Марией Глебовой разрабатывали икону Собор новомучеников и исповедников, в земле Казахстанской просиявших. Как шла работа?

– Было непросто, сроки нам поставлены достаточно сжатые, а работа предстояла серьезная. Ведь требовалось изучить жития всех святых, которых мы будем изображать, выбрать сюжеты для клейм, а потом уже работать над образами, над композицией.

– В 2019-м году вы приняли монашество. А когда к вам пришло такое решение?

– Если честно, еще тогда, когда я вернулась из Оптиной пустыни, только крестившись. Но осуществить удалось нескоро, в силу разных причин. И, хотя мама до самого конца не приняла сам факт моего Крещения, да и папа был не особо рад, у меня есть ряд указаний на то, что родители благословили постриг (он случился уже после их смерти). Так, постриг трижды откладывали по не зависящим от меня причинам, и в результате меня постригли на папин день рождения. Есть история и связанная с мамой, но не могу рассказать о ней публично.

– Вы сейчас возглавляете иконописную мастерскую в Гуслицком Спасо-Преображенском мужском монастыре. Как вы оказались именно там?

– Моего второго духовника, отца Стефана (Макрова), перевели настоятелем в этот монастырь, я пошла с ним – помогать восстанавливать. К тому времени был восстановлен главный собор – Спасо-Преображенский.

В разрушенном состоянии был трапезный корпус, на втором этаже которого находился домовый храм. Когда восстановительные работы были закончены, нужно было расписывать этот домовой храм. Известно, что Царская семья помогала при строительстве монастыря, и отец Стефан, почитающий новомучеников, Царственных страстотерпцев, попросил у митрополита Ювеналия благословение, чтобы храм был создан во имя Царственных страстотерпцев. И росписи мы там делали именно с этой точки зрения.

Последняя обедница. Роспись в домовом храме в честь Царственных страстотерпцев Гуслицкого Спасо-Преображенского монастыря

Царственные сестры милосердия

Прославление преподобного Серафима Саровского

Миропомазание на царство

Убиение царственных страстотерпцев

Среди росписей у нас 6 композиций – из жития Царской семьи. Первая композиция – коронация государя Николая II. Затем – прославление преподобного Серафима Саровского, при создании которой мы опирались на известную фотографию, где Государь и члены Царской семьи несут мощи преподобного Серафима. В этой композиции мы изобразили и священномученика Серафима (Чичагова), присутствовавшего тогда на торжестве. Следующая композиция – Александра Федоровна с дочерьми Ольгой и Татьяной в лазарете у постели раненого. Еще одно «клеймо» – «Последняя обедница», – последнее богослужение Царской семьи, во время которой на словах «Со святыми упокой» все присутствующие опустились на колени. Еще одна композиция – расстрел Царской семьи в подвале Ипатьевского дома. И последняя – это явление Царя Николая митрополиту Макарию (Невскому).

В домовом храме в честь Царственных страстотерпцев

Архитектура храма, достаточно плоский свод диктовали нам стиль, в котором мы создавали наши росписи, ориентируясь на средневековое искусство Сербии.

– Чем сейчас занимается мастерская?

– Например, в данный момент пишем иконы в иконостасы в Покровский храм в селе Покровское Ступинского района. Причем в самый древний, XVI века, Никитский придел храма. В иконостасе есть несколько древних – XVII–XVIII века – икон, а мы, собственно, дописываем недостающие. Иконостасы в центральный и другой боковой – Казанский – придел мы уже написали.

Царские врата Покровского храма села Покровское

– Как работаете над иконами в иконостас, где уже есть древние иконы?

– Мы просто поставили рядом древние иконы и делаем такой же колорит, конечно. Стараемся попасть в стилистику. Для иконы XIX века великомученика Никиты делаем вставку с клеймами жития святого.

Сам Никитский придел XVI века на храм достраивался позже, и есть XIX века постройки, но в целом церковь смотрится достаточно древней. Поэтому мы решили, что центральный иконостас пишем в стиле русской школы XVI века.

В храме Покрова Богородицы села Покровское

– Приходилось сталкиваться с мнением внутри Церкви, что церковное изобразительное искусство – это нечто совсем прикладное, грубо говоря, на уровне дизайна. Стены должны быть расписаны, а как – дело десятое, без понимания глубины и важности этого искусства...

– Знаете, у меня тот счастливый случай, когда я сталкиваюсь с людьми, бережно и трепетно относящимся к церковному искусству. Отец Стефан, с которым я приехала сюда, нынешний игумен монастыря, отец Серафим (Голованов), с которым я работаю вместе уже 8 лет… Отец Серафим обладает широким кругозором, прекрасно разбирается в церковном искусстве, он инженер-реставратор по образованию.

Да, я слышу порой о проблемах, с которыми сталкиваются мои коллеги, но я оказалась в счастливой ситуации, так что подобные проблемы и близко не касаются меня.

Роспись Подклетного храма Преподобных Антония и Феодосия Киево-Печерских Гуслицкого Спасо-Преображенского монастыря

– Как вам кажется, проще работать в старинном храме или во вновь построенном?

– Архитектура задает тон внутреннему убранству. И если архитектура некрасивая, а современная архитектура зачастую некрасивая – по своим пропорциям и всему прочему, – то работать там действительно сложно.

Росписи Дионисия красиво смотрятся в красивой архитектуре

Росписи Дионисия красиво смотрятся в красивой архитектуре. Трудно представить такие фрески в архитектурно бездарном пространстве. Красиво сыграть можно только на хорошей скрипке.

В некрасивую архитектуру в принципе очень трудно вписать даже красивую живопись, в каком бы стиле она ни была – в древнерусском, сербском, греческом... Зачастую художнику приходится, вместо того, чтобы идти за архитектурой, скрывать ее, нивелировать.

– Как исследователи будущего, на ваш взгляд, будут определять церковное искусство начала XXI века, по каким признакам?

– Первый характерный признак – это смешение стилей, поскольку у всех в голове множество образцов прошлых эпох. Раньше в этом плане было, наверно, чем-то проще. Вот, жил человек, и был у него один учитель-мастер, он и учился у мастера, добавляя что-то свое, развиваясь. И в голове этого ученика не было энциклопедии мирового церковного искусства, начиная с раннехристианских образов. Наша реальность другая, мы знаем очень много, и нужно работать, оглядываясь на нее.

– А вот что касается веры – не было сильных разочарований, когда прошел период неофитства?

– Мой первый духовник постоянно говорил: «Надо трудиться». И спустя годы я понимаю, насколько это важно. Если честно, по совести, трудиться, то, мне кажется, каких-то таких глобальных разочарований не должно быть. Когда человек работает над своей душой, то он, прежде всего, смотрит на себя, а не на окружающих.