Монастырь служит мирянам через служение Богу

Свято-Троицкий Ипатьевский монастырь – жемчужина Православной России. Тысячи и тысячи паломников приезжают сюда, чтобы прикоснуться к истории, ощутить ту самую благодать, которая есть в Доме Божием, месте, где молитва не прекращается ни на минуту. Монастырь с любовью принимает гостей, но настоящая его жизнь – жизнь и молитвенный труд монахов – остается за дверью их келий. Преподобный Силуан Афонский говорил: «Мир держится на молитве, а когда ослабнет молитва, мир погибнет».

– Отец Петр, сегодня в монастыре подвизаются всего 11 человек. Скажем прямо, немного…

– Большие многочисленные монастыри должны формироваться долгими-долгими десятилетиями, если не веками. Когда монастырь открывается, и вдруг сразу появляется огромное количество братии, это предполагает в будущем массу сложностей и искушений, и новейшая история нашей Церкви очень хорошо это подтвердила. Потому что монастырь – это все-таки духовный организм, и он не может вот так: раз – и появиться на свет в зрелом, развитом состоянии. У него должен быть свой период становления, и чем это время будет спокойнее, равномернее, тем лучше это для монастыря и для братии. Поэтому для игумена, который является духовным и административным руководителем монастыря, очень важно, чтобы каждый насельник был у него на виду. А это возможно только тогда, когда нас немного. А вот когда эта малочисленная братия подрастет, лет так через …цать, когда новоначальные неофиты превратятся в умудренных старцев – под словом «умудренных» я здесь не имею в виду особо благодатных, я подразумеваю, что они в свою малую меру станут теми, кто терпеливо прошел длительный искус пребывания в обители. Их жизнь монашеская, как некую тряпочку, перестирала, тщательно перемолола, как зерно, они уже успокоились, смирились и с Богом, и с самими собой, перетерпели всё, что им было положено претерпеть, пережили и перенесли все необходимые искушения, смогли их преодолеть и, что самое главное, сохранили и приумножили свою любовь к обители и Богу, и, таким образом, стали качественными, добротными монахами. Вот тогда на плечи таких братий можно возлагать обязанности и послушания, которые необходимо нести на доверии игумена, то есть беря уже на себя ответственность в решении разнообразных вопросов, связанных с послушанием, организовывая и свою работу, и работу подчиненных по своему усмотрению.

Когда я сюда пришел, здесь фактически остался один человек.

– Даже так!

– Сейчас мы живем в совершенно других условиях, мы уже давным-давно оторвались от эпохи советской, когда почти все храмы в России были закрыты, духовенства было катастрофически мало, и те единичные монастыри, которые существовали, порой буквально выживали в условиях непрекращающихся явных и скрытых гонений, вынуждены были в силу объективных исторических обстоятельств нести на себе бремя окормления всей российской паствы, помогать народу церковному сохранять и приумножать веру – нести обязанности приходских храмов. Сейчас же нам заниматься этим, как мне видится, совершенно не нужно, да и некому у нас этим заниматься.

– А в какую эпоху мы сейчас живем?

– Мы должны сейчас потихоньку, медленно, кирпичик за кирпичиком восстанавливать разрушенный порядок монашеской жизни – правильной монашеской жизни. Вот, например, в монастырях собирают братию и тут же начинают их постригать-рукополагать – чтобы они окормляли народ. Вопрос: братия зачем? Кого нам окормлять? Вокруг достаточное количество храмов, во многих отношениях более опытное белое духовенство. Не стоит думать, что если нам на голову наденут клобук, то мы станем выше и умудреннее приходских священников и лучше них сможем руководить жизнью мирян. Это раньше были люди, которые прошли через ссылки, через лагеря, которые были исповедниками, живыми свидетелями о Боге, они знали прекрасно человеческую душу и, будучи сами многократно испытаны, могли искушаемым помогать. А мы-то что? От горшка два вершка – и сразу в наставники к людям? Нет, так нельзя. Есть верующие церковные люди, есть для них приходские храмы и приходское духовенство, и воцерковление, забота и воспитание в вере этих людей – их хлеб, их обязанность: они должны исповедовать, причащать, они должны ходить по домам, совершать для мирян таинства и требы, они должны всё это делать. И, соответственно, распорядок богослужения на приходах должен подстраиваться под мирян, а в монастырях – под монахов.

Это, конечно, не значит, что мы должны совершенно закрыться от людей и отказывать им в возможности исповедаться и причащаться, монастырь этим должен заниматься, но только постольку поскольку, в меру своих сил и возможностей – не в ущерб внутреннему распорядку и монашеским правилам. Да и потом, как я уже сказал, здесь некому этим заниматься так, как это делали те, кто нас когда-то воспитывал. Здесь неопытные монахи, неопытные все. И поэтому нам надо просто тихо, мирно, неторопливо и основательно созидать свою жизнь. Надо отдавать себе отчет в том, что это лишь только начало будущего фундамента, и поэтому мы должны быть очень внимательны.

– Правильно я понимаю, что у монахов должна быть единственная задача, цель, послушание – молитва?

– Я убежден в том, что задача нынешних монастырей состоит не в том, чтобы «возиться» с мирянами, простите за это слово, и проявлять о них попечение, но чтобы в нашем обществе была, пускай малая, часть людей, живущих в чистоте, в согласии со своей совестью и Богом, раскаявшихся и раскаивающихся. Нашему обществу это крайне нужно, нужно как воздух. Здесь совершенно справедливо употребить притчу Спасителя о малой закваске, положенной в три меры муки. Мирянину, думаю, достаточно увидеть спину того, кто хранит мир души, ходит пред Богом, ему этого хватит надолго – остальное дополнит его приход и любимый им батюшка. А вот потом, может быть, в среде правильно живущих монахов появится тот, кто не своевольно, не своим хотением, а Божиим избранием и сокровенным помазанием будет поставлен на тяжелейшее служение окормления и утешения народа – так называемое старческое служение. Ведь мы с вами знаем из жизнеописаний святых и святоотеческой литературы, что далеко не все монахи, живущие высокой, святой жизнью, выдвигались Богом на этот подвиг. Иначе говоря: приход служит Богу через служение мирянам – монастырь служит мирянам через служение Богу.

И потом есть еще один, на мой взгляд, важный момент: для большинства людей – а большинство все-таки воспитано на верных понятиях, что хорошо, что плохо, – очень важно иметь опору своим добрым и правильным устремлениям, пусть самую малую, но опору; потому что многие споткнулись, особенно за последние десятилетия, и были увлечены на путь греха по причине недоброго окружения, всеобщего порицания добродетели и восхваления греха. И чтобы иметь подтверждение внутреннему голосу совести, что добро – это добро, а грех есть несомненное зло и что это не теория и отвлеченная философия, но реальность повседневной жизни… Так вот ради этого необходимо иметь возможность соприкоснуться с тем миром, в котором живут люди, исполняющие это добро во всей его чистоте, в полную силу, на деле. Поэтому, как мне кажется, мирянам нужны не наши поучения и советы, которые потом скорее всего будут мешать им жить, а свидетельство того, что правду Божию творить не только нужно, но и возможно.

Конечно, быть может, все то, о чем я сейчас говорю, – это такая красивая теория, но у меня пока нет причин смотреть на эти вещи иначе.

– Отец Петр, вы хорошо знали и много общались с архиепископом Костромским и Галичским Алексием (Фроловым), отошедшим в вечность в 2013 году. Чему вы научились у владыки?

– Скажу такую вещь: некоторые апостолы были сродниками Господа, но они впоследствии не дерзали называть себя Его братьями. Я это к чему говорю: у меня язык не поворачивается называть себя духовным чадом владыки Алексия, мне стыдно. Хотя по факту это так. Чему я научился? Мало чему, к сожалению, но это мое личное.

А что касается, например, устава Новоспасского монастыря, где владыка много лет был наместником, – вы же это подразумеваете в своем вопросе? То я постарался ничего оттуда не переносить, как бы это ни казалось парадоксальным. Конечно же, Новоспасский – это моя обитель, в ней я прожил 19 лет. Туда я пришел молодым человеком, отец Алексий тогда меня сразу же взял в оборот. Я там был послушником, там я постригался, был рукоположен, оттуда меня владыка забрал за собой сюда. Но в Новоспасском была совсем другая жизнь. И условия той жизни воспроизвести по образу и подобию не представляется возможным, они здесь неприменимы. Я могу сказать честно: когда жил в Новоспасском монастыре, меня тяготило изобилие народа, вообще многолюдство для меня тягостно очень. Меня внутренне печалило то, что мы выполняем функцию прихода, – это ни в коем случае не упрек и не претензия к тому взгляду, который был у владыки Алексия на монастырь. Конечно, что греха таить, некоторые вещи воспринимались мной тогда, мягко говоря, недальновидно, в голове было больше теории и всякого рода мечтательности, казалось, что многое можно было делать иначе. Ведь чтобы понять даже простые вещи, необходимо возвыситься так, чтобы видеть все целиком, я же на все взирал со своего шестка.

Но нам Богом даровано время, которое и умудряет, и обогащает опытом, и сегодня я могу сказать со всей убежденностью: владыка не ошибался. Он делал все правильно, да и делать по-другому было нельзя. Он очень мудро и терпеливо давал возможность расти тому, что взращивает Бог. Владыка Алексий был человеком особого склада, большой внутренней жизни, где самоотверженно день за днем совершается подвиг. У него были такие наставники, и сам он был человеком иного уровня, чем мы, букашки, – очень высокого. Это были люди другой эпохи. Несмотря на то, что нас исторически вроде бы разделяют всего какие-то 30 лет – что это для человеческой истории?! Но когда человечество такими быстрыми темпами сползает в бездну разложения и это разложение с чудовищной жадностью пожирает всех нас, то между близко стоящими поколениями образуется очевидная непреодолимая нравственная разница.

– А что вы видите сейчас? Какие люди сейчас приходят?

– Очень слабые: мир настолько разложил человека, что современные люди хотят быть и благочестивыми, и в то же время обладать всеми удовольствиями этого мира. Современный человек не хочет ничем жертвовать ради Церкви, он не хочет отказывать себе ни в чем. Если раньше при мысли о подвиге сердце христианина разгоралось радостью и желанием трудиться, кипело ревностью, то у нынешних от такой же мысли оно исполняется тоской и ужасом – перспектива подвига как необходимого условия встречи с Богом их гнетет. Кстати, это касается не только того подвига, который ради Христа, но также и в миру подвига и самопожертвования не ищут. Это катастрофа. Конечно, я верю, что современных христиан, а также идущих за ними вослед, несмотря на это, казалось бы, отчаянное положение, Господь обязательно приведет к Себе, для Него нетрудно найти спасительные пути всякому – через личные испытания, через страдания. Все равно придут к тому моменту, когда в них созреет решимость сказать себе: «Или – или». Просто Господь как каждого человека, так и каждое поколение ведет своим неповторимым путем.

Но, возвращаясь к сравнению того, что было в Новоспасском и что приходится обустраивать здесь, повторю: там была совершенно другая жизнь. В Новоспасском монастыре был владыка Алексий. Он был средоточием всей жизни не только для братии, но и для многочисленных прихожан – он был архиереем, наставником, духовником для огромного количества москвичей. Но мне этого не дано, и я не могу примерить на себя его роль, и таких здесь нет. Поэтому когда я здесь оказался, стал здесь игуменом, то для меня было любезным, драгоценным и желаемым заниматься только созданием исключительно обители – всё остальное устроит Сам Господь, и никогда у меня не было сомнения в правильности такого подхода. Делай, человек, свое дело, которое ты должен делать, а остальное приложится. Наше служение – это идти проторенной дорожкой, надежной и безопасной, согласованной с монашескими традициям. И, думаю, это и есть то, что привлекает сюда Божию благодать.

– Отец Петр, костромичи от москвичей отличаются?

– Разница большая. И я могу сказать, что самое главное отличие в том, что здесь люди более нравственны и чисты. Москвичи – более испорченные люди, и я это говорю с большой любовью к москвичам, ведь я сам коренной москвич. Здесь люди более спокойные, более цельные, но они более «тугие» в отличие от москвичей. Но это еще, видимо, какая-то природа костромской земли: то есть они, как Лесков писал, «тесто», и они действительно как тесто. Сравнить в отношении благочестия трудно, потому что Москва – это более чем 10-миллионный город, и поэтому неудивительно, что храмы в Москве полны. Но все же я не замечаю здесь такого активного участия в богослужебной жизни, как в Москве. Тут люди я бы не сказал, что более ленивые, но более сдержанные, что ли, в этом отношении.

– Перед нашим интервью я зашел в Троицкий храм и был покорен иконостасом. Такого я нигде и никогда не видел.

– Это раннее русское барокко. Церковный организм – организм очень живой. Церковь никогда не была закосневшей структурой, она всегда развивалась, она всегда двигалась вперед, потому что человеку свойственно всегда познавать и творить что-то новое. Ему свойственно что-то делать. Даже в Раю, по заповеди хранить его и возделывать, он продолжал бы что-то созидать новое. Потому что Господь создал человека по Своему образу и подобию, и в этот образ входит качество творца, то есть человек был создан со-творцом Богу, значит, он призван создавать, и то, что он призван создавать, должно быть прекрасно.

За всей богословской и канонической строгостью Православия, за, казалось бы, на первый поверхностный взгляд весьма узкими рамками церковной жизни стоит широкая перспектива развития, определенная Богом для всей твари, и это развитие и восхождение безгранично – уходит в вечность. И поэтому Церковь все время находилась в творческом процессе: византийская церковная культура развивалась: храмоздательство, живопись – все это доходило до какого-то своего пика, предела, высшего состояния, ускорялось, замедлялось, переживало закономерные спады. И тем более для церковной культуры русского человека, который вообще является человеком таким всеобъемлющим, очень любопытным, всеохватывающим, никогда не представлялось трудным вбирать в себя какие-то, казалось бы, на наш первый взгляд, чуждые элементы.

Русский человек все принятое извне перерабатывал в самом себе очень тщательно и выдавал в итоге что-то неповторимое, совершенно свое, проникнутое духом Православной Церкви. Не забывайте: люди тех веков жили в очень органичном, закономерном мире. Их жизнь находилась в ограждении многовекового уклада. Всё тогда было закономерно и естественно, и поэтому всё, что делали тогда люди, было и красиво, и органично. Например, если в храме XII–XIII или XIV века ставился иконостас, который сооружался уже в веке XVII или XVIII, то он входил в эту среду, не противореча ей. У людей того времени было природное чувство красоты, они рождались с этим чувством, это было врожденное чувство культуры. Владыка Алексий говорил: тогда люди не могли сделать плохо, а сейчас не могут сделать хорошо. И это совершенно правильно. Поэтому в нынешнее время, как ни пытаются создатели храмов, иконостасов, икон, росписей, ювелирных украшений и прочей утвари создать нечто достойное Церкви и ее богослужения, в подавляющем большинстве случаев все это выходит, мягко говоря, неубедительно – к сожалению. Но я говорю о большинстве, поскольку есть, конечно, и исключения.

– Но экскурсии и паломников туда водят нечасто. Вы скептически относитесь к миссии через такие экскурсионные группы?

– Как – «скептически»? Я же являюсь директором музея, и экскурсоводы нам подчиняются – они являются нашими внештатными сотрудниками. И поэтому мы рассматриваем эту деятельность как миссионерскую. Мы периодически встречаемся с нашими сотрудниками-экскурсоводами, определяем направленность их деятельности. Мы специально напоминаем им, что, хотя они должны людям рассказать историю, они должны делать это таким образом, чтобы заложить в людях зерно любви к истории своего Отечества и своей Церкви, показать красоту этой истории, чтобы человек зашел сюда один, а вышел другой – облагороженный. Нужно постараться хоть немножко, но заложить в него таких зерен – это очень важно, поэтому мы относимся к этой работе очень серьезно. Большинство наших экскурсоводов – церковные люди, то есть они всегда рассказывают с точки зрения Православной Церкви, это не светская подача.

– Отец Петр, благодарю за беседу и вашу искренность.

– Я хочу всем нам, всем русским людям пожелать, чтобы мы почаще вспоминали: мы – один народ. Мы должны жить как единое целое. Чтобы это было так: «едиными усты и единым сердцем» – и чтобы это было бы одним из правил жизни русского человека: на Дальнем Востоке, в Сибири, в Архангельске, в южнорусских землях, здесь, в Костроме, мы ощущали бы себя единой нацией, единым богоносным народом. Это очень важно сейчас для нас. А всё остальное приложится.