Протоиерей Федор Бородин: «Меня пугает искусство, которое Церкви предлагают люди, не умеющие молиться»

Протоиерей Федор Бородин, настоятель храма Святых бессребреников Космы и Дамиана на Маросейке (Москва) с 1993 года. О церковном искусстве он знает не только теоретически – он посещал иконописный кружок при Московской духовной семинарии, участвовал в некоторых храмовых росписях. Мы поговорили с ним о том, для чего священнику, настоятелю храма разбираться в церковном искусстве, почему в этом искусстве важен именно канонический иконописный язык, и как сегодня стоит благоукрашать церкви.

Храм святых бессребреников Космы и Дамиана на Маросейке

– Отец Федор, насколько важно священнику, настоятелю разбираться в церковном искусстве?

– Очень важно, потому, что именно священник почти всегда принимает окончательное решение, как будет украшаться или восстанавливаться храм. Потому ему необходимы элементарные познания о том, что может существовать в пространстве храма, о том, что не должно появляться в храмовом убранстве, как все там должно сочетаться, что соответствует, а что нет – архитектуре, эпохе, которая взята за основу…

– Ну, а если священник не понимает, ведь это же тоже дар – художественное видение, как и музыкальный слух, например?

– Ничего страшного в этом нет. Редко встретишь священника, который был бы одарен всеми талантами. Нужно просто привлекать специалистов. Как это происходит, когда люди, разбирающиеся в искусстве, собираются в Епархиальную комиссию: это могут быть опытные иконописцы, священники, имеющие представление о церковном искусстве или даже художественное образование, обязательно – искусствоведы, специалисты по древнерусскому искусство. С ними нужно обсуждать проект украшения храма, выслушивать их рекомендации.

– Насколько вообще настоятель может диктовать художнику-иконописцу, как ему работать, насколько – давать свободу?

– Это зависит от внутренней культуры священника. Если у меня не очень хороший слух, и я плохо разбираюсь в церковном пении, то буду больше доверять регенту, а не учить его постоянно, как настраивать пение. А во-вторых, если постоянно все решать за творческого человека, то он не будет творить. Это касается как певческой культуры, так и украшения храма росписями и иконами. Нельзя все решать за художника, иначе он становится ремесленником, который просто выполняет заказ. Из серии «Сделайте мне так же, как в соседнем храме», – а ведь подходит сюда такая роспись или не подходит, – надо обсуждать.

Нельзя все решать за художника, иначе он становится ремесленником, который просто выполняет заказ

Если священник начинает считать, что он абсолютно во всем разбирается, и все решает сам, это очень пагубно влияет в целом на приходскую жизнь, потому что исключает из нее соборность. В управлении приходом должны работать два принципа – иерархичность и соборность, если есть перекос в одну из сторон, то приходская жизнь будет разрушаться.

Настоятель контактирует и со спонсором, который оплачивает роспись (а это очень недешевое дело), и с художником, и принимает окончательное решение. Так что вопрос – в образованности настоятеля, и в его вкусе, и в его умении слушать других.

Ведь иногда нельзя совместить несовместимое, например, поставить барочный иконостас в древний храм, или древнерусский иконостас в храме XIX века, а иногда несоответствие эпох может встроиться друг в друга и восприниматься в пространстве храма единым целым. Но чтобы понять, получится это или нет, как раз важно мнение специалистов.

Недавно я разговаривал со священником, который до принятия сана был музыкантом, и он рассказывал мне о том, как он долго подбирал по тону звонницу, а потом благотворители отлили и подарили огромный колокол, который идеально попал в тон других колоколов. Я слушаю, киваю головой и понимаю, что не услышал бы, даже если бы колокол не попал в тон других колоколов. То есть все, что связанно с росписью храма, написания икон, должен курировать, или по крайней мере выступать в роли советчика, человек, который обладает необходимыми знаниями и вкусом.

Протоиерей Федор Бородин

– Вы посещали иконописный кружок при Московской духовной семинарии. Расскажите, пожалуйста, как проходила учеба, ведь это были 1990-е годы, когда церковная жизнь в стране только начала возрождаться, начали открываться храмы?

– Это было время, когда все стороны церковной жизни были как человеческая юность, которую никогда не забудешь, так она прекрасна. Вдруг оказалось, что можно писать канонические иконы, правильные, можно украшать такими иконами иконостасы, можно расписывать храмы, используя такой язык. Ведь одно время внутри Церкви было сильное неприятие канонического языка, когда Марии Николаевне Соколовой (монахине Иулиании) приходилось доказывать его важность и ценность. Было мнение: для чего он нам нужен, ведь есть другой язык церковных росписей, дошедший в своем развитии до нужной формы церковного искусства в конце XIX – начале XX, связанный с академической живописью.

В иконописном кружке, где я учился, как раз были традиции Марии Николаевны Соколовой, и они давали нам возможность изучать канонический язык. Мы познавали его, когда ездили по древним храмам, когда расписывали сначала Покровский храм духовной академии, потом храм Иоанна Лествичника при семинарии. Это была необыкновенная радость, ведь мы чувствовали – это существеннейшая часть проповеди. Более того, нам казалось, тогда, по молодости, что нужно правильно петь, правильно писать иконы, и этого вполне достаточно, чтобы храм снова стал местом притяжения для людей...

– Монахиня Иулиания как раз и создала в свое время иконописный кружок, чтобы пастыри понимали, что такое икона, ее язык…

– Во-первых, она была человеком личной подвижнической жизни, молитвенницей. А во-вторых, она совершила подвиг искусства, тогда, когда это было очень трудно и рискованно (вспомним, что речь о советском времени). Но иконописный кружок, в котором учились семинаристы, позволил к тому моменту, когда государство уже не контролировало жизнь Церкви, воспитать тех пастырей, которые могли оценить глубину иконописного языка. Потому что это не всегда было очевидно.

Опишу случай, произошедший в одной из епархий в то время, когда был период (небольшой, в несколько месяцев), когда музеи отдавали иконы храмам, не задумываясь о том, как они будут там храниться. И вот так из музея передали в один из северных храмов большую житийную икону святой Параскевы Пятницы с клеймами. Через несколько месяцев реставратор, которая отвечала за эту икону, пришла посмотреть на ее состояние – и обнаружила шедевр стоящим в притворе на батарее! Понятно, что такое местоположение просто убийственно для древней иконы: сочетание сквозняка, холода, который идет от двери, и горячей батареи. Когда она спросила у настоятеля, как же так, почему икона находится в подобных условиях, тот ответил: «А для чего мне эти мультфильмы, у меня есть люди, которые напишут нормально, понятно для всех». Такое отношение тоже было.

Потому образование священника должно включать в себя хотя бы краткий курс, который позволит ему разбираться в церковном искусстве.

За прошедшие 30 лет уже много сделано в этой области, я имею в виду церковное искусство, созданы и настоящие шедевры, которые уже вошли в историю русского искусства. Например, это произведения архимандрита Зинона.

– Как создавалось внутреннее убранство храма, в который вас назначили настоятелем?

– Он построен в эпоху классицизма, росписи в нем не сохранились, хотя их и было немного. Известно, что архитектор Матвей Казаков, автор нашего храма, обычно не расписывал спроектированные им церкви, а тонировал. Потому проблема росписей для нас не стоит.

К нам в храм, когда еще шло его восстановление, однажды приехал отец Зинон и сказал, что напишет для нас иконостас и подарит его. Так у нас появился темплон в византийском стиле, спроектированный по принципу темплона в Осиос Лукас. Формально (если смотреть на стиль эпохи) он никак не должен подходить к нашему храму, но очень гармонично вписывается в него.

Когда мы поставили этот иконостас, я столкнулся с жесткой позицией инспектора из организации, которая тогда называлась Главное управление охраны памятников Москвы (сейчас это Департамент культурного наследия). Специалист, которая курировала памятники нашего района, очень образованная и знающая, созвала комиссию экспертов в этой области. Они приехали к нам в церковь с мыслью донести до меня, что иконостас нужно демонтировать и сделать другой, в стиле эпохи строительства храма. Простояв 10 минут перед иконостасом в молчании, они сказали, что его можно оставить, хотя он стилистически сюда не подходит. «Когда будут издавать книги об иконописи XX века, этот иконостас там будет обязательно», – произнес один из экспертов.

Этот случай тоже показывает, что среди светских специалистов есть много людей, которые прекрасно разбираются в церковном искусстве, и их нужно обязательно привлекать и с ними советоваться.

– А что вы думаете об академической живописи в росписи храмов?

– Существует точка зрения, что если 200 лет назад Церковь подошла к классическому рисунку, к академической живописи, и перед революцией оно остановилось примерно на этом этапе, то и сейчас мы должны так расписывать храмы. Я придерживаюсь другой точки зрения: мне кажется, что есть язык церковного искусства, который более адекватно выражает духовный опыт Церкви. Это, например, знаменное пение для клироса, до которого надо дорасти и дотянуться, но если ты любишь молитву и долго ее практикуешь, ты сразу почувствуешь, что знаменное пение тебе помогает сосредоточиться на молитве больше, чем партесное пение. То же самое с церковным изобразительным искусством, с иконописью.

13 лет назад я был в Риме и неделю ходил по храмам, по музеям. И в очень многих храмах, стены которых украшают росписи великих мастеров Возрождения, на аналое я видел или репродукцию, или список византийской или русской иконы – чаще это Владимирская икона Божьей Матери, Спас Нерукотворный из Новгорода, Троица преподобного Андрея Рублева. Один знакомый священнослужитель, который много ездил по Европе по линии ОВЦС, сказал мне, что почти всегда, когда он посещал келлии католических монахов, то видел там для молитвы репродукции русских или византийских икон. На его удивленный вопрос, почему же так, вокруг вас столько шедевров западной живописи, ему отвечали одно и то же: эти шедевры для размышления, а для молитвы и созерцания нужны ваши иконы. То есть Церковь выработала искусство, которое адекватно выражает церковный опыт молитвы, помогает его постичь.

Церковь выработала искусство, которое адекватно выражает церковный опыт молитвы, помогает его постичь

Так что я сторонник продуманного, аккуратного возвращения к каноническому письму.

– Каноническое письмо – это опыт, принятый Церковью, а ведь ее художественный опыт разнообразен, достаточно посмотреть ранневизантийские иконы, фрески Каппадокии, Комниновского маньеризма, русская живопись XV века и так далее. И как внутри этого разнообразия делать что-то новое в церковном искусстве, а не ретроспективу?

– Большинство проектов по росписи храмов за последние годы часто просто был переносом, копированием великих образцов. Очень мало кто пытался делать что-то свое, и еще реже, когда это удавалось. Это связанно с тем, что настоящее талантливое произведение церковной живописи рождается в уже состоявшейся школе. Преподобный Андрей Рублев тоже не сам по себе вдруг появился: это была огромная школа, огромная традиция, труд многих поколений иконописцев. И в ответ на эти труды Господь посылает дары человеку, который может создать шедевр. Это касается всех сторон церковной жизни, например, возьмем богословие. Расцвет русского богословия – конец XIX – начало XX века, но он случился потому, что до этого работало большое количество духовных школ. Продолжения расцвет не имел: те, кто вносил в него свой вклад, были расстреляны, выдворены за границу…

Настоящее талантливое произведение церковной живописи рождается в уже состоявшейся школе

И снова нужно было, чтобы родились духовные академии, православные институты, которые бы создали среду, в которой появятся настоящие богословы. И это вопрос не пары поколений. Там, где не было прерывания традиции, например, в Греции, мы видим развитое богословие. А нам нужно еще расти. Точно так же и с иконой. Должны долгое время работать иконописные школы, бесконечное количество кружков, институты – где люди изучают икону, проходят целый жизненный путь иконописца для того, чтобы в конце своему ученику передать опыт. А дальше уже ученик делает движение вперед, а потом его ученик, и так далее, суммируя опыт предыдущих нескольких поколений иконописцев.

– Стоит ли церковному искусству ориентироваться именно на современного верующего, живущего в реалиях сегодняшнего дня?

– Храмовое искусство говорит о Вечном, это понятно, но во внешних проявлениях так или иначе отражает и вкусы своего времени. Вспомним, как отражались в храмовом строительстве и убранстве большие стили – барокко, классицизм… Это не значит, что храмовая архитектура и особенно храмовое убранство должны идти на поводу у времени, но оглядываться на него стоит, ведь Церковь существует и в реальной культуре, и в рамках этой культуры она создавала свои вечные шедевры.

И теперь изменилась эстетика, сегодня люди не воспринимают то, что в XVII–XIX веках казалось красивым – барочное обилие позолоты и так далее. Но мы почему-то продолжаем копировать такое искусство в наших храмах, со множеством позолоченных огромных деталей, роскошью, которая сейчас кажется не роскошью, а излишеством, отсутствием вкуса.

Современному человеку, у которого переизбыток в том числе визуальной информации, не нужны росписи от купола до пола храма, то, что с горечью называют «ковровой росписью», которые часто выглядят просто декоративно, и не настраивают на молитву, а, наоборот, отвлекают. Мне кажется, достаточно нескольких выразительных композиций на стенах, нескольких выразительных молельных образов, написанных традиционным иконописным языком, чтобы человек мог молиться, глядя на них.

Позолота сейчас смотрится фальшиво, мы же знаем, что большая деревянная виньетка внутри – не золотая, и для современного человека она выглядит как неправда. Он лучше воспримет иконостас, сделанный из того же дуба, с его естественной красотой. И такой иконостас не отвлекает внимание от самой иконы, ведь человеческий глаз, прежде всего, фокусируется на самом ярком, даже если это яркое и не главное.

– Сейчас из-за непростой экономической ситуации не всегда иконописец может быть постоянно занят, а ведь часто ему нужно кормить семью. При этом молодежь поступает и поступает в вузы, в иконописные школы…

– Икона так прекрасна, что ей хочется служить, ведь идея служения Господу, прославления Его через живописные образы – это так захватывающе и красиво. Потому люди и идут учиться писать иконы, с упованием на Бога по поводу дальнейшей жизни.

Да, сейчас, в связи с непростой экономической ситуацией, прихожанам все труднее содержать храмы, не говоря уже о том, чтобы их расписывать. Если находится благотворитель, который понимает в церковном искусстве, хочет и может помочь, – это прекрасно. Поэтому, возможно, не всем выпускникам удастся полностью жить иконой, некоторые будут работать где-то еще, но, если икона их позвала, они не оставят ее, будут писать.

– Вас радует, что в церковном искусстве есть возвращение к иконописному языку, его изучение. А что огорчает из случившегося за последние 30 лет в церковном искусстве?

– Огромная проблема, что технические средства позволяют наносить священные изображения в любых количествах на любые предметы. И наше непонимание, что такое священный образ, что это святыня, доходит до того, что мы печатаем их на и кружках, и на платках, и на юбках, и на магнитиках. Тем самым, во-первых, нарушаем постановление VII Вселенского Собора, запрещающее делать изображение священных образов на хрупких материалах, во-вторых, мы таким образом обесцениваем священные изображения.

Еще меня пугает искусство, которое предлагается Церкви людьми, не умеющими молиться. Написать по-настоящему икону Христа, Пресвятой Богородицы может только человек, который лично с Ними знаком. Неслучайно преподобный Андрей Рублев был великим молитвенником.

Вера человека, личное знание им Господа отражается в иконе точно так же, как отражается в пении клироса

Иконопись накладывает определенные ограничения на человека, точнее, даже ожидания. Иконописцем может быть человек, который вместе с Давидом способен сказать: «Коль сладка гортани моему словеса Твоя, паче меда устом моим» (Пс. 118, 103). Человек, не знающий сладость молитвы, не способен написать хорошую икону, даже если он в совершенстве владеет художественной техникой. Вера человека, личное знание им Господа отражается в иконе точно так же, как отражается в пении клироса. Сразу чувствуется, когда поют верующие люди, свои, члены общины, и когда – наемники, которые просто исполняют музыкальные фрагменты. Через пение сторонних людей нужно пробиваться к молитве, а пение людей благоговейных и молящихся помогает человеку в молитве. Так же дело обстоит и с иконами, храмовыми росписями.

Меня пугает, что так много людей, которые очаровываются церковным искусством – и при этом стремятся оставаться «свободными художниками», приходят в храм и заявляют, что именно так, как они видят, и должно развиваться современное церковное искусство. Но это плохо для современного человека, которому и так тяжело научиться молиться, он весь раздираем огромным количеством зрительной информации (и просто информации), которая льется на него со всех сторон. А когда еще и в храме ему встречаются иконы, написанные людьми, которые, в общем-то, не знают того, о чем они пишут, ему становится еще тяжелее.