Зачем писать историю?

Моисей, начавший составление священной истории, само понятие «история» не употреблял – в нем не было нужды. Для Моисея повествование о творении, человечестве и народе Израиля – не некое полезное знание, а возвещение самому Израилю о его предназначении. Бог, изводящий народ из Египта, дарует человеку историю как обет спасения. Тем не менее, возникновение истории как научного знания обычно связывают с античной традицией, а первым историком традиционно считается Геродот (V в. до Р.Х.). Он считал себя собирателем «сведений» о «великих и удивления достойных деяниях», чтобы они «с течением времени не пришли в забвение»[1]. У Геродота (в его труде «История», хотя название это, скорее всего, более позднее, а ранее труд назывался «Музы») впервые появляется «историк» – наблюдатель и повествователь о происходивших событиях. Цель – не сотериологическая, а антикварная.

Однако уже Фукидид (V в. до Р.Х.) привносит задачу более «научную» – он занимается «расследованием». В своей «Пелопонесской войне» он пишет так: «Что же касается событий этой войны, то я поставил себе задачу описывать их, получая сведения не путем расспросов первого встречного и не по личному усмотрению, но изображать, с одной стороны, лишь те события, при которых мне самому довелось присутствовать, а с другой – разбирать сообщения других со всей возможной точностью. Основательная проверка сведений была делом нелегким, потому что свидетели отдельных событий давали разное освещение одним и тем же фактам в зависимости от их расположения к одной из воюющих сторон или силы памяти. Мое исследование при отсутствии в нем всего баснословного, быть может, покажется малопривлекательным. Но если кто захочет исследовать достоверность прошлых и возможность будущих событий (могущих когда-нибудь повториться по свойству человеческой природы в том же или сходном виде), то для меня будет достаточно, если он сочтет мои изыскания полезными. Мой труд создан как достояние навеки, а не для минутного успеха у слушателей»[2]. Иными словами, польза от истории – прагматическая, недопущение ошибок в будущем. Здесь также стоит оговориться: история для античных и более поздних авторов – не некий исторический процесс, а именно текст, рассказ о событиях. Позднее подобными «расследованиями» (сбором и анализом информации) и занимались античные авторы. Например, Аристотель (IV в. до Р.Х.) написал «Историю животных», которая стала основой для создания философских работ по фауне: «О частях животных», «О происхождении животных».

Шаг вперед сделал историк Полибий (II в. до Р.Х.), автор «Всеобщей истории». Он считал, что «познание прошлого скорее всяких иных знаний может послужить на пользу людям», поскольку «уроки, почерпаемые из истории, наивернее ведут к просвещению и подготовляют к занятию общественными делами», а «повесть об испытаниях других людей есть вразумительнейшая или единственная наставница, научающая нас мужественно переносить превратности судьбы». Именно Полибий заговорил об «уроках истории», которые для него имели универсальное значение и касались каждого человека. Кроме того, «прилежное занятие историей, обогащающее нас такого рода опытом, способно украсить наши досуги и доставить нам развлечение»[3]. Полибий, таким образом, не только поднимал историю на пьедестал главного человеческого знания, но также придавал ей моральное и развлекательное значение. Знаменитая фраза Цицерона «история – наставница жизни» уже была повторением мысли Полибия. Последующие античные историки на разные лады повторяли им сказанное.

Первые христианские историки осмысляли свои труды в античном контексте. Евсевий (IV в.) писал о «поучительных уроках истории»[4]. Однако уже Созомен (1-я пол. V в.) ставит перед собой более значимую задачу: «Так как для достоверности истории нужно особенно заботиться об истине, мне показалось необходимым сколько возможно более расследовать эти письменные памятники… Повествователь, как сказано, должен ставить все ниже истины». Важно учитывать, что в представлении Созомена истина имела божественное происхождение, а сама история, по его словам, есть «дело не человеческое»[5]. Таким образом, уже ранние церковные историки постепенно начинают приближать свои задачи к тем, что были характерны для Моисея. Наиболее четко эти принципы сформулировал блаженный Феодорит Кирский (V в.): «Живописцы, изобразив древние события на досках и стенах, конечно, доставляют удовольствие зрителям и то, что давно совершилось, сохраняют надолго в свежей памяти. Но историки, вместо досок употребив книги, а вместо красок – цветность слов, делают память минувшего еще прочнее и тверже, потому что искусство живописца сглаживается временем. Для этого все, что осталось не внесенным в историю Церкви, и я постараюсь описать: ибо равнодушие к славе дел знаменитых и забвение сказаний полезнейших почитаю преступным»[6]. Написание истории он полагал духовным долгом и подвигом.

Христианский Запад со времен Возрождения возвращается к античному пониманию истории. Однако уже с конца XVII века с возникновением в Европе науки в современном понимании формируется представление о мировом историческом процессе, имеющем свои четкие и неизменные законы. Впервые об этом заговорили французский католический епископ Ж.-Б. Боссюэ («Рассуждение о всемирной истории», 1681) и итальянский ученый Дж. Вико («Основание новой науки об общей природе наций», 1725): для первого законы истории были божественным установлением подобно законам природы, для второго они были связаны с этическими нормами. Так или иначе, впервые стало возможно говорить о «смысле истории» и пытаться вывести его на манер математической формулы. Теперь история стала пониматься рационально – а человек стал ее заложником, винтиком грандиозного механизма. Век Просвещения внес тут свои коррективы: на историю стали смотреть как на саморазвивающийся процесс. Агностик Г.-Э. Лессинг («Воспитание рода человеческого», 1780) заговорил об историческом прогрессе и стадиях религиозно-общественного развития (под ними он понимал язычество, иудаизм и христианство). Первым об истории как всеобъемлющем процессе, в котором участвует все человечество, сказал пантеист И.-Г. Гердер («Идеи к философии истории человечества», 1784–1791). Последовавшие Наполеоновские войны, казалось бы, подтверждали такой тезис. Еще одним неизбежным выводом из такого представления была сформулированная в виде вопроса мысль пантеиста Ж.-А. Кондорсе («Эскиз исторической картины прогресса человеческого разума», 1794): «Если человек может, с почти полной уверенностью, предсказать явления, законы которых он знает, если даже тогда, когда они ему неизвестны, он может, на основании опыта прошедшего, предвидеть с большой вероятностью события будущего, то зачем считать химерическим предприятием желание начертать с некоторой правдоподобностью картину будущих судеб человеческого рода по результатам его истории?»[7] Историческая наука уже начинала превращаться в идеологию и предсказывать счастливое будущее. Правда сам Кондорсе в период написания своего труда сидел в якобинской тюрьме в ожидании гильотины.

После Г.В.Ф. Гегеля, наиболее четко сформулировавшего идею единого исторического процесса, «философия истории», ставшая фундаментом политической идеологии, расцвела пышным цветом. Она понималась как в материалистическом «формационном» ключе (К. Маркс, Ф. Бродель), так и в идеалистическом «цивилизационном» (Н. Данилевский, О. Шпенглер, А. Тойнби). Обычно первая модель бралась на вооружение левыми (социалистами и либералами), а вторая – правыми. Позднее была сформулирована либеральная «анти-философия» истории (К. Поппер), вообще отрицавшая в истории всякий смысл и ставившая во главу угла технический прогресс. Круг развития европейской мысли замкнулся, а человек в нагромождении «законов» и вихре «процессов» окончательно потерялся. Историки, вдохновленные философами, а потом испытавшие некоторое разочарование от обилия беспочвенных схем, уходили в «чистую науку» – в изучение мелких сюжетов (т.н. микроистория) или отдельных текстов (постмодернизм).

Пожалуй, наиболее глубокая критика «философии истории» принадлежит выдающемуся богослову ХХ века протоиерею Георгию Флоровскому. Именно отождествление истории с природой, по его мнению, стало отправной точкой европейского утопизма[8]. Отец Георгий принципиально противопоставил идею исторического прогресса и человеческую ответственность за историю, некий безликий «космический процесс» и личное «нравственное творчество»[9]. История понимается как «тайна спасения и трагедия греха», другого смысла у нее нет[10]. Историк причастен к этой дилемме, поскольку его труд должен быть свидетельством о ней. Провозглашая «возврат к отцам» в богословии, отец Георгий был верен им и в своем представлении об истории и задачах историка. Вслед за Моисеем богословы и V и XX века говорили об истории как о событии, в центре которого – общение Бога и человека, подвиг и спасение. Таким образом, человеческая история поднимается над законами природы, выходит за пределы свойственной ей цикличности и сугубой подчиненности обстоятельствам, придает каждому человеческому поступку статус неповторимого и безусловно значимого. «Если же вы духом водитесь, то вы не под законом» (Гал. 5:18). В таком понимании человеческая история не может быть просчитана, уложена в математическую формулу, но только в таком понимании она и обретает свой подлинный сотериологический смысл.

[1] Геродот. История. Кн. I. Клио. Преамбула.

[2] Фукидид. Пелопонесская война. I, 22.

[3] Полибий. Всеобщая история. I, 35; V, 75.

[4] Евсевий. Церковная история. I, 5.

[5] Созомен. Церковная история. Гл. 1.

[6] Феодорит Киррский. Церковная история. I, 1.

[7] Кондорсе, Ж.-А. Эскиз исторической картины прогресса человеческого разума. М., 1936. С. 248.

[8] Флоровский Г.В., протоиерей. Вера и культура // Флоровский Г.В., протоиерей. Избранные труды по богословию и философии. СПб., 2002. С. 440.

[9] Флоровский Г. Из прошлого русской мысли. М., 1998. С. 89, 119.

[10] Флоровский Г.В., протоиерей. Вера и культура. С. 707.