Быть чадцами

Я ехал на рассвете в маршрутке. И вот в окно увидел лёгкие перистые облака, едва освящённые восходящим солнцем. И тут что-то произошло во мне. Какое-то щемящее, забытое, но мгновенно узнаваемое чувство вспыхнуло в душе. Вернулось как будто из небытия… или я сам ожил, пробудился от сумеречной спячки. Как же мне стало светло, как радостно и легко! И я вспомнил, что когда-то в детстве уже видел такие именно облака и испытывал такое же сильное и ясное чувство.

Или вот ещё. Тридцать лет назад нам дали квартиру. А до этого я жил в старом домике с печкой. И вот в этой новой квартире под потолком висела новая, должно быть только что купленная люстра. Такая, знаете, модная в восьмидесятых годах – плоское треугольное стекло, чуть выпуклое, а сверху лампочки. Обыкновенная вещь, но я смотрел на неё, и мир преображался фантастически. И это чувство: ясное, сильное я ношу вот уже тридцать лет где-то в глубинах души. И иногда оно беспричинно вспыхивает, и я на миг становлюсь просто младенчески, до слёз счастливым.

А ещё мы с пацанами бегали под Новый Год в магазин «Детский мир» покупать хлопушки, конфетти и ёлочные шары. Вот шары я любил особенно! И всегда, когда я смотрел в них – испытывал необъяснимое и очень сильное чувство: совершенно, то есть принципиально необъяснимое даже сейчас, и настолько ясное… особенное… наотмашь отличное от всего остального, что заменить его в привычной жизни было попросту нечем. Точно я пытался разгадать безнадёжную, какую-то бесконечно жалостную тайну. Тайну, разгадки которой не существует вовсе…

Вообще самые сильные чувства, как правило, связаны с детством. Но вспыхивают они не обязательно тогда, когда соприкоснёшься с какой-нибудь старой вещью или услышишь рассказ об известных событиях, а, напротив, – само событие подчас всплывёт в душе в ярком озарении тогдашнего чувства и это никак не бывает связано с повседневной реальностью. Словно проступает какая-то подспудная, светлая жизнь души. Жизнь позабытых, но не исчезнувших чувств…

Вот так же и в духовной жизни. Только детство там – не прошлое, а настоящее, то сокровенное единство с Отцом, к осознанию которого нам идти и идти… Настоящее, которое всегда с нами, но которого мы по грубости своей не чувствуем, а подчас и не ценим.

Вот говорят, страдания и смерть – это следствие греха, но самое трагическое следствие греха – это забвение Бога: самого лучшего, что есть на свете! И вот из этой привычки, из этого забвения нам нужно обязательно вырваться. А воспоминания настоящего, как спасительные маяки – указуют путь.

Если мне в Крыму случается оказаться в горах возле разрушенного пещерного монастыря или храма, то я не просто останавливаюсь, а как-то замираю душой, прислушиваясь… И тогда – точно ветром веет откуда-то – я отчётливо чувствую тот дух, которым была исполнена жизнь давно почивших людей: священников, монахов, мирян… Этот дух так конкретен и ясен, так чист и высок, что мне кажется – я присутствую с теми людьми в том мире, которого больше не существует, но который продолжает своё бытие, несравненно более реальное, чем реальность нашей убогой «действительности».

И всякий раз у этих древних развалин я слышу отдалённое звучание Литургии. Нет, это не ангельское пение, не хор голосов, но то, что превыше чувственного. Это ликование любви, торжество победы и обещание жизни, дарованной Тем, Кто Сам есть Путь и Истина и Жизнь… И в эти минуты я точно знаю – для чего всё, и всё обретает смысл и истинное своё значение. Даже скорби, страдания и сама смерть предстают предвестниками радости, которая стоит того, чтобы ради неё претерпеть безумие мира. Это похоже на зов, столь сильный, что хочется всё оставить, только бы дойти, прозреть до конца, приобщиться… И я знаю, что это – зов Царствия Небесного, Божий зов; и люди, жизнь которых открывается в этих «веяниях», – это святые, исполнившие на Крымской земле своё высшее предназначение – быть чадцами Божьими.