«Благодаря воцерковлению я открыл для себя духовную музыку»

Константин Селиванов – военный дирижер, заслуженный артист РФ, подполковник запаса. Родился в 1962-м году в Новосибирске. В 1990-м году с отличием окончил Военно-дирижерский факультет Московской консерватории. В 1990–1994 гг. – военный дирижер оркестра флотилии атомных подводных лодок Тихоокеанского флота. В 1995–2012-м гг. – начальник военно-оркестровой службы Тихоокеанского флота, художественный руководитель оркестра штаба Тихоокеанского флота. Дипломант Всероссийского конкурса композиторов военно-патриотической песни (г. Москва) и Всероссийского конкурса композиторов им. А. Петрова (г. Санкт-Петербург). Имеет ряд наград за службу в Вооруженных силах и за заслуги перед городом Владивостоком. В 2011-м году награжден медалью «За Церковные заслуги перед Владивостокской и Приморской епархией». Женат, двое детей.

Константин Селиванов, военный дирижер, заслуженный артист РФ, подполковник запаса

– Константин Сергеевич, профессия музыканта отличается от большинства других профессий тем, что даже при очень большом таланте в ней можно реализоваться только в том случае, если занимаешься с раннего детства, а дети не всегда занимаются охотно. Особенно мальчики – ведь заниматься нужно много, а эти занятия отвлекают от мальчишеских игр. Вы в детстве не сопротивлялись?

– Я не сопротивлялся, потому что родители меня не принуждали, а только предложили. Не проявлял и особого рвения, и, кстати, учиться музыке начал довольно поздно – в третьем классе. Сначала и не до этого было – мы всё время переезжали. Родился я в Новосибирске, когда папа служил срочную в Карелии, после армии он поступил в Львовское военно-политическое училище, и мы с мамой переехали во Львов. Мне было полтора года. Прожил там до шести лет, но кое-что помню. В детском саду говорили по-украински, и я тогда немножко освоил язык. Теперь, конечно, не могу сказать, что знаю украинский язык, но украинские песни полюбил на всю жизнь.

После училища папа получил назначение в Брест, стал офицером-пограничником, получил квартиру, но через год ему предложили перевестись на Чукотку – там год службы шел за два. И мы переехали. На Чукотке, в военном поселке Урелики, прожили 7 лет, там я пошел в школу и проучился до седьмого класса. В третьем классе родители предложили мне заняться музыкой. Папа был начальником клуба, и музыкальная школа была в этом же клубе. Даже предложили самому выбрать инструмент, какой понравится. Приходим в музыкальную школу, вижу, стоит пианино, невзрачный баян и очень красивый аккордеон. Это и стало решающим фактором – выбрал аккордеон просто потому, что он мне понравился своим внешним видом.

Выбрал аккордеон просто потому, что он мне понравился своим внешним видом

Поначалу учился музыке без особого интереса, а уроки сольфеджио просто не нравились, и через несколько месяцев спросил родителей, не бросить ли мне эти занятия. Надо отдать должное родителям: они не настаивали на том, чтобы я не бросал музыку, но посоветовали не торопиться с решением. Я прислушался к их совету, и в третьем классе музыкальной школы у меня произошел перелом – не только втянулся, но и начал делать успехи.

Когда я закончил седьмой класс, мы переехали в Приморье, в поселок Гродеково, там отец тоже стал начальником клуба погранотряда, я закончил восьмой класс и музыкальную школу и поступил во Владивостокское музыкальное училище.

– Тогда уже решили стать профессиональным музыкантом?

– Нет, ближе к старшим курсам мне хотелось стать либо историком, либо адвокатом. Интерес к истории возник у меня еще в Бресте, когда мы с папой ездили в Брестскую крепость. На меня это произвело такое впечатление, что потом я изучал всё, что связано с этой крепостью, несколько раз перечитывал «Брестскую крепость» Сергея Смирнова. Мама, правда, говорила: «Было бы хорошо, если бы ты стал военным дирижером», но родители на меня никогда не давили, а я тогда еще не определился. Определился уже в армии. Служил в оркестре морской пехоты, и дирижер оркестра Василий Петрович Матвейчук (сейчас он живет в Москве, преподает в военно-музыкальном училище имени генерала Валерия Михайловича Халилова) предложил мне: «Не хотел бы ты поступить на военно-дирижерский факультет Московской консерватории?» Я ему ответил: «Василий Петрович, вы прямо как моя мама». Сначала тоже не отнесся к этому предложению серьезно, но потом, когда уже остался в оркестре на сверхсрочную, подумал: почему бы нет? В 1984-м году встретил свою любовь – она приезжала из Магадана к своей сестре, а сестра была женой моего сослуживца по оркестру. Через год сыграли свадьбу, а медовый месяц провели в Москве, потому что я сдавал экзамены в консерваторию. Поступил, и прожили мы в столице 5 лет: я учился, а Оля преподавала в начальной школе. Окончил консерваторию с отличием, у отличников была возможность выбирать распределение, мне предлагали остаться в адъюнктуре, но я решил поехать в войска, на Камчатку. В том числе и из прагматичных соображений – там, как и на Чукотке, год службы шел за два. Мне повезло. Я попал в оркестр, укомплектованный прекрасными музыкантами. Прослужил на Камчатке 4 года, там у нас родилась младшая дочь (старшая родилась еще в Москве), а главное – именно в те годы началось мое воцерковление.

– Вам помогли задуматься о Боге занятия музыкой, или были какие-то другие причины?

– Сейчас мне самому трудно понять, как такое возможно, но до 30 лет я не задумывался о Боге. Более того, когда получил диплом, мы с женой и дочкой, которой было несколько месяцев, поехали к родственникам жены в Кабардино-Балкарию, в город Прохладный. Как-то гуляли мы с коляской и проходили мимо церкви. Вдруг Оля мне говорит: «А давай Аллочку покрестим!» Это для меня было неожиданно. Мы с ней не только никогда не говорили об этом, но за 5 лет в Москве ни разу не заходили в храм. Сейчас вспоминаю и удивляюсь: на концерты ходили, в театры, а в храме не были. И в тот момент, когда увидел выходящих из церкви бабушек в платочках (видимо, какой-то праздник был), меня это совершенно не впечатлило. «Нет, – сказал я Оле, – зачем нам это надо?» Мы же, офицеры, все тогда были членами партии. Происходило это еще в советское время, в 1990-м году. Ни на секунду не задумался над Олиным предложением, а сразу решительно сказал, что нам это не надо.

До 30 лет я не задумывался о Боге

И после этого начались серьезные искушения. Подробности рассказывать не буду, потому что это очень личное, но 2 года Господь вел нас к воцерковлению. Уже не помню, как, но оказалась у нас книга Пьера Жильяра, учителя французского языка и наставника царевича Алексея, о Царской семье. Мы с женой одновременно прочитали эту книгу. В 1992-м году, тоже в отпуске, мы с Олей и Аллочкой крестились в Воронеже, в Покровском соборе, где на тот момент пребывали мощи святителя Митрофана Воронежского. Святитель Митрофан, сподвижник Петра I, поддерживал его начинания по созданию флота, а я к тому времени уже был флотский офицер – служил дирижёром оркестра одного из соединений Тихоокеанского флота. Для меня такое совпадение было важным, символичным.

Крестил нас ныне покойный иеромонах Спиридон (Исаев). После совершения им таинства Крещения выходим из храма, ко мне подходит незнакомец с бородой и говорит: «Тебе, сын мой, нужно ехать в Задонск, к отцу Петру. Иди благословись у батюшки».

Я тогда даже не слышал ни о Задонске, ни о святителе Тихоне, но буквально через несколько дней мы с Олей поехали в Задонск. Приходим в монастырь, спрашиваем отца Петра, нам отвечают: вы не сюда приехали, вам надо в скит. Стояла августовская жара, долго шли пешком, по дороге попадались разрушенные храмы. Добрались до скита, который восстанавливал архимандрит Петр (Кучер). Я представился, сказал, что мы только неделю назад крестились, и нам посоветовали к нему приехать. Поговорили, он посоветовал читать святых отцов (а я тогда даже не знал, кто такие святые отцы), а потом сказал: «Ты военный. В армии есть устав, а в Церкви тоже есть Устав. Вы с Олей женаты, у вас ребенок. По Уставу Церкви вы должны обвенчаться и освятить свое жилье. Если эти два пункта выполните, приезжайте через год, поговорим». Нас накормили в трапезной, и мы уехали в Воронеж.

Возвращаясь из отпуска, заехали к моей бабушке в Новосибирск. В Новосибирске обвенчались, а на Камчатке у нас в гарнизоне храма не было. По выходным, если я был свободен от дежурств, ездили на пароме в Петропавловск-Камчатский, в церковь Святых апостолов Петра и Павла. Познакомился с благочинным, отцом Ярославом Левко. И вот, как-то приезжаю к нему в храм, а он говорит: «У нас сегодня такое событие – встречаем епископа». Петропавловская епархия только возрождалась. Отец Ярослав предложил мне поехать с ним в аэропорт. Поехали, встретили епископа Камчатского Нестора (Сапсая). А через некоторое время, на День Победы, епископ Нестор приехал к нам в гарнизон. После военного парада мы пригласили его домой на обед, и он освятил нашу квартиру.

Потом мы зарегистрировали общину в честь Андрея Первозванного, и меня избрали председателем. Было нас человек двадцать, и два моих товарища – Александр Пономарёв, офицер-подводник, и Василий Гончар, старший прапорщик, – вскоре стали священниками. Мы тесно общались с епископом Нестором, он и меня уговаривал: «Ты образованный, нам нужны священники». Тогда как раз для оркестра настали непростые времена. После распада Союза многие музыканты из бывших республик разъехались по своим республикам, и осталось в оркестре всего 8 человек. И у меня мелькнула мысль: может, действительно поступить в семинарию и рукоположиться? Но я сказал епископу Нестору, что должен посоветоваться с духовником. Отца Петра я тогда уже считал своим духовником, и он меня не благословил. И жена возражала. Не прислушаться к ее мнению было бы с моей стороны неправильно. Когда неофитский период прошел, я понял, что они оба были правы. Священство не мой путь.

Когда неофитский период прошел, я понял, что священство не мой путь

Вскоре мне предложили повышение по службе – должность начальника военно-оркестровой службы Тихоокеанского флота (это около 20 оркестров – от Чукотки до Приморья) и одновременно главного дирижера оркестра штаба Тихоокеанского флота – старейшего профессионального музыкального коллектива на Дальнем Востоке. Символично, что принял эту ответственность (должность подполковника, а я тогда был капитаном) в возрасте 33 лет. Досрочно получил майора. Руководил оркестром и возглавлял оркестровую службу 18 лет.

– Есть ли произведения, которые вы включили в репертуар оркестра благодаря своему воцерковлению?

– Прежде всего, благодаря воцерковлению я открыл для себя духовную музыку. Когда учился в консерватории, нас с ней особо не знакомили. Баха, конечно, проходили и много слушали, кое-что я сам исполнял, но в те времена не делался акцент на духовный смысл его произведений. И я тогда этой темой не интересовался. А православные песнопения впервые услышал в храме, открыл для себя их красоту. Потом даже кое-что попробовал сам написать, и владивостокский хор «Символ веры» под руководством Николая Афанасьевича Хлыбова записал несколько моих произведений: «Царю Небесный», Трисвятое, «Отче наш», «Богородице Дево, радуйся», «Достойно есть». Символ веры тоже написал, но исполнить и записать его не успели – погиб Николай Афанасьевич, Царство ему Небесное.

А еще… Мы же с оркестром иногда выходили в море на военных кораблях.

Не в дальние походы, а максимум на неделю-две. Кстати, иногда вместе с нами в этих походах участвовал митрополит Владивостокский и Приморский Вениамин (Пушкарь), и во время одного из походов он крестил многих наших музыкантов. Вообще, знакомство и общение с таким архиереем, как митрополит Вениамин, было для нашей семьи большим счастьем. Владыка находил время бывать иногда и на концертах нашего оркестра.

На Тихоокеанском флоте есть такая традиция: когда корабль выходит в Японское море, в месте, где было Цусимское сражение, останавливается, и проходит ритуал возложения венков. Однажды при заходе солнца мы там исполнили «Свете Тихий», специально расписанный мной для оркестра.

– До этого вы тоже сочиняли музыку?

– В основном это песни на стихи русских поэтов – Серебряного века и наших современников. Несколько раз мои песни исполнялись на конкурсах. Благодаря конкурсу имени Андрея Петрова, проходившему в Петербурге в 2007-м году, я познакомился с Евгением Павловичем Крылатовым. Он был в жюри и, вручая мне диплом, дал визитку, а на следующий год я увидел его интервью по телевизору и узнал, что его жена Севиль Сабитовна – родная сестра Алемдара Караманова. Я уже тогда интересовался творчеством Караманова, поэтому набрался смелости и позвонил Крылатову в Москву, говорю: «Евгений Павлович, вы меня, может, помните, я был на конкурсе, но сейчас у меня, извините, вопрос к вашей жене». Он ответил: «Пожалуйста» и передал ей трубку. Я представился: «Я военный дирижер из Владивостока, и меня очень интересует творчество вашего брата. Нельзя ли, когда мы будем в Москве, встретиться с вами?» Она спросила: «А летом вы где будете?» Я сказал, что в августе поеду с семьей в Ялту, в санаторий Военно-морского флота. И так чудесно совпало, что они в том году тоже собирались в августе в Ялту. Там мы с ними и познакомились. Севиль Сабитовна привезла мне диски Караманова. Мои девчонки идут купаться, а я лежу в наушниках на пляже и завороженно слушаю. Целый музыкальный океан открылся.

– Какие-то его произведения с оркестром исполняли?

– Да. Камерную сюиту, «Героическую увертюру», которую Караманов написал, когда еще жил Москве, а не в Крыму, и посвятил трехлетию полета Гагарина в космос, то есть в 1964-м году. А есть у него и такие грандиозные вещи, что я даже не дерзал думать о том, чтобы их исполнить. Например, симфонический цикл «Совершишася» – из четырех симфоний по четырем Евангелиям. Но слушал я это неоднократно.

– Без веры вы бы прониклись этой музыкой?

– Что вы? Без веры я бы поздние сочинения Караманова просто не понял. Как и «Иллюстрации к Апокалипсису» Михаила Остроглазова. Я вообще люблю открывать для себя и слушателей новые произведения. Одно время наш оркестр ежегодно давал концерты, на которых мы исполняли произведения, до этого не звучавшие во Владивостоке никогда. Мой товарищ-москвич, дирижер Андрей Дашунин, снабжал меня редкими партитурами. Например, я взял у Андрея в библиотеке ноты «Иллюстраций к Апокалипсису» Михаила Остроглазова, композитора не просто малоизвестного – я так и не смог узнать о нем. Вроде он жил до революции, а исследовательница его творчества живет в Америке. Кажется, он даже был не профессиональный композитор. Но его «Иллюстрации к Апокалипсису» – потрясающая музыка.

Еще из наших премьер не могу не сказать о концерте-картине «Андрей Рублёв» современного композитора Кирилла Волкова. Ноты этого концерта привезла мне из Москвы виолончелистка Марина Валитова, работавшая в то время в нашем флотском оркестре. Меня эта вещь потрясла! Когда мы ее исполняли, у меня были даже не образы из фильма Тарковского, а чувство, что я погрузился в ту эпоху. Потом я позвонил Кириллу Евгеньевичу, сказал: «Я дирижер из Владивостока, наш оркестр исполнил ‟Андрея Рублёва”, спасибо вам за такую музыку». Он был удивлен, но, конечно, ему было приятно. Любому композитору приятно, когда исполняют его музыку.

– Хочу еще спросить про ваши духовные сочинения. Многие знатоки церковного пения считают, что далеко не все хоровые произведения, написанные на богослужебные тексты, подходят для богослужения. Говорят, что Чайковский и Рахманинов не для храма, хотя в храме иконы Божией Матери «Всех скорбящих Радость» на Большой Ордынке раз в году на службе поют Литургию Чайковского и раз в году – Всенощную Рахманинова. Слышал я и более категоричные мнения – что произведения Бортнянского, Архангельского, Чеснокова тоже больше подходят для концертного исполнения, а не для богослужения. Согласны ли вы с этим мнением, и что вы думаете о своих духовных произведениях? Можно их петь на службе?

– Мне трудно ответить на ваш вопрос, потому что я с уважением отношусь к понятию «профессионализм». То, что у меня музыкальное образование, и я иногда пишу музыку, и даже то, что у меня есть небольшой опыт сочинения духовных хоровых произведений на канонические тексты, не дает мне права считать себя экспертом в вопросах церковного пения. В консерватории мы его не проходили, и дирижировал я всю жизнь не хором, а оркестром, соответственно, исполняли мы больше инструментальную музыку. Но раз вы задали вопрос, попробую поделиться личным восприятием.

Бывает, заходишь в храм, там поют три бабушки, понимаешь, что они без особого музыкального образования, но чувствуешь, что они молятся, и тебе сразу передается их молитвенный настрой. А бывает от хора впечатление, что ты не на литургии, а на концерте. Не скажу за других, но меня это отвлекает. Вот это, наверное, критерий.

Церковное пение – неотъемлемая часть литургии, прообраз ангельского хора

Церковное пение – неотъемлемая часть литургии, прообраз ангельского хора. Если оно помогает прихожанам настроиться на молитву, замечательно, а если, наоборот, отвлекает от нее, это профанация. И чем сложнее произведение в музыкальном плане, тем труднее церковному хору избежать ухода в концертность. Но заявить категорично, что Литургию Чайковского, или Всенощную Рахманинова, или еще какие-то сложные произведения на канонические тексты в храме петь не надо, я не могу. Мне кажется, что всё-таки больше зависит не от того, чьи песнопения поет хор, каким распевом, а насколько серьезно относятся регент и певчие к тому, что поют, понимают ли смысл песнопений.

У меня было очень сильное потрясение от знаменного пения. Лет 15 назад, в годовщину папиной смерти, я был в Москве, на Китай-городе, и зашел там в храм Всех Святых на Кулишках. Пел один мужской голос. Знаменным распевом. Я уже больше 10 лет ходил в церковь, но такого раньше не слышал. Это было прямое попадание в душу.

Что касается канонических песнопений, положенных на мою музыкальную версию, то, по моему ощущению, «Царю Небесный», «Святый Боже», «Богородице Дево, радуйся», «Достойно есть» можно исполнять в храме. С «Отче наш» сложнее. Там ведущий голос, а у нас принято, что «Отче наш» поет церковный народ. А так получится, что «Отче наш» звучит с клироса.

– Мне кажется, что и хорошая инструментальная музыка – камерная, симфоническая – помогает задуматься о Боге. Тем не менее среди музыкантов и композиторов были и есть люди неверующие. Вы понимаете, как такое возможно? Как можно играть такую музыку, тем более сочинять ее, и при этом оставаться атеистом?

– Безусловно, скорблю о том, что пришел в храм в 30 лет, а не раньше, но и радуюсь, что пришел, благодарю за это Бога. Кто-то приходит раньше, кто-то позже, кто-то обращается к Богу уже на смертном одре. Мне, как и вам, трудно понять, что можно заниматься настоящим искусством и быть атеистом. Думаю, что большинство людей, связанных с классической музыкой, хотя бы в глубине души верующие.