Профессор Ксения Кончаревич: «Я влюбилась в Россию безвозвратно, беззаветно»

Хотя ее мама была маститой германисткой, профессор Ксения Кончаревич посвятила свою жизнь русскому языку. Доктор филологических наук, ординарный профессор кафедры славистики Филологического факультета Белградского Государственного Университета, автор более 400 научных статей, чья библиография занимает только 70 (!) страниц, лауреат премии имени Радована Кошутича, – искренне любя свое дело, она воспитала 33 поколения филологов и переводчиков.

Ксения Кончаревич

– Расскажите, как вы однажды пришли к решению посвятить себя углубленному изучению церковнославянского языка? Что стало причиной интереса, буквально, определившего всю последующую жизнь? Это вдвойне интересно потому, что ваша мама – германистка, и, казалось бы, дочь должна была пойти по ее стопам…

– Сначала появился интерес к русскому языку, потом, естественно, и к церковнославянскому, который входит в основу современного русского литературного языка. Это «кровь заговорила», ведь мои предки по отцовской линии принадлежали к священническому сословию, веками давали Сербской Церкви монахов, священнослужителей. Так продолжается и по сей день: один дядя, протоиерей Бранислав Кончаревич, служит в Либертивилле, штат Илинойс, США, второй, протоиерей Дарко Кончаревич, в Сремских Карловцах, и, представьте, оба они – преподаватели духовных школ. Крупнейшим из моих предков-представителей духовенства, вне всякого сомнения, был епископ Далматинский, Бококоторский и Албанский Симеон (Кончаревич), скончавшийся в Киеве в 1769-м году. Он был видным церковным историком, овдовевшим священником, который, став архиереем, совершил исповеднический подвиг двухлетнего тюремного заключения в Венеции за отстаивание права на свободное вероисповедание православных далматинских сербов. Владыка Симеон с сыном, священником Игнатием, возглавлял переселения сербов из Венецианской Республики, где они были лишены права свободного исповедания православной веры, в Славяносербию, «Новую Сербию», в области сегодняшнего Луганска. По материнской линии тоже были связи с Россией – прадедушка Никифор Белоцич из Мошорина под Нови-Садом, Бачская область, сражался как солдат Австро-Венгерской армии на Восточном фронте, был ранен, перешел в ряды Белой армии, дошел до Владовостока, и после разгрома с большим трудом, на телегах и пешком, добирался до родной Воеводины – лишь в 1921-м году он наконец-то оказался на пороге своего дома, когда уже все родственники и односельчане думали, что он погиб.

– Значит, это все генетика…

– Да, «русская линия» оказалась сильнее «германистического» воспитания. Но для изучения русского языка и формирования будущего филолога-ученого и переводчика немецкое воспитание «в ежовых рукавицах» оказалось позарез нужным. Спасибо моей покойной матери Елене Кирилловне, которая вводила меня не только в жизнь, но и в тайны филологического искусства и ремесла. Она всячески поддерживала мой интерес к русскому языку, и, помню, уже в 15 лет подарила мне первые книги, которые и поныне бережно храню в своей библиотеке: стихотворения Некрасова, повести и рассказы Чехова, Короленко, «Обломов» Гончарова, «Отцы и дети» Тургенева.

– Наверное, кроме, бесспорно, главного наставника – мамы, – у вас были и другие заслуженные учителя?

– Мой долг перед Богом – упомянуть и своих покойных школьных учителей: Иванку Стоянович, благодаря которой я влюбилась в русский язык, литературу, культуру (она происходила из русской эмиграции); Марину Милошевич, выпускницу МГУ, которая еженедельно со мной работала «сверх нормы» и которая первая поощряла меня читать русские книги в подлиннике (помню, первой целиком прочитанной книгой в моей жизни, на пятом году изучения русского языка, была «Судьба человека» Шолохова); Злату Коцич, поэтессу и выдающегося переводчика. Также не могу не упомянуть факультетских преподавателей: литературоведа Милосаву Стойнич, языковеда Радмило Мароевича, который привлек меня к занятию наукой, нашего доброго учителя Андрея Витальевича Тарасьева, который знакомил нас с русской культурой и духовностью, Оливеру Мишковскую и Марию Маркович с философского факультета, которые щедро одарили меня словарями, грамматиками и многим необходимым для первых шагов в науке.

– Знаю, что вы посещали Россию еще в студенческие годы и поразили наших соотечественников прекрасным литературным русским языком! А что поразило вас в нашей стране?

– Моя первая встреча с Россией произошла еще в 1981-м году, когда я, будучи гимназисткой, участвовала в Международной олимпиаде школьников по русскому языку и в своей категории (Б2) завоевала золотую медаль. Тогда я была возмущена колоссальным разрывом между серой действительностью, которая нас окружала повсюду, и представлениях о Советском Союзе как о «солнечном крае», которые мы получали из советских журналов, учебников русского языка, страноведческих пособий. Но навсегда осталась в памяти церковь Василия Блаженного, Кремль, отражение золоченых куполов кремлевских соборов в водах Москвы-реки. Вспоминается Марина Цветаева:

У меня в Москве – купола горят,
У меня в Москве – колокола звенят,
И гробницы, в ряд, у меня стоят, –
В них царицы спят и цари.
И не знаешь ты, что зарей в Кремле
Легче дышится – чем на всей земле!..

Из страны провалившегося развитого социализма я попала в Россию моих идеалов и мечтаний

Вторая моя встреча с Россией произошла уже в 1989-м году. До этого я прошла полный курс истории русской литературы, много читала о русской ментальности, об истории русской культуры, о христианстве на Руси и о гонениях советской эпохи (Татьяну Горичеву, Павла Рака, отца Серафима (Роуза), Ивана Алексеева, отца Митрофана Хиландарского, эмигрантские издания). Часто ходила в русский храм Святой Троицы в Белграде. Из страны провалившегося развитого социализма я попала в Россию моих идеалов и мечтаний:

Ты и во сне необычайна.
Твоей одежды не коснусь.
Дремлю – и за дремотой тайна,
И в тайне – ты почиешь, Русь.

– Интересно, что вы увидели две разных России. Наверное, не могли не обратить внимания на возрождавшуюся церковную жизнь.

– В те годы Русская Церковь, после долгих десятилетий самых суровых преследований, наконец-то обрела формальную свободу. Находясь на стажировке в МГУ, я ежедневно посещала раннюю литургию в Свято-Троицком храме на Воробьевых горах. Нигде и никогда я не ощущала такой силы молитвы, такого единства умов и сердец собравшихся «из юдоли плачевной» в том прекрасном раю под куполами скромной церквушки. Да и прихожане были скромными, бедными, больными, множество инвалидов, престарелых. Да, сила Божия здесь в немощи совершалась! А я влюбилась в Россию безвозвратно, беззаветно. И эта любовь продолжается и поныне, и дает силы жить и работать. Не будь встречи с русской духовностью, я бы осталась на уровне обывательских интересов к России. Россия дала мне все. Все мои корни – не только родственные, семейные, но, прежде всего, духовные и культурные – там.

Я влюбилась в Россию безвозвратно, беззаветно. И эта любовь продолжается и поныне

– Вас пригласили принять участие в важнейшей для сербского общества миссии по возрождению Белградского богословского факультета в конце 1990-х, еще до его возвращения в состав университета. Но его ведь не хотели принимать обратно. По крайней мере этому противодействовали достаточно активно. Финансирования еще не было. Почему вы согласились? Это не казалось вам излишне тяжелой ношей, тем более что вы уже преподавали в университете, и не все коллеги одобрительно отнеслись к этой затее? Не было страха, что в случае неудачи рискуете карьерой?

– Нет. Для меня это приглашение было пределом всех мечтаний. В нашей стране, как ни странно вам это покажется на первый взгляд, тогда еще не было полной свободы творчества для авторов, которые выступали с христианских позиций. Некоторые мои статьи тех лет отказались печатать в научных журналах – требовали устранить «места, пахнущие фимиамом», с чем я не соглашалась. А это как раз были первые статьи по проблематике отражения христианской цивилизационной модели и христианской культуры в русском и сербском языке, написанные еще до появления работ Мечковской, Прохватиловой и Бугаевой, с которых начинается история теолингвистики в России. К тому же эти годы были ознаменованы тиранией Слободана Милошевича.

– «Тиранией Милошевича»?

– В Университете оказывали давление на всех вольномыслящих интеллигентов, вплоть до увольнения с работы; многие уходили на пенсию до срока, или эмигрировали, или меняли работу. Так вот, приглашение работать на Богословском – это был глоток свободы, я к этому отнеслась как к делу чести. Не боялась вовсе. Да, критиковали. Некоторые мои преподаватели с кафедры (не все, поддерживали меня академик Пипер и профессор Милосава Стойнич) открыто говорили, что я сошла с ума, предостерегали, чем это может закончиться. Нет, страха не было. Меня не уволили – после трех лет работы на двух факультетах я сама подала в отставку на государственной службе и полностью перешла на Богословский факультет, который считался частным училищем, без социального и пенсионного обеспечения, без прав, вытекающих из государственной службы. Так было до 2005 года, когда он был возвращен в лоно Белградского государственного университета.

Православный богословский факультет Белградского университета

– Кстати, а почему коллеги были против вашей работы на Богословском факультете?

– Потому что они смотрели на высшее богословское училище СПЦ как на «поповскую школу». Они знали, что там примерно 15 преподавателей преподают все предметы; знали, что в библиотеке новых поступлений давно не было; знали, что работа ведется в нищенских условиях. Не хотели терять перспективного русиста в моем лице. Но многого не знали...

– Чего, например?

– Не знали, какая любовь, единодушие и энтузиазм царили на Боголовском. Обстановка была похожа на монастырскую, в лучшем смысле этого слова. Там преподавали ученые епископы – блаженнопочившие митрополит Амфилохий (Радович), епископ Афанасий (Евтич), епископ Даниил (Крстич), академик Владета Еротич (диссидент еще со времен Тито), ученые священники и монахи. Мирян почти не было, а я оказалась первой женщиной-преподавателем за 80 лет истории деятельности Богословского факультета.

Я оказалась первой женщиной-преподавателем за 80 лет истории деятельности Богословского факультета

Студенты изучали творения святых отцов даже на занятиях по христианской педагогике и катехизису, зачитывались монашеской литературой, многие уходили в монастыри. В Сербии – под десятилетним международным эмбарго, а потом и под бомбами НАТО – происходило духовное возрождение, которое еще в начале 1980-х годов предсказал старец Порфирий Кавсокаливит. А он был духовным отцом епископа Новисадского и Бачского Иринея (Буловича), который преподавал Новый Завет и греческий язык. Он-то и есть духовный отец нынешнего Патриарха Сербского Порфирия, кстати, до избрания на кафедру Предстоятеля преподававшего пастырское богословие и пастырскую психологию.

– Правда ли, что владыка Ириней (Булович) был куратором процесса возрождения и последующего обеспечения жизнедеятельности Богословского факультета?

– Владыка Ириней ясно осознавал, что Богословскому факультету нельзя оставаться в маргиналах образовательного сообщества. Он сам учился в аспирантуре в Афинах, там защитил докторскую диссертацию, был отлично знаком с греческой системой духовного образования и мечтал о том, чтобы и у нас богословские училища пользовались поддержкой государства. Это стало возможным после падения режима Милошевича. Первый премьер-министр освобожденной от социалистических догм и устоев Сербии, Воислав Коштуница, был глубоко верующим человеком. И диалог начался...

Епископ Бачский Ириней (Булович) – Вы говорите «в маргиналах». Но ведь это духовное заведение с историей.

– Следует иметь в виду, что факультет, единственное высшее духовное училище в стране (у нас не было духовных академий, как в России), был открыт еще в 1920-м году, и что в Королевстве сербов, хорватов и словенцев (с 1928 года – Югославии) входил в состав Белградского университета. В его истории особую роль сыграли представители русской богословской науки. На факультете преподавали профессора Доброклонский, Троицкий, Глубоковский, протоиерей Василий Зеньковский, протоиерей Федор Титов. Выпускниками были, между прочим, архимандрит Киприан (Керн), протоиерей Николай Афанасьев и уже упомянутый Василий Зеньковский.

После окончания Второй мировой войны и установления в Югославии коммунистического режима отношения факультета с государством существенно осложнились. В 1952-м году решением правительства Республики Сербии богословский факультет был выведен из состава Белградского университета и стал самостоятельным высшим учебным заведением Сербской Православной Церкви. Однако государство преследовало виднейших преподавателей, так что, например, архимандрит Иустин (Попович), ныне почитаемый как святой, был уволен с Кафедры догматики еще в 1946-м году. Отныне материальное обеспечение факультета полностью легло на Церковь, обнищавшую от насильственного изъятия ценностей, от потери основной массы верующих. Лишь в 2004-м году Правительство Сербии отменило это решение, так что факультет стал государственным вузом.

– Да, теперь понятно, отношение к Богословскому факультету сформировалось в коммунистический период. Знакомо.

– В университетском законодательстве тех лет гарантировалось, что факультет обладает университетской автономией и предоставляет академические свободы для своих преподавателей, что он самостоятельно разрабатывает учебные программы, вырабатывает критерии защиты диссертаций, присуждает ученые звания и нострифицирует иностранные дипломы. В частности, подчеркивалось, что факультет осуществляет свою деятельность в лоне Сербской Православной Церкви. Святейший Патриарх Сербский ex officio являлся духовным покровителем факультета. Для поступления на факультет абитуриенту необходимо было иметь рекомендацию архиерея. Все преподаватели на факультет назначались по согласованию со Священным Синодом Сербской Православной Церкви. Так было первые 10 лет, но со временем отношения факультета и Церкви с Университетом и государством усложнились. Но об этом расскажу позднее.

– Конечно! Но пока закончим про владыку Иринея и факультет.

– Преосвященный Ириней Бачский, вне всякого сомнения, незаурядный интеллигент, пунктуальный архиерей, опытный церковный дипломат. Блестящий знаток греческого и латинского языков, церковнославянского, немецкого, русского, итальянского, венгерского. Ученый-патролог и новозаветник. Переводчик и редактор многих переводов сакральных текстов, а также книг и статей по богословской науке и православной духовности. Блестящий оратор, апологет, полемист. Три раза он был деканом факультета. Во вверенной ему епархии он заботился о книгоиздательстве, о строительстве и реставрации храмов, о возрождении монашеской жизни (это он возродил знаменитый Ковильский монастырь, пострижеником которого является нынешний Патриарх Сербский Порфирий и еще три архиерея, а также женские Боджянскую и Качскую обители), о благотворительной деятельности Церкви, о присутствии Церкви в массмедиа и об основании церковных радиостанций и телевизионных центров.

Наши отношения с Преосвященным владыкой были преимущественно деловыми, но для меня очень конструктивными и во многих отношениях вдохновляющими. Я 8 лет была замдекана по учебной работе и по всем вопросам консультировалась с ним. Также была переводчиком сербского ОВЦС, и по этой линии мы тесно сотрудничали (переговоры, официальная переписка). По благословению Преосвященнейшего Иринея я перевела несколько книг, между прочим, Патриарха Кирилла, митрополита Илариона Алфеева, протоиерея Николая Балашова. Но тем не менее были эти отношения и сердечными: помню наши разговоры в епископской резиденции в Нови-Саде, радость собеседования с владыкой за трапезой, вдохновенные его слова при разговорах о духовной жизни. И не на последнем месте – событие, которого я никогда не забуду.

– Какое?

– Чин отпевания моей родной матушки, который возглавил владыка. Он специально приехал в тот день в Белград, в другую архиепископию, и ему требовалось получить разрешение от Патриарха для того, чтобы отпеть покойную.

Епископ Жичский Хризостом (Столич) – Да, владыка Ириней проявил трепетное внимание к вам и вашей усопшей маме… А вот вашим духовным отцом был епископ Хризостом Жичский, не так ли?

– Епископ Хризостом стал моим духовником, когда я поступила в монастырь Преподобной Мелании Римляныни под Зренянином, во вверенной ему Банатской епархии. Мы были знакомы еще несколько лет до этого. К сожалению, после 13 месяцев послушнического искуса, я приняла решение отказаться от пострига. Владыка все понимал, как нежный и милостивый отец. Он не заставлял остаться, даже настаивал на том, что свободная воля превыше всего, и что важно только, чтобы я продолжила по-христиански жить в миру. И тихо делать свое дело: преподавательское, переводческое, писательское.

– Но общение с владыкой не прервалось, даже наоборот. Каким вам запомнился этот человек?

– Епископ Хризостом, переведенный в 2004-м году на кафедру Святителя Саввы Сербского, в достославную сербскую царскую лавру Жича под Кралево, был тончайшей души человеком. Никогда не забуду его доброго взгляда, радостного смеха, умилительного, сладкогласного пения, его господских манер. Сам он родом был из Воеводины, блестяще закончил гимназию в Руме (Сремская область), монашеский постриг принял в Дечанском монастыре на Косово (вернее, в Метохийской области). Потом учился в Свято-Троицкой Академии Русской Зарубежной Церкви в Джорданвилле. Затем 18 лет подвизался на Афоне, в Хиландарском монастыре, неся послушание библиотекаря. С какими только древними рукописями, книгами и их исследователями он встречался! А служил ежедневно, особенно чинно совершал всенощные бдения, и такую практику продолжил до конца жизни. Первой его епархией была Западноамериканская, потом назначили на Банатскую, где он продолжил дело митрополита Амфилохия (Радовича) и епископа Афанасия (Евтича). Он прочно утвердил процесс духовного возрождения (в частности, практику регулярного Причащения мирян, при условии их подготовки молитвой и Исповедью), построил несколько монастырей, дал мощный толчок книгоиздательству, и с 2005 был переведен в Жичскую епархию.

– Да, владыка – человек книжный. Наверняка вам удавалось и профессионально сотрудничать с ним.

– Совершенно верно. По его заказу я перевела, между прочим, ряд книг протоиерея Николая Афанасьева, Успенского, Шмемана, архимандрита Киприана (Керна), Болотова, творения преподобного Никодима Агиорита, Макария Коринфского, святителя Иоанна Златоуста, пресвитера Руфина (с русского). Участвовала вместе с двумя специалистами по греческому языку, Симичем и Фундич, в переводе «Собрания древних литургий». Владыка любил и душеполезные книги, и самым популярным моим переводом в монашеской среде стал перевод «Миней для чтения» и «Пролога» священника Виктора Гурьева. Владыка умел внимательно слушать и долго искать, вместе с переводчиком, наиболее удачное решение.

– Какие духовные наставления давал вам владыка? Что больше всего запомнилось?

– Во-первых, уметь отделять разного рода теологумены от богословского учения Церкви, свято хранящегося в литургическом Предании. Зачем увлекаться модными теориями о смертности души, когда этот вопрос не ставится после посмертных стихир Иоанна Дамаскина? Ни в чем не отступать от священного Предания Церкви. Хранить душу и тело в чистоте. Причащаться регулярно. Делать свое дело честно. И радоваться жизни, ибо эту радость никто не смеет у нас отнять. Избежать многозаботливости и во всем верить в промышление Божие о наших путях. Он-то и дал мне благословение уйти с Богословского факультета, когда обстоятельства, вызванные резким наступлением секуляризма, релятивизма, скептицизма, уже грозили изменить его духовный облик и сущность его служения Церкви. «Если это так тяготит твою душу, Ксения, храни душевное спокойствие, но сама не предпринимай никаких шагов – жди, когда тебя пригласят. Ты ведь и на филфаке нужна, на своей кафедре. И там есть потребность в миссии», – говорил владыка.

Так я и дождалась приглашения, и с 1 января 2015 года снова работаю со студентами русистики, обогащенная духовным и профессиональным опытом, приобретенным за предыдущие годы. И не раскаиваюсь: веду занятия на всех трех ступенях обучения, причем у меня интереснейшие дисциплины – лексикология современного русского языка, история русского литературного языка, стилистика, лингвокультурология, теория учебника русского языка как иностранного, теолингвистика. Под моим руководством 95 магистров написали и защитили свои работы, 6 докторов филологических наук, и еще с шестью кандидатами работаю в настоящий момент. На первой ступени обучения преобладают девушки, в основном воцерковленные или близкие к Церкви и христианским ценностям. Так Господь подарил мне утешение, хотя годы, проведенные на Богословском, я вовек не забуду.

(Окончание следует.)