Протодиакон Иоанн Дробот (Париж): «Мы свидетельствуем о Православии на Западе»

В преддверии дня памяти первого вятского священномученика Михаила Тихоницкого (20 сентября), пострадавшего в 1918 году в годы красного террора, мы пообщались с правнуком святого – протодиаконом Иоанном Дроботом, который несет служение в соборе святого Александра Невского в Париже.

Путь к священству длиной в 33 года

Отец Иоанн Дробот – Отец Иоанн, как так сложилось, что вы живете и служите в православном храме города Парижа? Когда и при каких обстоятельствах ваша семья эмигрировала во Францию?

– Отец попал во Францию после Второй Мировой войны, его немцы взяли в плен в концентрационный лагерь, и он из этого лагеря бежал, а потом оказался в Берлине. Из Берлина бежал в Италию. А в 1947 году из Италии поехал во Францию учиться в Свято-Сергиевском православном богословском институте.

Мама родилась в Риге, и ее отец – Елпидифор Михайлович Тихоницкий, сын священномученика Михаила – оказался в Прибалтике во время Первой Мировой войны. После революции он остался в Латвии, его пригласили преподавать в Риге. Дед был преподавателем словесности и постепенно стал разворачивать очень большую педагогическую деятельность, издавал учебники русского языка, учебники по литературе и занимался тем, что помогал русскому крестьянскому меньшинству в Латвии, и таким образом дважды был избран депутатом латвийского сейма (парламента). Он был там, как и священномученик Иоанн Рижский (Поммер).

Отец попал во Францию после Второй Мировой войны: немцы взяли его в плен, из которого он бежал

Когда началась Вторая Мировая война, советские войска оккупировали Латвию, деда арестовали и сослали в Казахстан. Он скончался в 1942 году в лагере в Петропавловске-Казахстанском.

Бабушка, когда немцы отступали, предпочла отступить с немцами, нежели оставаться при советском строе. После того как деда арестовали и сослали, ее ожидала та же участь. Они с мамой и моим дядей оказались в Австрии, а потом поехали во Францию, где с 1925 года брат деда (будущий митрополит Владимир) являлся викарным епископом при митрополите Евлогии в экзархате Константинопольского Патриархата. Так бабушка, мама и дядя приехали в 1947 году во Францию.

В 1949 году мои родители познакомились в русском молодежном лагере во Франции, в 1952-м венчались, когда отец закончил Богословский институт, после чего он был рукоположен в диаконы и несколько месяцев спустя – в священники. Мой отец был протоиереем, иконописцем, доктором богословия. Все мое детство прошло при Свято-Сергиевском подворье, где находится Богословский институт. Мы жили в маленькой русской среде, где я научился русскому языку и с семи лет стал прислуживать в алтаре. Как сейчас говорят, пономарить. С 17-ти лет поступил петь на клирос. В 1979 году меня постригли в чтецы. 33 года был чтецом, потом уже стал диаконом.

– 33 года – почему такой продолжительный путь до священного служения?

– Потому что я был на гражданке, работал во французской авиакомпании как старший бортпроводник, стюард. Поскольку летал на межконтинентальные длинные рейсы, фактически жил вне церковного календаря. К примеру, даже если шел Великий пост, мне нужно было по работе лететь в любой край света, где нет православного храма. Я понимал, что не мог полноценно стать священнослужителем с этой работой. Я мог петь на клиросе, регентовать, но стать диаконом для меня было невозможно. Я 30 лет отработал, а когда ушел на пенсию, тогда меня и рукоположили.

– Получается, у вас и по материнской, и по отцовской линии есть в роду священнослужители?

– Так и получается. Но отец у меня не из духовного сословия, он по матери из кубанских казаков, а по отцу – из Южной России, Белгородской губернии. Его отец был также учителем словесности.

– Что подвигло вас на путь священного служения, ведь у вас была в миру престижная интересная работа?

Я родился в семье священника, знал еще старых священнослужителей, которые учились в дореволюционных семинариях

– Во-первых, я уже отработал свой срок. 30 лет не так уж и мало. В то же время я с детства при Церкви. И служение Церкви для меня было естественным, меня тянуло к этому. Я стал диаконом, и мне это очень по душе. И, видимо, справляюсь с этим неплохо, потому что спустя всего три года после диаконской хиротонии наш владыка, архиепископ Иов, уже назначил меня протодиаконом в кафедральном соборе. Именно из-за того, что я родился в семье священника, жил при храме Богословского института, с детства впитал дух церковный, знал еще старых священнослужителей, которые учились в России до революции в семинарии. Сохранилась некая духовная преемственность. Продолжаю это передавать по мере своих сил. Сыновья мои и дочь теперь поют в хоре, а два племянника пострижены в чтецы, как и старший сын Иван. А мой младший брат, протоиерей Андрей (он также отец семейства), смог совместить гражданскую службу и служение в Церкви, поскольку не разъезжает по миру, а работает программистом, и это более совместимо со священническим служением, хоть и не просто.

«Низкий уровень духовности – это всемирное явление»

– Кто посещает богослужения в православном храме во Франции? В основном прихожане – это русские эмигранты или православные французы?

– Большинство прихожан в нашем Александро-Невском соборе – это эмигранты, дети, внуки или правнуки нашей первой эмиграции, а также эмигранты уже современные – из Белоруссии, Молдавии, Украины, России. У нас два прихода. Храм двухэтажный, и нижний, так называемая крипта, – франкоязычный приход. Французы служат полностью по-французски, мы служим в верхнем храме на церковнославянском. Есть как чистокровные французы, которые перешли в Православие, так и офранцузившиеся потомки русских, которые потеряли знание русского языка, но сохранили веру.

– Наблюдается ли сегодня переход верующих христиан из католической, протестантской церкви в православную? Или, возможно, существуют обратные процессы? С чем вы это связываете, что движет людьми?

– С тех пор, когда в 20-е годы ХХ века Православие стало развиваться во Франции благодаря русской эмиграции, французы очень скоро стали переходить в Православие. Вначале немного. До Второй Мировой войны их было несколько десятков. Теперь же приходов в нашем экзархате много, и среди прихожан очень много французов, которые знакомятся с Православием разными путями. Иногда парижане просто мимо храма идут, зайдут и потом остаются. Духовная потребность есть. И мы свидетельствуем о Православии на Западе. Сейчас при Александро-Невском соборе есть группа из более чем 70-ти оглашенных, готовящихся принять крещение в скором времени.

– С чем связано активное обращение французов в Православие в современное время?

– Это вопрос очень индивидуальный, у каждого человека могут быть свои личные причины. Но, во-первых, это просто духовная нищета Западной цивилизации и очень слабый духовный уровень Католической церкви, а тем более протестантской. Там развита социальная активность. Но что касается духовности, этого нет. Они очень многое потеряли. Интерес к богословию, к вере, к духовности – это самая первая причина, по которой люди переходят в Православие. Именно поэтому большой популярностью пользуются «Откровенные рассказы странника», которые были переведены на французский язык. Их можно купить в любом большом книжном магазине. Эта книга была написана в XIX веке о духовном делании, об Иисусовой молитве. «Жизнь старца Силуана Афонского» также очень сильно притягивает. Это мир православной духовности, который на Западе не существовал. Западный человек открывает это духовное богатство и таким образом приходит в Церковь.

– Где более духовный народ – в России или во Франции?

– За 30 лет своей работы я побывал во многих странах мира (кроме, наверное, Австралии и Новой Зеландии) и могу отметить, что низкий уровень духовности – это всемирное явление. И это не означает, что русские лучше или хуже французов. Уровень духовности нации сейчас уже трудно измерить. Так произошло из-за всемирного процесса глобализации. Но есть страны и народы, которые более привязаны к своим традициям. В Швейцарии, хотя это очень современная страна, сильно любят свой фольклор, свою страну. В таких странах есть какая-то минимальная форма духовности. Очень трудно определить, что такое уровень духовности и как его измерить. Если считать его по количеству людей, которые посещают богослужения или ходят в храмы, то Индия – это очень духовная страна, но неправильной духовности. Если сравнить Россию с Францией – трудно сказать. Известно, что статистически в России тот же процент населения посещает богослужения, что и во Франции. Небольшой процент.

– Не считаете ли вы наблюдающийся в XXI веке культурно-духовный кризис в Европе некой карой небес за узаконивание однополых браков?

Господь Бог не мстит. Мы сами отворачиваемся от Него, и от этого нам становится плохо

– Я не согласен с понятием «кары небесной», потому что Господь Бог не мстит. Мы просто отворачиваемся от Него, и от этого нам становится плохо, потому что наш ориентир уже не Господь Бог, а мы сами. Западная цивилизация полностью уходит от Бога, и от этого мир начинает болеть и морально разлагаться. А Господь не заставляет человека, не принуждает, а зовет. Наше дело – говорить современникам: «Господа, вы ошибаетесь». Я не считаю это какой-то карой – это последствия отказа от Бога, и это все дальше, дальше идет… Это как спилить дерево: оно высыхает, а потом гниет. Это уже процесс вымирания общества и полного морального разложения. Возьмите, к примеру, конец Римской империи. Там тоже моральный уровень был никакой. Христианство пришло, все исправило и поставило на ноги общество. Сейчас из-за того, что Западная цивилизация стала антихристианской, развернулась от христианства на 180 градусов, и происходят все эти моральные разложения.

– Потоки мигрантов из стран ислама, ринувшиеся в Европу в XXI веке, усугубили эти процессы?

– Мигранты – это совсем другая цивилизация. Приверженцы ислама всегда покоряли или хотели покорять. И это порождает сопротивление. Народ начинает понимать, что у него есть богатство – 2000 лет истории христианства на Западе. Пусть и католичество, и протестантство – это все равно духовное богатство. И они к этому возвращаются, что не поддерживается, естественно, правящими кругами. Пока. Но когда эмигрантов из Африки, Сирии и Ирака станет уже слишком много, то с этим будут считаться и пойдет какая-то резкая реакция на происходящее. Да, там война, люди бегут. Но кто бежит? Предположим, во Франции начнется война: что я сделаю? Если у меня будет возможность, я пошлю свою семью за границу, а сам останусь защищать свою страну как мужчина. А тут семья остается – дедушки, бабушки, дети, женщины остаются – а сам мужчина уходит. Это что? Видно, что это полностью искусственное явление, сделанное для того, чтобы уничтожить Европу с духовной, культурной и экономической точки зрения. Для меня это ясно.

– Насколько народ Франции сохранил христианские традиции и готов их отстаивать в случае надобности в наше неспокойное время?

– Сейчас все больше и больше людей возвращается в Церковь, приходит и молодое поколение. Если еще в 1980-е годы храмы были просто пустые и на католической мессе собиралось человек 20–30, то сейчас по-другому. Например, по соседству с нашим собором есть большой католический храм, и у них в приходе 1200 человек. Там очень большая деятельность, свои школы, лицеи и так далее. Это делается очень тихо, не напоказ, но народ возвращается к своим традициям. Пошла реакция против навязывания погони за модернизмом, безисторической культуры наподобие американской, где все существует сейчас или в будущем и нужно все новое-новое.

«Французы подходят к поиску Истины интеллектуально»

– Большой ли приход, на котором вы служите? Среди прихожан преобладают люди какого возраста?

Приход собора святого Александра Невского, где я служу, – это самый большой православный приход Парижа

– Приход собора святого Александра Невского, где я служу, – это самый большой православный приход Парижа. На литургию по воскресным дням собирается 300–350 человек. В приходе люди разных возрастов, значительное количество мужчин. Одна прихожанка, даже когда ей было за девяносто лет, на службы приезжала, будучи сама за рулем. С нами служил иподиакон, который иподиаконствовал еще при митрополите Евлогии (а митрополит Евлогий скончался в 1945 году). Хотя ему уже было за девяносто и он почти ослеп, это был бодрый высокий старик, голова полностью работала. И, конечно, на службе много новорожденных младенцев и детей.

– Наблюдаете ли разницу менталитета между православными россиянами и православными жителями Франции? Как-то проявляются особенности характеров во время участия в церковной жизни?

– Разница в менталитете естественна, потому что это разные культуры, разные языки, разные подходы к жизни… Но что касается отношения к богослужению, я бы сказал, что французы более склонны к поиску Истины интеллектуально. Для них очень важно рационально понять, почему такая служба, а не такая. Духовность есть, но интеллектуальный подход к делу превалирует. Почему создались французские приходы? Потому что люди не понимали церковнославянского языка, а на французском они понимают. Но любовь к богослужению, к церковному пению, к иконописи, к Церкви у них есть.

– Существует ли деятельность при приходе, помимо богослужебной (социальная, миссионерство, работа с молодежью)?

– Вот уже несколько лет существует и успешно развивается иконописная школа имени преподобного Андрея Рублева. Кроме того, раз в неделю проводятся уроки устава и клиросной практики на французском и на русском языках. Уроки проходят не по воскресеньям, а в среду, потому что во французской школьной системе нет занятий в среду, и после обеда у учащихся церковная школа, где преподается Закон Божий, история России, русский язык и литература.

При этой школе есть шахматный и театральный клубы. Есть большая библиотека, которая создавалась, по сути, веками, ведь храму 152 года. Она создавалась еще при царской России благодаря Александру II и постепенно разрослась. Сейчас собираюсь ее приводить в порядок, создавать каталоги.

Есть у нас помощь нуждающимся, а также сестричество. Сестры следят за чистотой и порядком в храме, а также занимаются тем, что организовывают для пожилых людей транспорт для посещения богослужений. Если кто заболеет, – посещают его. Есть братство иподиаконов и прислужников, которые следят за тем, чтобы служба хорошо проходила, и это также одновременно школа служения. Мои сыновья с семи лет начинали прислуживать. Миша даже в шесть лет. Но возможность участия в богослужении зависит и от самого ребенка. Ведь архиерейское богослужение не самое короткое. Два с половиной часа простоять в алтаре и не бузить – это не каждому современному малышу под силу.

У нас есть хор. Но он приходской, то есть никто никого не нанимает на работу – в хоре участвуют прихожане. При этом всегда есть ядро хора – 15–20 человек поют поочередно. И по благословению нашего архиепископа у нас в этом году создается также и детский хор. В церковную школу ходят дети по желанию родителей и в том числе из других приходов, где нет такой школы. И для тех родителей, которые привели детей и ждут своих ребят, также проводится беседа. Кроме того, у нас есть библейский кружок, где читаются доклады на тему Ветхого и Нового Завета.

– Существуют ли у вас во Франции крестные ходы?

– Только вокруг храма на Пасху или на престольный праздник. Но у католиков есть на Пятидесятницу продолжительный крестный ход, когда сто километров проходят пешком от Парижа в город Шартр, где собирается большое количество католической молодежи. У нас нет.

При этом во Франции много великих христианских святынь, потому что крестоносцы, разграбив в ХIII веке Константинополь, многое увезли с собой. Но, видимо, таков Промысл Божий, потому что все это оказалось в христианской стране. Ведь позже Константинополь завоевали турки, и много чего было уничтожено. Но благодаря тому, что до них прошли католики и украли святыни, многое сохранилось, в том числе такие священные реликвии, как Хитон Божией Матери, Риза Господня, Терновый венец. В соборе в Амьене пребывает нетленная глава Иоанна Предтечи. Конечно, к этим святыням притекают паломники для поклонения.

– Какие святые наиболее почитаемы у православных жителей Франции? Кому чаще прихожане заказывают молебны?

Чаще всего благодарственные молебны у нас в соборе заказывают святителю Николаю

– Чаще всего благодарственные молебны у нас в соборе заказывают святителю Николаю. У нас немало старых и древних икон, которые почитаются. Однако отмечу, что современное русское благочестие все же отличается от того, как оно проявляется во Франции. У нас вся литургическая жизнь в основном направлена на Евхаристию, нежели на почитание святынь. Это результат, конечно, трудов Богословского Свято-Сергиевского института. Евхаристия – это самое главное, а почитание святынь – уже второстепенное. Однако в центре Парижа есть мощи царицы Елены. Там раз в месяц совершается служба, но это не самое важное проявление церковной жизни.

– Есть ли какие-то особенности богослужений во Франции по сравнению с Россией?

– Что касается богослужения, оно такое же, какое и здесь, ничем не отличается, поскольку это православная служба. Приходская служба, как и здесь, естественно, отличается от архиерейской. Что касается практической стороны, меня немножко рассмешил вопрос по поводу кагора, ведь Франция известна как самый крупный и лучший производитель вин. И мало кто в России знает, что на юге Франции существует город, который называется Кахор (Cahors), и там производится вино. Когда-то Николай II купил себе там участок, и оттуда до революции морским путем поставляли в Россию красное сухое вино. Но для того, чтобы оно пережило перевозку (а тогда на корабле не было никаких холодильников), в него добавляли сахар, чтобы оно не скисло. И когда оно приходило в Россию, то было уже сладким, как тот кагор, который сейчас потребляют в России. Во Франции можно купить вино из этой местности, но это будет сухое вино, красное или белое. Но существует регион на Средиземном море, где производится сладкое красное вино Баньюлс (Banyuls), которое мы употребляем на церковные нужды. Что касается просфор, то один из наших сторожей с супругой готовят просфоры для собора. И на других православных приходах Франции есть такая практика, что просфоры по благословению готовят дома.

«Святой в роду – это особая ответственность»

Икона святого Михаила Тихоницкого – В последние годы вы, приезжая в Росиию, посещаете Троице-Сергиеву лавру, а после нее – Вятку.

– Во-первых, я считаю, что прибыть из-за границы в Москву и не побывать в лавре – это даже грешно. Но у меня особая привязанность к этому духовному месту. Как только я начал приезжать в Россию, стал бывать у преподобного Сергия. В год тысячелетия Крещения Руси в Париж прибыл хор Свято-Троицкой Сергиевой лавры под управлением архимандрита Матфея. Мы тогда с ним познакомились. И когда я потом приезжал в лавру, то пел у него на клиросе, и мы, не дерзну сказать, не то что подружились, но очень сблизились духовно. Я с юных лет интересовался церковным пением, и очень многому у него научился. После его кончины каждый год собираются в лавре его бывшие певчие. Отец Матфей скончался 15 сентября, а 20 сентября – память священномученика Михаила. И я после лавры еду в Вятку.

– Как часто вы бываете в дни памяти вашего прадеда – священномученика Михаила Тихоницкого – на Вятской земле?

– Каждый год. Впервые приехал сюда с мамой еще до канонизации священномученика Михаила в 2001 году. В 2003-м была канонизация, и с тех пор я практически каждый год приезжаю.

– Ежегодно бывая на Вятской земле, наблюдаете ли вы какие-то изменения в православной жизни Вятки, России, которые особенно видны «взглядом со стороны»?

Если не воспитывать в людях историческую память, это очень сильно сказывается на духовности

– Естественно. Православие возрождается. Это так. Уже не такими темпами, как в 1990-е, когда многие храмы вернули Церкви. Сейчас немножко все меняется. Во-первых, потому что старшее поколение постепенно уходит – отец Матфей скончался, митрополит Хрисанф скончался, отец мой скончался. И приходит новое поколение, которое, во-первых, уже позабыло, что такое Советский Союз (для тех, кому сейчас 25–30 лет, это уже абстракция). Если не воспитывать в людях историческую память, это очень сильно сказывается на духовности. С приходом молодого поколения что-то меняется и внутри Церкви. Если еще в 1980-е, в начале 1990-х люди шли в Церковь по призванию, потому что хотели служить, то бывает, что люди приходят в Церковь, потому что знают, что там можно получить рабочее место. Конечно, человек верующий, но… как в чиновники пошли. Такие случаи не многочисленны, но они существуют. Таковы мои личные наблюдения. Но постепенно, когда человек начинает служить, психология меняется – служение Церкви становится самым главным.

Белый храм Рождества Пресвятой Богородицы в городе Орлове, где пребывают мощи святого Другое изменение – в Церкви стало много молодежи, и это естественно. Если еще в начале 2000-х в храмах всюду было очень много бабушек, то сейчас в процентном отношении больше молодежи и, что меня очень радует, – больше мужчин. Во Франции это естественно, потому что очень много молдаван и украинцев, которые приезжают на заработки и приходят в Церковь.

– В 2001 году вы приехали в Россию. Сразу ли получилось найти могилу прадеда?

– Мама рассказывала все, что ей рассказывал дедушка (сын священномученика Михаила): всю историю, как арестовали и расстреляли его отца, и это все потом подтвердилось рассказами местных жителей. Отец Андрей Дудин, когда собирал весь материал, потом в точности рассказал то же самое. В 1988 году, когда отец Матфей приехал в Париж, у него в хоре пел отец Глеб Кожевников. Оказалось, что он родом из Уржума и мы – земляки. Позже, когда я приезжал в лавру, отец Глеб познакомил меня с архимандритом Евгением (ныне митрополит Таллинский и всея Эстонии), мы с ним также духовно сблизились. И когда мой отец в 1999 году приезжал в Троице-Сергиеву лавру, в иконописную школу, владыка Евгений предложил ему вместе побывать в Вятке. Отец с радостью согласился.

Они прибыли в Орлов к тому месту, где прадеда расстреляли, где он был похоронен. И сам владыка Евгений говорил мне, что, когда они остановились у могилы, ему пришла мысль о канонизации священномученика Михаила. Он отправился к митрополиту Хрисанфу с моим отцом, и владыка сразу же положительно откликнулся на эту мысль. К 2000 году не успели собрать достаточной документации по этому делу, и Указ о канонизации был подписан Святейшим Патриархом Алексеем II в 2003 году. Таким образом, мы приехали на канонизацию, а несколько лет спустя было обретение мощей. Удивительное явление – один из редчайших случаев в истории Церкви ХХ века, когда мощи священномученика были обретены целиком, потому что знали точно место захоронения, и подтвердилось то, что нам рассказывала мама.

Рака, где покоятся мощи святого Михаила

– В храме в честь Рождества Пресвятой Богородицы города Орлова, где пребывают мощи святого Михаила Тихоницкого, чувствуется особая благодать… Соборное единение прихода…

– Действительно, прихожане почитают священномученика Михаила, это их святой. Ощущается очень приятное духовное настроение в храме и вокруг батюшки – отца Николая Торопова, который долгое время служил настоятелем на приходе.

– Отец Иоанн, что вы лично ощутили, оказавшись потомком канонизированного святого?

Мой младший сын родился сразу после канонизации святого Михаила Тихоницкого, и его крестили в честь прапрадеда

– Ощутил великую радость, что его подвиг прославлен. Это и урок всем нам. В связи с тем, что это мой родственник, мой прадед, люди говорят: «Какой ты счастливый, что у тебя святой в роду!» Но ведь это и особая ответственность. Ты должен соответствовать этому человеку. Когда в роду все разбойники, то и моральная ответственность иная. Сейчас вот сижу здесь, даю интервью, а люди проявляют интерес не просто потому, что приехал диакон-француз из Парижа, а потому что я правнук священномученика Михаила.

Мои дети также здесь были, приезжали всей семьей. Младший сын Михаил Иванович родился сразу после канонизации, и его крестили в честь прапрадеда священномученика Михаила. Он это очень ценит и говорит: это мой святой. И нужно свидетельствовать о святости отца Михаила и продолжать жить.