Любовь и правило

…Да нет, что вы, я нисколько не спорю! Я абсолютно согласна с тем, что приходить в храм в шортах нельзя. Я хочу только сказать, что кроме этого «нельзя» существует нечто еще.

За всенощной на праздник Преображения Господня я обратила внимание на мальчика лет пятнадцати-шестнадцати. Не всякий раз увидишь такое отражение всего происходящего в храме — на лице: подросток был открыт богослужению, как мало кто из нас, взрослых и воцерковленных, бывает открыт. Он бесконечно удивлялся тому, что вот это — есть, что это происходит, что при этом можно присутствовать. Он смотрел на образ просиявшего Фаворским светом Господа так, как будто видел Его не на иконе. А услышав «Преобразился еси на горе, Христе Боже…», мальчик вдруг схватил руку своей бабушки, стоявшей, оказывается, рядом и крепко сжал… Вы часто видите сегодня такое — чтобы тинейджер сжал руку бабушки?

А то, что этот мальчик стоял в храме в шортах, я заметила уже потом: я ведь не на ноги его смотрела, а на лицо. И первая моя мысль была: «Какое счастье, что никто его не выпроводил; что никто резким выговором или хотя бы спокойным замечанием не вырвал этого юношу из его состояния, не спустил со впервые открывшегося ему неба на землю!»

Сторонники строгого благочестия будут сейчас мне возражать: мальчику, дескать, надо сразу дать понять, что он пришел не в кафе и не в дружескую компанию, что храм — место особого присутствия Божиего, и все должно этому соответствовать — не только в нас, но и на нас…

Еще раз соглашусь: должно. Но задам-таки вопрос: что было лучше для этого юноши, для его дальнейшей жизни и духовной судьбы, что было ему нужнее сейчас, в его крайне уязвимом возрасте: жесткий урок благочестивого отношения к храму или то, что он пережил, чем обогатился во время праздничного богослужения?

Сдается мне, что нужнее ему все же второе.

Ведь если бы он не получил того, что получил на праздничной всенощной, это могло бы оказаться невосполнимым. Нет никаких гарантий того, что это было бы восполнено потом — когда мальчик «исправится», усвоив правила внешнего благочестия. Тем более что он вполне мог бы и не исправиться и очень долго после этой своей неудачи обходить все церкви стороной. Очевидно ведь, что кожа у него очень тонкая…

Конечно, кто-то сейчас скажет: какая бы ни была кожа, будет ли он ходить в церковь и что-то в ней получать — зависит от него самого. Если ему действительно это надо, то он смирится, найдет в себе силы через обиду переступить… и т. д.

С одной стороны, верно: то, что мы назвали здесь духовной судьбой, зависит от самого человека, от его личного внутреннего выбора, а выбор подразумевает преодоление препятствий, как внешних, так и внутренних. Но с другой стороны, правильно ли это, от любви ли это, скажите — оставлять человека с этим его выбором наедине? «Так, в шортах мы тебя в храм не пустим, а что тебе делать дальше — сам решай» — это «щенячий метод», вряд ли оправдывающий себя в применении к людям, тем более что далеко не каждый из них в конкретный момент способен принять спасительное решение.

Мы, наверное, плохо помним о собственных трудностях и немощах. Потому и страдаем подчас повышенной требовательностью к другим — к людям, которых не назовешь еще глубоко воцерковленными. Наш разговор об этих людях, о тех проблемах, которые возникают у них на пороге храма, нередко приходит к категоричному «они должны». Они должны понимать, куда пришли; они должны слушаться; проявить смирение; отсечь свое упрямое и неправильное «я»…

Мы еще ничего этим людям не дали — а уже столько от них потребовали!

Мы с готовностью ставим в пример самих себя: «Я вот почему-то сразу понимала, что нельзя в церковь в штанах!» — не осознавая, что никакой доблести в этом нашем «сразу понимании» нет, что мы немощны и несознательны в тысячах других, уже не внешних, а внутренних планах, и что девушка, пришедшая на свою первую исповедь в брюках, вовсе не хуже, а весьма вероятно, что и лучше нас.

Я, кстати, недавно наблюдала такую. В джинсах, да. Но капюшончик от маечки на голову натянула. Поздним вечером, после всенощной — долго у аналоя стояла, и нельзя было не увидеть, даже бегло глянув: нечто очень серьезное и глубокое с нею сейчас происходит, и нелегко ей… «Слава Богу, — думала я, — что батюшка у нас добрый. Не оттолкнет. Если и попросит иначе в церковь одеваться, то лишь после исповеди и очень мягко».

Но я уже слышу голос ревнителя:

— А что же эта ваша девушка — не знала, что в джинсах нельзя? Ага, знала, но решила, что ей можно!.. — и т. д.

Что бы она там ни решила, как бы ни сказались на этом решении ее слабости, ее греховность — она оказалась у аналоя, и с нею происходят важные вещи. А если бы кто-то из нас — уж не говорю «выставил», хотя бы только травмировал ее бесцеремонным жестким выговором — ее исповедь не состоялась бы, и вполне возможно, что она ушла бы из храма навсегда.

Нельзя не понимать: не всякий человек психологически готов ко встрече с требованием, тем более — требованием, пока еще ему непонятным. В идеале ведь вообще никаких требований не должно быть, а все должно делаться или соблюдаться по любви, по собственному выбору, по личной духовной потребности. Конечно, здесь, на земле, в реальной жизни идеал недостижим, когда-то приходится и требовать тоже. Но давайте все же подумаем, что лучше: давить на человека, постоянно повторяя «нельзя!» и «ты должен!» или дать ему возможность принять правила благочестия — в том числе и внешнего — свободно и по любви?

Вот одна услышанная мною история. В одной московской церкви появился юноша-металлист — ну, знаете, весь в цепях и заклепках. Стоит всю службу, серьезный такой, косится на очередь исповедников, колеблется, наверное: встать в нее или уж не стоит. А ревностные прихожанки… Да нет, я ничего плохого о них не хочу сказать: они искренне ревностны к храму, к его святыне. В общем, они озаботились и пошли к настоятелю: «Батюшка, да что ж такое, вы все просите нас поменьше замечаний делать, ну так сами скажите ему: разве в храм в таком виде ходят?» А батюшка им в ответ: «Матушки, прошу вас, потерпите немножко — он переоденется». В итоге молодой человек действительно переоделся — в черный китель семинариста.

Мне известен распространенный аргумент «Только дай волю — люди в купальниках в дом Божий повалят». Впрямь, наблюдая людской поток, текущий по нашим улицам в летнюю жару — в это поверишь. В наше время — не то что нормы благочестия, а нормы приличия утрачиваются очень легко, может быть, это и тревожит тех, кто искренне ревнует о храме. Но здесь, наверное, нужно все же людям доверять — понимая, впрочем, что не каждый наше доверие оправдает. Большинство‑то всё равно с понятием — достаточно зайти в любой храм во время богослужения, чтоб в этом убедиться. А вот что порой огорчает (хотя тоже не трагедия) — это неуклюжие и, прямо скажем, крайне неэстетичные попытки изобразить внешнее благочестие, кустарно закрыв то, что нужно закрыть. Ну не понимаю я почему-то женщин, которые не могут просто надеть нормальную юбку, зато могут стоять у всех на виду в мятой ситцевой юбке, надетой поверх брюк. Это же страшно некрасиво, и ясно, что ни в гости, ни на работу они в таком виде ни за что бы не пошли. Почему здесь, в храме, им все равно, как они выглядят?.. Впрочем, остановлю-ка лучше себя вовремя: знаю ведь уже, в какой соблазн может меня ввести чужой внешний вид…

Не так давно я увидела в нашем храме парня в красных спортивных штанах. И, знаете, очень рада, что совладала с искушением сделать ему «мягкое замечание». Просто поняла, что желание это во мне, как ни странно звучит — не от благочестия вовсе, не от ревности о доме Божием. Оно от неудовлетворения собой, собственным пребыванием в храме и участием в богослужении. Недовольство собой ищет компенсации: а дай­ка я вот этого в красных штанах к порядку призову… И, боюсь, не только со мною так бывает. «Ревность о благочестии» нередко оказывается маской, скрывающей совсем не лучшие человеческие черты: агрессию, властолюбие, фарисейское самоупоение, да, в конце концов, банальную нервозность и раздражительность.

…Хотя я не хочу сказать, что замечания никогда не надо делать. Когда-то и надо, и даже не особенно заботясь о мягкости, может быть. Но это исключение, это только в тех случаях, когда человек проявляет сознательное, циничное безразличие к святыне храма. А в остальных случаях нужно, как минимум, задать себе вопрос: «А стоит ли?».

И всегда, мне кажется, нужно ориентироваться на то, чтобы человеку помочь. Не потребовать, не запретить, не принудить, а вот именно помочь — даже, например, принять те правила, которые ему не очень-то нравятся на сей день. Помочь — это от любви, а любовь — это то, что не забывается, что остается с человеком навсегда. Что-то другое забудется, а любовь нет — она не оставит и всегда будет в человеке действовать.

Газета «Православная вера» № 15 (563)