Дело, которое стало образцом для Большого террора

Программа Марины Лобановой «Встреча»

Гость: Мария Игоревна Дегтярева (г. Пермь), доктор философских наук, кандидат исторических наук, автор книги «Дело «Общества трудового духовенства» (1937 год). По материалам ПермГАСПИ» (включена отдельным томом в Книги памяти жертв политических репрессий Пермского края)

Тема: Дело «Общества трудового Духовенства» (1937 год)

М. Лобанова:

— Почему вы заинтересовались этим делом? С чего всё началось? В чем особенности этого дела?

М. Дегтярева:

— Об этом деле я узнала от мамы, поскольку она, как я уже говорила, за несколько лет до меня проработала фонд ПермГАСПИ, отбирая дела для епархиального отдела истории и канонизации. Название дела вызывало скорее недоумение, и сначала особого желания заниматься им у меня не было, тем более, что мама предупредила: дело не только объемное (шесть массивных томов с приложениями и отдельный том – «Переписка»), но и очень тяжелое.

Мама старалась предложить мне такие дела, в которых через документы «просвечивала» бы личность исповедника и такие, где были бы фотографии подследственных. Так я познакомилась с историями священников Димитрия Овечкина, Константина Воронцова, Владимира Корепанова и др.

Часть из них пострадала в период «большого террора» и уже прославлена в лике святых.

Года три я ходила вокруг этого дела, понимая уже, что с профессиональной точки зрения это неоправданно, поскольку дело «Общества» – центральное для этого периода времени в нашем регионе, а остальные дела 1937-38 гг. были инициированы в его продолжение, по «зачистке». Преодолеть эту инертность и неуверенность мне помогли слова одного московского профессора – доктора социологических наук Геннадия Семеновича Батыгина, который в привычной для него шутливой манере говорил вещь, подкрепленную его огромным исследовательским опытом: «Если вы хотите заниматься наукой, надо выбирать то, к чему душа не лежит». Батыгин считал, что это в значительной мере освобождает от пристрастности и побуждает к аккуратности и методизму. И с этой установкой я усадила себя за материалы дела, казавшегося сначала неодолимым.

Главная особенность этого дела заключается в том, что это одно из первых в стране плановых «поточных» дел периода «большого террора».

Если вы хотите заниматься наукой, надо выбирать то, к чему душа не лежит

Оно было инициировано в рамках подготовки и вступления в силу печально известного оперативного приказа № 00447 наркома Внутренних дел Н.И. Ежова «Об операции по репрессированию бывших кулаков, уголовников и др. антисоветских элементов», утвержденного Политбюро ЦК ВКП(б). То есть оно было частью операции союзного значения по борьбе со всеми «подозрительными» на территории страны (или с так называемым «крестовым фронтом против советской власти») в преддверии выборов в Верховный совет СССР, намеченных на декабрь 1937 г.

Выход приказа 00447 был связан с общей напряженной обстановкой в стране и растущим недовольством стилем сталинского правления. Кроме того, в 1936 г. была обнародована новая редакция Конституции, в которой формально снимались ограничения с недавних «лишенцев» и таким образом они допускались в круг избирателей. И на этом фоне оказалось, что во время январской переписи населения 1937 г. более половины граждан СССР сделали отметку в соответствующей графе о том, что являются верующими. Это несмотря на открытую антицерковную политику государства на протяжении двадцати лет, репрессии в отношении духовенства, пропагандистскую деятельность «Союза воинствующих безбожников» Емельяна Ярославского… То есть это свидетельствовало о том, что авторитет духовенства в обществе по-прежнему высок, и внушало руководству сомнения в «тотальности» успеха на предстоящих выборах.

В этом деле и подобных делах 1937 г. обоснованием для продления сроков следствия, а, следовательно, и расширения круга арестованных, служила формулировка: «Ввиду предстоящих выборов в Верховный Совет».

Второй особенностью этого дела было то, что с самого начала ему придали статус «образцового». По времени оно несколько опередило выход приказа 00447, поскольку было начато весной. Еще на стадии производства сфальсифицированные протоколы допросов обвиняемых были направлены в Главное Управление НКВД, в Москву, где их растиражировали и разослали периферийным организациям по всей стране в качестве «методологического руководства». То есть на основе этого дела выстраивались и другие дела против верующих.

А третьей особенностью было то, что «сценарий», разработанный пермскими и свердловскими следователями НКВД, поставил в положение обвиняемых не только православных христиан, но и людей самых разных общественно-политических взглядов и позиций.

Остается только удивляться тому, что размах «операции» вызвал некие сомнения по поводу ее целесообразности лишь в 1939 г.

М. Лобанова:

— Как шла работа над книгой?

М. Дегтярева:

— Все это оказалось не так просто. На первой стадии исследования нужно было просмотреть целый комплекс формализованных документов: анкет арестованных, обоснований для ареста, характеристик, описей имущества и т.д. Понемногу я выработала оптимальную систему обработки и маркировки материала, используя табличные формы и расширенные приложения к ним. Это оправдало себя, поскольку в источниковедении и в этом деле каждая деталь имеет большое значение и правильная систематизация рабочего материала позволила быстро находить необходимое. Но, все равно, разбор документов в архиве и их последующий анализ занял достаточно много времени – примерно год.

Затем, когда я приступила к содержательной части, предстояло разобраться в хитросплетениях разработанной НКВД сюжетной фабулы обвинения, при этом каждый лист источника буквально «вопил» о подтасовках и несправедливости в отношении арестованных.

И уже после того, как сюжетная основа дела выстроилась в определенном порядке, пришлось надолго «погрузиться» в «теневую сторону» работы спецотдела, познакомиться с материалами внутренних проверок НКВД — КГБ (1939 и 1956 гг.), и, наконец, разобрать переписку КГБ с родственниками необоснованно осужденных по этому делу.

В этом деле и подобных делах 1937 г. для расширения круга арестованных служила формулировка: «Ввиду предстоящих выборов в Верховный Совет»

При этом в процессе работы возник ряд вопросов, и часть из них удалось разрешить, но не все. Например, на стадии завершения работы с материалами следствия 1937 г. выяснилось, что выписок из актов о расстреле в деле меньше, чем приговоров свердловской «тройки» НКВД. Обстоятельства смерти одного из подследственных, диакона Михаила Баннова, удалось прояснить, а другого, архиепископа Досифея (Степанова), пока, к сожалению, нет. В общем, дело оказалось с «сюрпризами».

И своеобразное «напутствие» профессора Батыгина, касающееся исследовательской дисциплины и преодоления себя, вспомнилось мне за время работы не раз и поддерживало в самые трудные моменты.

Особенностью этого дела было то, что с самого начала ему придали статус «образцового». Еще на стадии производства сфальсифицированные протоколы допросов обвиняемых были направлены в Главное Управление НКВД, в Москву, где их растиражировали и разослали периферийным организациям по всей стране в качестве «методологического руководства»

М. Лобанова:

— Как связаны события времени Большого террора и времени Гражданской войны?

М. Дегтярева:

— Поскольку идеологические основы курса ВКП(б), связанные с теорией «классовой борьбы», десятилетиями оставались неизменными, «большой террор» был продолжением политики «красного террора».

Террор (а это слово переводится с французского как «ужас») как политика нашел обоснование в программных установках лидеров партии большевиков. Достаточно напомнить о таких известных высказываниях, как фразы, например, Л.Д. Троцкого: «Советская власть – это организованная гражданская война» (Цит. по: Пайпс Р., Коммунизм. – М.: Московская школа полит. исследований. 2002. С.56-57.), или М.Я. Лациса: «Не ищите на следствии материалов и доказательств того, что обвиняемый действовал делом или словом против советской власти. Первый вопрос, который мы должны ему предложить, – к какому классу он принадлежит, какого он происхождения, воспитания, образования или профессии. Эти вопросы и должны определить судьбу обвиняемого. В этом – смысл и сущность красного террора» (Лацис М.Я. 01.01. 1918 г. «Красный террор», Казань).

«Большой террор» был продолжением политики «красного террора»

Сознание высшего партийного руководства и после окончания Гражданской войны оставалось дихотомичным, с присущим такому типу разделением гражданского населения на «своих» и «классово чуждых». Вот, это что касается идеологии…

Были ли связаны между собой события Гражданской войны в Прикамье и начало «большого террора» – это вопрос дискуссионный. Я предполагаю, что часть моих коллег могла бы указать на то, что это иной хронологический период, но, на мой взгляд, «пермская катастрофа» (по определению И.В. Сталина) не прошла для города без последствий. Я упоминала об этом в нашей предыдущей беседе, и сегодня хотела бы сказать об этом чуть более подробно.

Позволю себе заметить, что сюжетная основа современного фильма Сергея Снежкина «Контрибуция», снятого по мотивам одноименной повети Леонида Юзефовича, грешит неточностью. Пермь показана в фильме пассивной, провинциально-ограниченной и практически безучастной. В действительности это было не так.

Прежде всего, беженцы, приезжавшие в Пермь из центральных губерний в начале революции в условиях голода, отмечали вовлеченность городской общественности, и особенно людей интеллигентных профессий, в церковную жизнь.

При этом позиция правящего архиерея архиепископа Андроника и его помощника викарного епископа Феофана (Ильменского) не оставляла сомнений в отношении того, какая из сторон в условиях обозначившегося гражданского конфликта с большим основанием может ассоциироваться с законным порядком.

Владыка Андроник, человек монархических убеждений, так объяснял в одной из проповедей обязанность молиться за Временное правительство: «Около Царя русские люди объединялись, как дети возле отца. <…> Не стало у нас Царя <…> Что же нам делать среди таких испытаний? Прежде всего мы будем проявлять полное подчинение Временному правительству, как власти, которая не без воли Божией взяла бразды правления <…> Пусть не разжигаются страсти и не проявляются обострения между русскими людьми, ибо сия вражда может в корне подорвать нашу жизнь…» (Архиепископ Андроник. Как должно жить и действовать русским людям. Составитель Королев В.А. М.: Содружество «Православный Паломник», 2003. С. 37).

О послушании говорит он в другой своей проповеди: «Когда мы получили известие об отречении от Престола Благочестивейшего Императора Николая Александровича, мы приготовились, согласно Его распоряжения, поминать Благочестивейшего Императора Михаила Александровича. Но ныне и Он отрекся и повелел повиноваться временному правительству, а посему, и только посему, мы поминаем временное правительство. Иначе никакие силы нас не заставили прекратить поминовение Царя и Царствующего Дома» (Архиепископ Андроник. Как должно жить и действовать русским людям. С. 37).

Викарный епископ Феофан так же ясно засвидетельствовал свою позицию и неудовлетворение тем фактом, что часть соликамских священников как-то заявила о «лояльности по отношению ко всем гражданам»: «С великой грустью прочитал я сей журнал пастырского собрания <…> Пастыри Церкви, служители «идеалам христианства» выражают «лояльность» всем гражданам без различия <…>, в том числе и проявившимся среди нас, к глубокому сожалению, людям, отторгшимся от единства веры с нами, насильникам и грабителям, наполнившим город наш грабежами и убийствами… Куда пошли 500 000, взятых у граждан г. Соликамска? Где хлеб, обещанный им? <…> С негодованием отвергнув обвинение в том, что будто бы Вы призывали к вооруженному восстанию против бандитов и избиению их, Вы в то же время должны были, как пастыри, как соль земли, как свет мира, высказать свой нравственный суд насильникам и грабителям, выразить свое негодование и порицание. <…> Обращаюсь с сим призывом к иерейской совести всякого из Вас. Не посрамите моей совести пред Вами скорбящей «о вашем искушении от врага» (Цит. по: Протоиерей Алексий Марченко. Крестный путь священномученика Феофана (Ильменского), епископа Соликамского в документах и исследованиях. // Материалы IV Краевых Православных Образовательных Феофановских Чтений «Мудрость мира сего есть безумие перед Богом». К 90-летию «Красного террора» в России. Пермь, 22-24 декабря 2008. Пермь. Издательство Пермской епархии. 2009. С. 33).

Оба архиерея приняли мученическую кончину от рук большевиков в 1918 г. в период «красного террора». При такой позиции это неудивительно.

Кстати, среди служителей Православной Российской Церкви, имевших большой авторитет и принявших сторону «белых», была и игумения Чердынского Иоанно-Богословского монастыря Руфина (Кокорева). Ей придется пережить эмиграцию и по пути следования Добровольческой армии, а потом за границей, в Харбине и Шанхае, собирать «осколки» разбитых революцией и Гражданской войной детских жизней. Через приют, основанной Матушкой Руфиной, в честь Владимирской иконы пройдет в 1920-е – 30-е гг. не одна сотня детей-сирот.

Учитывая высокую степень авторитета обоих архипастырей и игумении Руфины, неудивительно, что город в условиях налетов на храмы и начавшихся «реквизиций» отозвался на призыв архиепископа Андроника и поднялся на защиту Церкви, причем и не только Церкви, но и общественного порядка и достоинства человеческого.

Пассивным оказалось скорее большевистское руководство, круглосуточно «заседавшее в режиме банкета» в Доме пароходчика Мешкова на набережной Камы и как-то нелепо пропустившее 24 — 25 декабря 1918 г. взятие города Сибирской армией генерала Р. Гайды. Причем генерал А. Пепеляев вошел в Пермь со своим Енисейским полком под утро после перехода в 35 верст в мороз на лыжах.

В распоряжении «белых» оказались тогда существенные ресурсы: 5000 вагонов, вооружение, горючее, медикаменты, снаряжение, продовольствие, даже доставшийся им неповрежденным камский мост. А, кроме того, когда Анатолий Пепеляев весьма благородно объявил амнистию участникам пермского гарнизона, попавшим при «красных» под принудительную мобилизацию, особенно болезненным для большевистского руководства оказался тот факт, что освобожденные тут же добровольно вступили в ряды Белой армии.

Когда же в июне 1919 г. ситуация на восточном фронте в целом изменилась, поддержка города, и особенно – железнодорожников, обеспечила «белым» возможность хорошо организованного отступления. Взорвав мост через Каму и уничтожив в районе станции Левшино почти всю камскую флотилию, они собранно, без паники покинули город с большими запасами и помогли уйти из зоны опасности всем, кто был в состоянии, включая профессоров и преподавателей Пермского Университета. Мера оправданная, поскольку в августе того же года в Перми и пермских пределах будут созданы первые концлагеря для лиц нежелательного происхождения. Впрочем, часть беженцев вернулась в город после окончания Гражданской войны, но эффект «пермской катастрофы» помнился еще очень долго.

Неудивительно, что город в условиях налетов на храмы и начавшихся «реквизиций» отозвался на призыв архиепископа Андроника и поднялся на защиту Церкви, причем и не только Церкви, но и общественного порядка и достоинства человеческого

Вот почему, на мой взгляд, есть основания полагать, что выбор Перми в качестве одной из «экспериментальных площадок» для отработки методических приемов ведения следствия во время «большого террора» был неслучаен. Процесс по делу «Общества трудового духовенства» мог быть своеобразной «платой» за «пермскую катастрофу». С учетом тех категорий, которые были обозначены в качестве «подозрительных» в июльском оперативном приказе № 00447 наркома внутренних дел СССР Н.И. Ежова, послужившем «юридическим основанием» «большого террора», Пермь была просто находкой: «бывшие белые» и их «пособники», «члены оппозиционных партий», «кулаки», «бежавшие со спецпоселений» и «освободившиеся из лагерей», «церковники» и т.д.

Выбор Перми в качестве одной из «экспериментальных площадок» для отработки методических приемов ведения следствия во время «большого террора» был неслучаен

М. Лобанова:

— Каково было положение Церкви в Перми к началу Большого террора?

М. Дегтярева:

— Оно было таким же, как в целом в стране. В 1920-е гг., Церковь пережила череду расколов, поддержанных ОГПУ-НКВД – 6-м отделением секретного отдела ГПУ А.Ф. Рутковского (до мая 1922 г.) и Е.А. Тучкова. К сожалению, в период 1920-х гг. Пермь оказалась одним из центров «обновленчества».

«Обновленческой кафедрой» стал один из самых красивых городских храмов – в честь Рождества Пресвятой Богородицы на ул. Покровской. Причем местные власти, играя на противоречиях между канонической церковной структурой и «обновленцами», в нескольких случаях передавали здания храмов двум разным общинам, провоцируя углубление конфликта. На таких приходах службы были разведены по времени и по разным приделам храма общинами разного подчинения. Общения между их представителями не было.

Ситуация усугублялась тем, что в начале 1930-х гг. в стране прошла новая крупная антицерковная кампания под предлогом «борьбы с противниками сплошной коллективизации». 1929 г., как известно, был объявлен годом «коренного перелома», сталинским руководством был взят тогда курс на форсированную коллективизацию и перераспределение средств из одного сектора экономики в другой – из сельского хозяйства в промышленность за счет «ножниц цен». В кон. 1920-х – нач. 30-х гг. начинается массовое закрытие храмов, аресты и административная высылка духовенства. Священнослужителям вменяли тогда в вину то, что они будто бы «сознательно противодействуют курсу ВКПБ», «удерживая верующих в храмах до десятого часа дня», напоминая о значении праздничных дней и постов, и «срывают заготовки по мясу, молоку», «не выплачивают в полном объеме налога» и т.д. Хотя очевидно, что духовенство просто исполняло свой пастырский долг и часто не имело возможности в условиях нищеты выполнить наложенные на них государством обязательства.

Нередко истинной причиной ареста был отказ от выполнения функции «осведомов», и тогда карательный механизм вступал в силу безотлагательно. В фонде ПермГАСПИ такие примеры отложились. Могу назвать несколько: это дела священников Симеона Савкина, Александра Мальцева и Виктора Новожилова.

Сроки заключения до сер. 1930-х гг. составляли в среднем от 3-х до 7 лет. Но, поскольку удар был массированным, к 1937 г. Церковь, казалось, доживает последние дни. И тогда власть сменила тактику и перешла от провокации конфликтов и разделений в церковной среде к тотальному уничтожению Церкви, причем это коснулось верующих уже всех направлений: в первую очередь, конечно, тихоновско-сергиевского, но не только, и «обновленцев», и «григорьевцев», и «викторианцев», и даже старообрядцев.

Такова была ситуация в Перми к моменту начала масштабной «операции» по борьбе со всеми «подозрительными» на территории СССР накануне выборов в Верховный Совет: во многом спровоцированное и поддержанное «спецотделом» разделение в церковной среде и лишь небольшая часть оставшихся на свободе священников и членов причта.

М. Лобанова:

— Что же такое «Общество трудового духовенства»?

М. Дегтярева:

— Это название не существовавшей «подпольной организации» будто бы «всесоюзного значения». Сейчас уже с большой долей вероятности можно говорить о том, что не только «организация», но само это название было чистым вымыслом. Основанием для этого служат показания организаторов процесса – следователей Пермского ГО НКВД, арестованных в 1939 г. за применение недозволенных методов в следственной работе.

В качестве примера я могу процитировать выдержку из протокола допроса бывшего оперуполномоченного Поносова от 17 февраля 1939 г.: «Начало в применении извращенных методов было положено б/нач. Особого отделения Мозжериным в июле 1937 года при ведении следствия по делу контрреволюционной организации, которой было присвоено название «Общество трудового духовенства». По этому делу было арестовано свыше 30 человек. В это время в Перми находился бывший нач. УНКВД Дмитриев. Ознакомившись с ходом следствия, он взял с собой некоторые протоколы допросов обвиняемых и вернул их в переработанном виде аппаратам УНКВД с предложением подписать протоколы в таком виде обвиняемыми. Это указание было выполнено лично Мозжериным. Из арестованных создали организацию всесоюзного масштаба, присвоили ей название, о чем не говорили сами обвиняемые» (Архивно-следственное дело Степанова, Гуляева, Беклемышева, Коровина и др. («Общество трудового духовенства»). ПермГАСПИ. Ф. 641/1. Оп. 1. Д. 12396. Т. 6. Л. 118).

В материалах внутренней проверки НКВД 1939 г. есть несколько показаний такого рода, несколько подчиненных руководителя операции – Мозжерина – согласно свидетельствуют об одном. В данном случае применение метода перекрестного допроса источников позволяет убедиться в их достоверности.

М. Лобанова:

— Общество или братство как христианская организация, имевшие расцвет в России накануне революции (например, Общество распространения религиозно-нравственного просвещения, возглавляемое священномучеником Философом Орнатским – мощнейшая православная структура), имели ли место в эпоху гонений? И если да, то как изменились?

М. Дегтярева:

— Эта форма организации церковной жизни сохранилась, и это не только петроградские Православные «братства». В Москве действовали группы миссионерского, просветительского характера, среди которых можно упомянуть преимущественно молодежные «кружки», организованные священниками храма святителя Николая у Соломенной сторожки – о. Василием Надеждиным и о. Владимиром Амбарцумовым. Очевидно, подобные им существовали и в других городах.

Изменения же были продиктованы условиями времени. Важным направлением служения участников христианских «братств» и «кружков» стала помощь нуждающимся (материальная помощь, продовольственные «передачи»), в том числе заключенным, ссыльным, людям, пережившим потерю близких. То есть от просвещения такого рода общины перешли к деятельному милосердному служению и нередко их участники сами становились объектами пристального внимания ОГПУ — НКВД и подвергались репрессиям.

М. Лобанова:

— Сколько человек проходили по этому Делу? Какие это были люди (социальное положение, возраст, пол, другие характеристики)?

М. Дегтярева:

— Официально в период с марта по август 1937 г., в Перми было арестовано 37 человек. По окончании дела было вынесено 37 приговоров к высшей мере наказания. Однако материал внутренних проверок НКВД — КГБ 1939 и 1956 гг. указывают на то, что в контексте этого дела было арестовано не менее 50 священнослужителей, в том числе несколько архиереев канонического поставления и состоявших в расколах. Из представителей Московской Патриархии можно назвать митрополита Свердловского Петра (Савельева), архиепископа Пермского Глеба (Покровского), а из представителей раскольных течений – свердловского «обновленческого митрополита» Михаила Трубина и «григорьевского митрополита» Петра Холмогорцева.

Общее же число пострадавших назвать пока не представляется возможным, поскольку «в связке» с этим делом в 1937 — 38 гг. было арестовано множество людей не только в Перми (Молотове), но и в Свердловске и в других городах Урала. Им предъявляли обвинение в содействии «Обществу трудового духовенства» и в связях с «Уральским повстанческим штабом» или «Религиозно-политическим центром». Среди них были офицеры РККА и «Осоавиахима», руководители партийных и советских структур, родственники священнослужителей, представители интеллигенции, крестьяне («кулаки») и даже мусульмане из с. Кояново…

Что касается социального состава, в первой партии обвиняемых из 37 человек, 10 из них – это «тылополченцы» из 9 батальона РККА и 27 – пермские священники, диаконы и псаломщики, причем и Московской Патриархии, и «обновленческой» структуры. Среди арестованных оказалась и одна женщина – супруга священника Михаила Коровина матушка Мария.

Большинству «тылополченцев» в момент начала пристального наблюдения за ними было по 21 — 22 года, а в момент ареста – по 23 — 24. Трое были постарше, им было по 25 — 26 лет. Как я упоминала, это были в основном дети священников и причетники. У некоторых из них были дети, в анкетах содержатся и упоминания о других родственниках: «брат в ссылке как кулак», «мать на иждивении», жена, сестра…

Анкеты арестованных священнослужителей свидетельствуют о том, что более половины из них (четырнадцать человек) были людьми старше 50-ти лет и еще шестеро – в возрасте около 40 лет. Самым старшим из них было по 67 — 69 лет.

В части анкет, заполненных в тюрьме, содержались пометки о принадлежности арестованного к канонической Православной Церкви или к «обновленцам», в других случаях об этом можно судить из контекста расследования, а в некоторых – лишь выдвигать предположения на этот счет, сопоставляя место служения, свидетельские показания и заявления родственников.

Что касается так называемых «компроматов» для этой группы, ими служили: отметки о судимости либо за нарушение паспортного режима, либо по ст. 58-10, 69 и 74 УК в начале 1930-х гг., в период «борьбы с противниками сплошной коллективизации», о кратковременной службе в Царской армии и у «белых», и об уходе в Сибирь во время Гражданской войны. В некоторых случаях особо отмечалось: «лишен избирательных прав как служитель религиозного культа».

Однако в целом эта группа производила впечатление законопослушной. В личных документах встречались отметки о немедленной и о досрочной амнистии, об освобождении на законных основаниях после истечения срока заключения, и почти у всех – были справки о регистрации, дающие право на служение, выданные Пермским Горсоветом.

М. Лобанова:

— Особенности положения верующих в связи с церковными разделениями, главным образом на «тихоновцев» и «обновленцев» – как это отразилось на ходе дела?

М. Дегтярева:

— В этом случае все участники дела оказались в равном положении. Это было обусловлено изменением стратегии государства: от провокации внутренних расколов – к уничтожению Церкви.

До сер. 1930-х гг. «обновленчество» находилось под «патронажем» ОГПУ — НКВД. Когда же в 1920-е — 30-е гг. оно выполнило «миссию» своеобразного «тарана», обращенного против старорежимной части Церкви, «обновленцы» разделили общую для верующих судьбу, поскольку власть не отказывалась от задачи пропаганды атеизма в государственном масштабе.

Если говорить о том, насколько отличалось поведение представителей канонической церковной структуры и «обновленцев» во время следствия, общего «алгоритма» нет. «Признательные показания» есть с той и с другой стороны, и есть свидетельства о том, что протоколы фальсифицировались сразу.

В деле встречаются показания «обновленцев», написанные от руки и с обилием индивидуализированных речевых оборотов, и это позволяет предположить, что они могли быть подлинными. Никаких конкретных сведений об антиправительственной деятельности «тихоновцев» и «сергиан» в текстах протоколов этой группы нет, но есть «наблюдения», напоминающие аналитические «сводки» тайных агентов, и касаются они «подлинного отношения» представителей канонической церковной структуры к советской власти. К этой же группе относятся рассказы об участии в «религиозной пропаганде» нищих и странствующих монахов. Любопытно, что любые проявления активности в церковной среде, в том числе со стороны «обновленческих иерархов», в этих текстах приравниваются к «антисоветской деятельности» и оцениваются как якобы «противоречащие Конституции». Заметно, что такого рода «признания» сделаны из самооправдания, то есть главным мотивом подследственных является страх.

Они не повлияли существенно на ход процесса, однако на основе такого рода «признаний» был арестован один из представителей канонической церковной структуры, диакон Михаил Баннов, как «верный помощник правящего архиерея».

Исход дела тоже был предрешен заранее: арестованные «обновленцы» тройкой НКВД были приговорены к расстрелу так же как представители «тихоновско-сергиевского» направления.

И «тихоновцы», и «обновленцы» – все участники дела оказались в равном положении. Это было обусловлено изменением стратегии государства: от провокации внутренних расколов – к уничтожению Церкви. … «обновленцы» разделили общую для верующих судьбу, поскольку власть не отказывалась от задачи пропаганды атеизма в государственном масштабе. Если говорить о том, насколько отличалось поведение представителей канонической церковной структуры и «обновленцев» во время следствия, общего «алгоритма» нет. «Признательные показания» есть с той и с другой стороны, и есть свидетельства о том, что протоколы фальсифицировались сразу. … Заметно, что такого рода «признания» сделаны из самооправдания, то есть главным мотивом подследственных является страх

М. Лобанова:

— Как работали следователи? Как начинали, с кого и почему, как раскручивали дело? В чем обвиняли и на каких основаниях?

М. Дегтярева:

— Для начала процесса было использовано несколько поводов. В январе 1937 г., в Свердловске прошел процесс по делу подпольного «троцкистского центра», как будто имевшего связь с Москвой. Курировал этот процесс следователь Дмитриев. Участниками «троцкистско-зиновьевской» организации в Свердловске по версии следствия оказались люди, занимавшие высокие партийные и административные посты. Поскольку от главного обвиняемого, председателя Свердловского горисполкома В.Ф. Головина, удалось получить признательные показания (какими методами – это откроется позже), следователи были уверены в том, что Свердловск был местом, где находился «подпольный антиправительственный повстанческий штаб», имевший «филиалы» в разных городах Урала. Этот штаб, по версии следствия, будто бы планировал создание боевых подразделений и организацию терактов в отношении высшего руководства страны.

Когда Пермь попала в список «подозреваемых» НКВД городов, в оборот были введены два довольно старых «сигнала», относящиеся к 1935 — 36 гг.

Первый – это донесение сержанта Пермского ГО НКВД Аликина о том, что в ноябре 1935 г. в конторку жилстроительства завода им. Сталина зашли трое «тылополченцев» и один из них произнес воодушевленную речь, обличая ошибки политики в отношении крестьянства и нелегкие условия службы в РККА для верующих. В 1936 г. за группой «тылополченцев» из десяти человек было установлено наблюдение, показавшее, что они «не изменили своего мнения по религиозному вопросу»: читают Евангелие, соблюдают посты, отмечают церковные праздники, в части «устаивают коллективные читки молитв», поддерживают переписку с отцами – священниками, а во время увольнительных посещают пермские храмы.

С точки зрения целей следствия имело значение то, что «тылополченцы» поддерживали связи с пермским духовенством, а один из них – Георгий Гуляев – с гомельским архиепископом Досифеем (Степановым). До службы в РККА Георгий служил иподиаконом. Сам Владыка Досифей одно время состоял в обновленческом расколе, но после – вернулся в лоно канонической церковной структуры, порвав с «обновленцами». И, возможно, это и стало тем фактором, который поставил его самого и людей из его окружения под удар плотно патронировавшего церковные структуры НКВД.

А вторым «сигналом» оказался донос в НКВД некой гражданки Борисовой на соседа по квартире – часового мастера Нечаева, будто бы связанного с «монархическим контрреволюционным подпольем». Документ имел своеобразный адрес: «В бюро партизан, в секретку», – и оканчивался росчерком: «В чем и подписуюсь, Борисова». С фактической стороны достоверно было лишь указание на то, что супруги Нечаевы были верующими и благотворителями пермских храмов, поддерживали знакомство со священниками и епископами. Однако этот документ был использован в качестве «запроса снизу, от масс» для обоснования версии о действии в Перми будто бы укорененной со времен Гражданской войны подпольной антиправительственной сети.

Невозможность установить личность «заявительницы» и допросить ее по существу не воспрепятствовали тому, что 14 мая 58-летнего мастера Нечаева арестовали. За ним «тянулся след»: в 1924 г. он был арестован на короткий срок по подозрению в хранении валюты…

Весной 1937 г. «тылополченцев» подозревали в создании христианской общины по типу петроградских «Православных братств», называя в качестве инициаторов этой идеи – то Георгия Гуляева, то Николая Лебедева. Причем само признание в религиозности с первых шагов получило в материалах дела однозначную интерпретацию: оно приравнивалось к «контрреволюционной деятельности». Это нашло отражение в протоколах допроса. На вопрос о «фактах к.р. деятельности» следует «признание» в том, что основой для общения той группы послужили религиозные взгляды…

А затем решили повысить «градус» политической опасности этой общины и выдвинули обвинение в том, что по указанию пермских священников Саввы Беклемышева и Михаила Коровина эти молодые люди будто бы хотели воспользоваться новыми условиями по Конституции 1936 г. для проведения верующих в органы власти, что расценивалось как «политическая акция». В интерпретации следствия в преддверии выборов в Верховный совет СССР «тылополченцы» и священники будто бы планировали проведение широкой антисоветской агитации и «превознесение троцкистов», что само по себе является вещью весьма фантастической.

При этом никаких улик и «вещдоков» типа листовок, агентурных инструкций, писем политического характера в распоряжении следствия не было.

Настоящий размах это дело приобрело, благодаря руководству свердловского следователя Дмитриева и ответному «творческому участию» пермского следователя Мозжерина. Дмитриев дал пермскому ГО НКВД установку придать делу «шпионско-диверсионную окраску» в контексте подготовки к выборам в Верховный Совет СССР и вступлением в силу оперативного приказа № 00447 о «борьбе со всеми подозрительными».

Основанием для отработки официальной версии стало несколько фактов: знакомство Георгия Гуляева с Владыкой Досифеем, периодические посещения Перми обновленческим «митрополитом Свердловским» Михаилом Трубиным и один документ, который изъяли при аресте пермского священника Михаила Коровина, нерассудительно оценив его как «список завербованных в подпольную структуру». В действительности же это был список прихожан Заборской церкви, где служил о. Михаил, относящихся к тихоновскому направлению. В нем были указаны личные данные, фактические адреса прихожан и их родственников; при этом по большей части это были весьма немолодые люди. Самым старшим из них было по 80 — 85 лет.

Если архиепископа Досифея (Степанова) следствие представило в «амплуа резидента польской разведки», то обновленческого «митрополита» Михаила Трубина – в роли главы «антисоветского крестового фронта» на Урале, будто бы объединявшего вокруг себя целую группу архиереев совершенно разного подчинения. В этом ряду оказались двое – канонического поставления: митрополит Свердловский Петр (Савельев), архиепископ Пермский Глеб (Покровский) и «григорьевский митпрополит» Петр Холмогрев.

Итак, определяющими для хода процесса оказались общие установки в связи с выходом приказа № 00447. С методологической стороны это дело выстраивали по «пирамидальной схеме»: максимальное расширение связей обвиняемых и попытка свести предполагаемое «общее руководство организацией» на «конус», замкнув его на значительных фигурах – на епископате. Причем тексты нескольких протоколов допросов (в частности, отца Михаила и матушки Марии Коровиных) указывают на то, что «сверхзадачей» следствия было поставить в положение обвиняемых Владыку Сергия (Страгородского) и его ближайшее окружение. От арестованных пытались добиться признания о том, какие «установки о методах контрреволюционной работы они получили из управления Патриархией?».

… решили повысить «градус» политической опасности этой общины и выдвинули обвинение в том, что по указанию пермских священников молодые люди будто бы хотели воспользоваться новыми условиями по Конституции 1936 г. для проведения верующих в органы власти, что расценивалось как «политическая акция»

М. Лобанова:

— Как вели себя подследственные? Окружение? Есть ли история свидетелей, и других проходивших по делу не в качестве обвиняемых?

М. Дегтярева:

— Я уже упоминала о том, что источники не позволяют сегодня претендовать на полную историческую реконструкцию неформальной стороны этого процесса.

Мы не можем судить, кого действительно вызывали на допросы, а за кого написали показания «от и до». Об этом можно говорить только в вероятностном ключе. Следствие сосредоточило основной удар на нескольких арестованных: «тылополченцах» Георгии Гуляеве, его друге Николае Лебедеве, архиепископе Досифее (Степанове) и священниках Савве Беклемышеве и Михаиле Коровине.

Возможно, отца Михаила Коровина и матушку Марию, действительно, допрашивали неоднократно. Поводами к тому было то, что матушка Мария ездила по делам в Москву и заходила в управление Патриархией для того, чтобы уточнить, к кому должны относиться пермские священники по вопросам епархиального управления. В деле содержится несколько протоколов допросов о. Михаила и м. Марии и протоколы очных ставок. При этом ни одно из выдвинутых следствием обвинений не получило подтверждения с их стороны. В протоколах не содержится и показаний против кого-либо из арестованных.

Есть случаи «признаний» со стороны священников Московской Патриархии. Материалы внутренних проверок НКВД — КГБ указывают на то, что подписи были получены путем угроз. В позапрошлом году мне довелось познакомиться с внучкой одного из священников, которая рассказала мне о том, что батюшка во время последнего свидания с женой объяснил причину того, что поставил подпись под ложными показаниями. Семья была многодетной, его шантажировали расправой над детьми.

Об одном случае можно сказать наверняка: «ключевые показания Якова Шаврина» от 12 августа 1937 г. о будто бы существовавшей «широкой подпольной антиправительственной сети» в Перми и по области, с указанием десятков имен, были продиктованы лично следователем Мозжериным оперуполномоченному Ветошкину перед отправкой обвиняемых в Свердловск для вынесения и исполнения приговора (Архивно-следственное дело Степанова, Гуляева, Беклемышева, Коровина и др. («Общество трудового духовенства»). ПермГАСПИ. Ф. 641/1. Оп. 1. Д. 12396. Т. 6. Л. 120). Об том Ветошкин поведает во время внутренней проверки НКВД в 1939 году.

О судьбе «свидетелей» по делу ничего не известно. Но в материалах внутренних проверок НКВД — КГБ 1939 г. и 1956 гг. есть заключения по основным пунктам обвинения: ни один из них не подтвердился. Ни фактов «вредительства» на объектах, где работали «тылополченцы», ни «срывов сроков строительства», ни «политической агитации» на приходах, ни общения староцерковников» и «обновленцев» между собой, ни фактов «шпионажа»… А процессуальных нарушений – великое множество.

При этом участники проверок обратили внимание на такую вещь, как «характер реагирования следствия» на «сигналы информаторов» и «признания» арестованных. Часть будто бы названных «участников резидентской цепочки» не была установлена и не допрашивалась, также как и некоторые составители анонимных доносов двухлетней давности. То есть в ряде случаев такая задача даже не ставилась.

М. Лобанова:

— Можно ли было попасть в обвиняемые и быть оправданным? Есть ли такие в этом Деле?

М. Дегтярева:

— Подпись показаний под угрозами (о том, что такой «метод работы» широко практиковался, рассказал на допросе в 1939 г. бывший сержант НКВД Аликин (Архивно-следственное дело Степанова, Гуляева, Беклемышева, Коровина и др. («Общество трудового духовенства»). ПермГАСПИ. Ф. 641/1. Оп. 1. Д. 12396. Т. 6. Л. 145 – 146)) не могла смягчить приговор в отношении подследственного. Перед нами не просто дело, а «образец» в методологическом отношении, и за «успех» следователям были обещаны награды, поэтому обвиняемых важно было представить как «особо опасных государственных преступников». Если у партийных и советских руководителей, арестованных в Свердловске в «связке» с этим делом, шансы еще были, часть из них уцелеет и в 1939 г. даст очень важные показания о методах работы следователей в 1937 г., то у верующих – нет.

Фактически «оправдание» осужденных состоялось в 1939 г. по результатам первой внутренней проверки НКВД. Официально – в 1956 г., однако без извещения о подлинных времени и причинах смерти.

М. Лобанова:

— Родные ищут своих – как это было?

М. Дегтярева:

— В эмоциональном отношении это – самая тяжелая часть исследования. Кому-то из них разрешили краткое свидание с арестованными в тюрьме до их расстрела. По-видимому, после того, как были получены подписи заключенных путем шантажа. Долгие десятилетия близкие осужденных томились в неведении об их судьбе.

Том «переписка» приоткрывает участь семей. Жены, матери, сестры годами дежурили у справочных окон и получали заведомо ложные ответы о том, что их родные живы и отбывают наказание в лагерях. А в 1956 г., когда они получили краткие извещения о реабилитации, в Военную прокуратуру, в КГБ и даже в Москву (К.Е. Ворошилову) чередой стали поступать обращения с просьбой оказать содействие в поисках близких.

Определением Военного трибунала УРВО от 30 октября 1956 г. постановление от 25 августа 1937 г. в отношении осужденных по делу «Общества трудового духовенства» было отменено, но резолюционная его часть была объявлена под расписки сначала родственникам 33-х осужденных, проживавших в 1937 г. в Молотовской области, а потом в ответ на обращения остальным.

При поступлении обращений от родственников пострадавших с просьбами прояснить судьбу близких начальник Учетно-архивного отдела УКГБ Молотовской (Пермской) области оформлял одно за другим требования на проверку по оперативно-учетной карточке первого спецотдела УМВД. В нем указывались личные данные арестованного по делу «Общества…», место и год ареста. А на оборотной стороне после проверки заполнялись графы: когда и кем был арестован, когда и кем осужден, по какой статье (с отметкой об исполнении приговора и указанием настоящей даты расстрела); ставился и номер архивно-следственного дела.

После этого в УКГБ по области на каждого из них составлялось «Заключение» с рекомендацией, что именно объявить устно на запрос родственников. В «Заключении» указывали произвольно причину смерти и дату кончины, а затем составляли краткое предписание по поводу того, где нужно зарегистрировать смерть с тем, чтобы в случае необходимости выдать свидетельство. Таким образом, в отношении пострадавших было «поставлено» 37 «посмертных диагнозов», а на руки выдано 18 фиктивных свидетельств о смерти: «умер от стенокардии», «умер от уремии», «умер от упадка сердечной деятельности», «умер от цирроза печени» и т.д.

Правда откроется детям и внукам осужденных после выхода «Указа Президиума Верховного Совета СССР от 16.01.1989 о дополнительных мерах по восстановлению справедливости в отношении жертв репрессий, имевших место в 30-х — 40-х и начале 50-х годов».

Долгие десятилетия близкие осужденных томились в неведении об их судьбе. Жены, матери, сестры годами дежурили у справочных окон и получали заведомо ложные ответы о том, что их родные живы и отбывают наказание в лагерях. А в 1956 г., когда они получили краткие извещения о реабилитации, в Москву чередой стали поступать обращения с просьбой оказать содействие в поисках близких. … на руки выдавали фиктивные свидетельства о смерти: «умер от стенокардии», «умер от уремии», «умер от упадка сердечной деятельности», «умер от цирроза печени» и т.д.

М. Лобанова:

— Судьбы следователей – они известны?

М. Дегтярева:

— Сначала их ожидал карьерный взлет. Это был очень мощный «старт». Руководитель операции и несколько следователей были удостоены наградным оружием и металлическими часами. Мозжерин был переведен в Управление НКВД в Свердловск, где отличился особой ревностью в расположении к признанию «вины» группы партийных и советских руководителей.

За два года работы в Перми и в Свердловске сложился «костяк» «передовиков фронта борьбы с врагами народа», отработавший до алгоритма методологию построения крупных коллективных дел.

А в 1939 г. вчерашние «герои» предстали перед судом в качестве «троцкистов и заговорщиков в рядах НКВД».

Как, по каким каналам просачивалась правда о масштабах пермско-свердловской истории, мы достоверно не знаем, но, очевидно, внимание руководства обратило на себя внимание то, что по этому делу было арестовано слишком много советских руководителей. Ряд свердловских следователей (Дмитриев, Боярский, Граховский, пермский следователь Мозжерин) были проговорены к высшей мере наказания за применение недозволенных методов ведения следствия. После рассмотрения апелляций приговор был оставлен в силе. Несколько их коллег (Кузнецов, Ефимов) получили приговоры к 8 — 10 годам исправительно-трудовых лагерей. Один из пермских руководителей структуры – активный участник процесса (Лосос) – покончил с собой. Их подчиненные – шестнадцать человек в чине сержантов и лейтенантов НКВД, отмеченные наградами в 1937 г. – также получили приговоры к 8 — 10 годам заключения.

Но, что для меня явилось абсолютной неожиданностью в этой истории, это проявления порядочности и со стороны представителей структуры даже в тех условиях.

Те, кто проводили проверку в 1939 г. по фактам незаконных методов ведения следствия в Свердловске, констатировали: «не менее преступно было проведено дело в отношении группы попов и военнослужащих 9-го строительного батальона в Перми» (Архивно-следственное дело Степанова, Гуляева, Беклемышева, Коровина и др. («Общество трудового духовенства»). ПермГАСПИ. Ф. 641/1. Оп. 1. Д. 12396. Т. 6. Л. 117).

Обратите внимание: фразеологический оборот указывает в данном случае на то, что инспектирующие были людьми не церковными, однако им достало мужества говорить о преступности действий в отношении верующих. А ведь до «потепления» церковно-государственных отношений еще четыре года…

Реконструируя общую картину того, что происходило в Перми и в Свердловске, эти следователи добросовестно зафиксировали все процессуальные нарушения и по пермскому делу.

То же можно сказать об участниках проверки 1956 года. Отрабатывая 12 пунктов, вызвавших сомнения и вопросы по следствию 1937 г., они не ограничились только переложением материалов предыдущих проверок, но и разыскали и опросили очевидцев тех событий: часть родственников осужденных, церковных сторожей, соседей…

И в 1956 г. старшим следователем спецотдела комитета Государственной безопасности Молотовской области капитаном Розановым было подготовлено проработанное, убедительное основание для реабилитации необоснованно осужденных. А это означало снятие «клейма позора» с них самих, и с их родственников: жен, детей… То есть это невидимый для мира, но весьма весомый человеческий поступок. И очевидно, что это не то дело, за которое можно получить «звезды» на погоны. Это не дело военных или советских руководителей. Это «всего лишь» верующие, но Розанов честно проводит эту проверку до конца.

То есть история – вещь многомерная, было место честности и порядочности и в рамках «особого отдела».

Однако в целом структура работала удивительно асинхронично. С одной стороны, мы видим примеры добросовестного исполнения заданий во время проверок, а с другой – непроходимый «блок» на уровне должностных инструкций, предписывавших сокрытие подлинных причин и времени смерти. Первый документ – это «Докладная записка» начальника 1-го спецотдела НКВД Союза ССР полковника Кузнецова – появился в сентябре 1945 г. А второй – директива КГБ при СМ СССР «О порядке ответов на запросы граждан о судьбе осужденных к высшей мере наказания в 30-е годы» от 24 августа 1955 г.

М. Лобанова:

— Место расстрела и погребения – известно?

М. Дегтярева:

— В начале 90-х годов в официальных ответах на запросы родственников репрессированных по делу «Общества трудового духовенства» указать место их расстрела будет обозначено лишь общее направление: «Документов о конкретном месте захоронения в деле не имеется и эти сведения в тот период времени в материалах следственных дел не отражались. Одно из мест захоронения жертв репрессий обнаружено на 12 км. Шоссе Свердловск – Первоуральск. <…> Пермской области тогда не существовало, нынешняя территория нашей области входила в Свердловскую, поэтому следственные дела и обвиняемые по ним лица направлялись в Свердловск для рассмотрения, вынесения решений и их исполнения» (Архивно-следственное дело Степанова, Гуляева, Беклемышева, Коровина и др. («Общество трудового духовенства»). // ПермГАСПИ. Ф. 641/1. Оп.1. Д. 12396 – Переписка. Л. 210).

Можно надеяться на то, что когда-нибудь будет обнаружена более конкретная информация в ведомственных архивах и, может быть, будет, обнародована. А пока остается полагаться только на работу волонтеров.

М. Лобанова:

— Историческое исследование истории репрессий в отношении христиан – это как материалы к житию. Будет ли книга этапом подготовки мученической канонизации?

М. Дегтярева:

— Я выполнила свою часть работы как историк. Полагаю, что для составления жития нужны дополнительные сведения – о происхождении и служении священников, проходивших по этому делу.

Пока мне лично представляются, безусловно, заслуживающими канонизации священник Михаил Коровин и матушка Мария Коровина, не совершившие самооговора и не давшие показаний ни на одного из участников процесса.

В остальных случаях трудность в решении вопроса о возможности прославления связана с фальсификацией материалов дела. Как решит этот вопрос Комиссия по канонизации, покажет время.

Хотела бы отметить еще одно: в истории священника Михаила Коровина и Матушки Марии есть еще один косвенно пострадавший – внучка о. Михаила, которая, по-видимому, жила у них в доме. В протоколах допросов этой супружеской четы есть упоминание о том, что поездка матушки Марии в Москву была связана еще и с необходимостью побывать на могиле сына. А в документах содержится подробная опись имущества семьи этого священника и в ней – целый список детских вещей: детское пальтишко, ботиночки, шапочки… Ясно, что это девочка, причем младшего возраста. Какова была участь этого ребенка? Рискну предположить, что после ареста родных она, скорее всего, оказалась в детдоме.

А пока, до возможного прославления пострадавших по делу «Общества», хочется обратиться с просьбой ко всем, кто будет читать книгу – поминать этих людей. Их имена я привожу в книге.