Особенности становления русской традиции полярных исследований в дореволюционный период

Российскую традицию полярных исследований можно назвать одной из старейших в Европе. Русские начали проникать на север в X в. Выходцы из Новгорода отправлялись к берегам Белого моря в поисках новых рынков и ресурсов. В XI-XII вв. новгородские колонии можно уже было встретить на берегах рек Онеги, Северной Двины и Мезени, Белого моря и Ледовитого океана.^[1] В XVI в. русские уже активно использовали морской путь в Европу вдоль норвежских берегов.^[2] Известно, что в XV-XVI вв. поморы начали промышлять у Новой Земли и в Карском море. Кроме того, современные российские археологи считают, что первенство в открытии архипелага Шпицберген также принадлежит русским поморам.  К середине XVII в. русские освоили значительную часть территорий Северной и Северо-Восточной Азии. Описания вновь открытых земель фиксировались в «росписях», «сказках» и «чертежах». Все эти путешествия предпринимались с практической целью — с целью освоения новых территорий и их ресурсов для укрепления могущества русского государства.

В отличие от Западной Европы, русская православная традиция руководствовалась восприятием окружающего мира как сущности, управляемой Божественным промыслом, который невозможно постигнуть пытливостью рационального ума, но можно воспринять через откровение. Такое миропонимание было частью византийского наследства, и после падения Константинополя Русская Православная Церковь стала единственным оплотом этой традиции. Знания о природе черпались из произведений Отцов Церкви, в частности, Иоанна Дамаскина и Василия Великого, которые, в отличие от произведений западных мыслителей, носили богословский, а не рациональный характер. Историк науки Александр Вусинич отмечает, что средоточием русской интеллектуальной деятельности того времени, в отличие от западноевропейской, были «богословская систематизация религиозных догматов и нравственно-религиозное образование».^[3] Россия XVII века не имела ни великих ученых, ни научных учреждений, как на Западе. В России не было даже и следов таких «протонаук», как астрология и алхимия. Тем не менее, западные ученые широко пользовались русскими достижениями в области географии, правда, в основном тайным образом, поскольку русское государство опасалось проникновения иностранцев в богатые районы Сибири и не пропагандировало результаты русских открытий.

Поморский "коч"

Реформы Петра I в начале XVIII века включали также принесение на российскую почву западной культуры и науки. По замыслу императора,  наука должна была стать для России орудием технического развития, источником социального благосостояния и мощным оружием в борьбе против суеверий и невежества.^[4] Посредством развития современной науки Петр хотел интегрировать Россию в западное культурное сообщество и ликвидировать ее прежнюю культурную изоляцию. Царь-реформатор стал духовным отцом и основателем Императорской Академии наук, открытой в 1725 вскоре после его смерти.^[5] «Академия, — говорил император, — поможет нам получить честь и доверие Европы, если мы покажем, что мы тоже занимаемся наукой, а не являемся варварами, ее не уважающими».^[6]

Другой, не менее важной целью основания Академии наук в России была поддержка активного освоения обширных ресурсов огромной территории империи. В этой связи решающим было влияние немецкого ученого Лейбница, который был первым советником Петра в научных вопросах. Его, как ученого, Россия особенно интересовала как связующее звено между Европой и Азией, и он полагал, что Россия поможет обогатить западную науку посредством продвижения исследований скрытых богатств огромных пространств Азии. Поэтому он считал, что российский путь в науку должен начаться с естественной истории, основанной на эмпирических фактах, полученных в результате обученного наблюдения за бесчисленным множеством природных объектов. Именно поэтому деятельность по освоению новых территорий пустила в новой Академии глубокие корни. Еще Петр I направлял ученых в Сибирь и на Камчатку для проведения биологических и географических исследований.^[7]

Развитие науки в европейских странах отразилось и на характере путешествий в полярные регионы. В течение XVIII века, когда наука начала приобретать современные формы, эти путешествия также получили научное направление, причем национальные академии наук играли здесь первоочередную роль. Не была исключением и молодая Российская Академия, которая, как и академии Англии и Франции, в XVIII веке начала снаряжать экспедиции в Арктику на кораблях и с личным составом национального военно-морского флота. Английский историк Л.П. Кирван подчеркивает, что как российская Великая Северная экспедиция 1733-1741 г., так и британские экспедиции XVIII в. отличались от предшествующих им коммерческих путешествий. И в планировании, и в исполнении это были общенациональные предприятия, объединяющие национальные военно-стратегические задачи и цели географических открытий.^[8]   

Великая Северная экспедиция заложила основные черты российской традиции полярных исследований, которые будут впоследствии присущи и более поздним русским экспедициям. Во-первых, задачи экспедиции определялись, прежде всего, насущными политическими и экономическими потребностями России, и границы исследований не выходили за рамки российских территорий. С помощью этой экспедиции российское правительство хотело определить действительные размеры русских владений на севере и собрать географический, астрономический и естественнонаучный материал о Сибири и Дальнем Востоке. Во-вторых, эти задачи разрабатывались правительством совместно с научным учреждением, в данном случае, с Академией Наук, но исполнение поручалось военно-морскому флоту. Сотрудничество правительства, военно-морского флота и научных учреждений стало характерной чертой всех российских полярных исследований дореволюционного периода.

В этой связи следует отметить, что роль российского военно-морского флота в исследовании Арктики не ограничилась только выполнением правительственных заданий. Адмиралтейство не только принимало активное участие в разработке целей и задач Великой Северной экспедиции, но, так же, как и соответствующие институты британского флота, организовывало собственные исследования. Это привело к созданию двух традиций в картографии — военной и академической. Кроме того, военно-морские карты отличались большей точностью и были выполнены более аккуратно.^[9] Позже российский военно-морской флот взял на себя практически всю работу по проведению гидрографических и гидрологических исследований полярного бассейна.

В-третьих, с Великой Северной экспедиции Академия стала посылать в полярные экспедиции профессиональных ученых. Английский историк Теренсе Армстронг отмечал, что Великая Северная экспедиция имела в своем составе весьма впечатляющую для того времени команду ученых (немцев на русской службе и несколько российских студентов).^[10] С тех пор все российские экспедиции обязательно включали в свой состав профессиональных исследователей, участие которых существенно повышало научный уровень экспедиций.

Принесение западной науки в Россию не сделало ее тут же естественной частью русской культуры. На протяжении более чем ста лет Российская Академия наук была русской только по названию, поскольку состояла она главным образом из иностранцев. Академия была создана в стране, не имевшей национальной сети научных учреждений, и академиков приходилось набирать из-за границы, в основном из Германии и Швеции. Многие из них с трудом и неохотно учили русский язык, что создавало значительные трудности в стране, где люди не были готовы общаться на иностранных языках. В то время как в Швеции молодая Академия с первых же дней ее основания публиковала свои материалы на шведском языке, Академия в Санкт-Петербурге впервые выпустила свои «Известия» на русском языке лишь в 1861 г.^[11]  Следует отметить и тот факт, что в 1852 г. из пятнадцати постоянных членов и членов-корреспондентов Санкт-Петербургской Академии наук, работающих в области естествознания, не было ни одного русского по происхождению.    

Из-за преобладания иностранных имен в русском ученом мире многие в России считали Академию наук немецким учреждением. Академиков обвиняли в том, что своими изысканиями они больше способствовали развитию науки в Западной Европе, чем становлению отечественной российской науки. Как саркастически отмечал русский физиолог К.А. Тимирязев, главной задачей русских ученых обществ было держать западные страны в курсе о российских экономических, человеческих и физических ресурсах.^[12]  

Ученых иностранного происхождения часто обвиняли в консерватизме, даже если на то не было достаточных оснований. Однако никто не может отрицать тот факт, что именно Ф. Литке и К. Бэр назвали Карское море «ледяным погребом». После их экспедиций на Новую Землю (Литке в 1821-1824 г.г. и Бэра в 1837 г.) в Арктику была направлена только одна русская экспедиция А.К. Цивольки (1838-1839 гг.). Затем в русской активности в Арктике наступил долгий перерыв.

И Бэр, и Литке были категорическими противниками идеи о возможности навигации в Карском море, выдвинутой русским промышленником и общественным деятелем второй половины XIX в. М.К. Сидоровым. Однако их отношение к этой идее трудно объяснить только их иностранным происхождением и консерватизмом. Все экспедиции к Новой Земле в период с 1821 по 1839 г.г. столкнулись с особо сложной ледовой обстановкой в этом районе. Кроме того, во время зимовки 1838-1839 г.г. Циволька и восемь его спутников скончались от цинги.^[13] Вероятнее всего, что, скорее неудача этих экспедиций, чем личное мнение Бэра и Литке, повлияла на формирование отрицательного отношения к путешествиям в Арктику в русском обществе. Гибель британской экспедиции Франклина 1845-1847 г.г. также способствовала укреплению скептического отношения насчет крупных военно-морских экспедиций в Арктику, как во всей Европе, так и в России.^[14]

Перерыв в российской деятельности по освоению высокоширотной Арктики в 1840 — 1880 гг. не означает, однако, что русские ученые окончательно отказались от этих исследований. В 1846-1847 г.г. в России было предложено два плана экспедиций к Северному полюсу — план Врангеля в 1846 г. и план Крузенштерна в 1847 г. Оба ученых были морскими офицерами и действительными членами Русского Императорского Географического общества.

В качестве отправной точки полюсной партии русские исследователи предлагали северную оконечность Гренландии, в то время как их западные коллеги предпочитали Шпицберген. По плану Врангеля, к полюсу следовало отправиться на собачьих упряжках, оставляя по пути депо с провиантом. Крузенштерн предлагал использовать для этой цели крепкие морские суда. В случае тяжелой ледовой обстановки суда можно было тащить вдоль берега или на оленях, или с помощью членов команды.^[15] Врангель представил свой проект на собрании Русского Географического общества в ноябре 1846 г. Этот план был опубликован в 1847 г. на нескольких языках. Советский ученый Дмитрий Пинхенсон предполагает, что проект Врангеля был известен и в США, и впоследствии использован Робертом Пири, который достиг Северного полюса в 1909 г. ^[16] Проект Крузенштерна в то время так и не был опубликован. Автор направил его на рассмотрение в Морской Генеральный штаб, оттуда этот план проследовал в Морской научный комитет, возглавляемый Ф. Литке. Проект был отклонен за недостаточностью оснований для уверенности в успехе предприятия.      Вышеупомянутым планам полярных экспедиций было отказано в поддержке не только по причине отсутствия средств на их осуществление, но и по причине нежелания Морского министерства тратить деньги на «научные морские эксперименты».^[17] 

Во второй половине XIX в. западные полярные исследования претерпели существенные изменения. Неудачи крупных военно-морских экспедиций первой четверти века заставили ученых и путешественников искать новые, более результативные способы организации экспедиций. На смену крупным государственным предприятиям пришли небольшие экспедиции, которые, как правило, снаряжались либо на собственные средства, либо в кредит. Государство в большинстве случаев ограничивалось моральной поддержкой предприятия или небольшими пожертвованиями. Для наиболее эффективного и быстрого достижения цели разрабатывались новые виды снаряжения и транспорта. Проводился научный анализ провианта с целью избежания заболеваний цингой. К участию в экспедициях привлекались уже не столько ученые, сколько сильные и выносливые люди; в некоторых иностранных экспедициях академический персонал вовсе отсутствовал. Чтобы привлечь спонсоров, ученые и путешественники стали широко использовать географические достижения как средство борьбы за престиж нации. Особенно ярким примером этому является Норвегия, которая, будучи маленькой, слабо развитой в экономическом отношении страной, благодаря географическим рекордам, установленным Ф. Нансеном и Р. Амундсеном, добилась международного признания и за короткое время стала одной из наиболее авторитетных наций в области полярных исследований. 

Западная цивилизация XIX века создала образ героя-одиночки, великого путешественника. Деятельность таких ярких личностей, как Франклин, Пири, Скотт, Шеклтон, Норденшельд, Нансен и Амундсен оказала решающее влияние на развитие национальных традиций полярных исследований и служила примером для подражания многим поколениям полярников в разных странах.  Сначала, особенно в Великобритании, этот образ связывался с христианством (образ героя-мученика), однако к концу века с развитием социального дарвинизма победила идеология «выживания сильнейшего».  Главной целью для путешественников этого типа было не только достижение той или иной географической точки, но и благополучное возвращение домой, поэтому они старались избежать лишнего риска и выбирали наиболее удобный и практичный способ достижения цели. Чтобы  стать первыми, они часто пренебрегали моральными принципами. Так, в борьбе за Южный полюс норвежский путешественник Руальд Амундсен обманул своего соотечественника и учителя Фритьофа Нансена, втайне воспользовавшись его планом и его судном. Кроме того, норвежец отправился к югу после того, как туда уже направился английский путешественник Роберт Скотт, и, чтобы обогнать англичанина, приложил к этому все усилия.^[18] Лишь счастливая случайность спасла от смерти трех участников его экспедиции, которых Амундсен бросил в ледяной пустыне без примуса и провианта — любое промедление могло стоить победы, ведь англичане уже шли к полюсу.^[19] 

Что касается России, идеологическая основа для развития полярной науки в XIX веке здесь была иная, чем на Западе. Во-первых, несмотря на проявления научного материализма, русская общественная мораль  все еще основывалась на православных принципах. Во-вторых, образ героя-мученика английского типа, опиравшийся на прославление личных человеческих качеств, не был присущ русским, потому что в православной традиции было принято не возвеличивать силу человека, но постоянно помнить о могуществе Бога. Кроме того, если биологическую теорию Дарвина некоторые русские ученые еще принимали, то к социальной теории дарвинизма даже они относились с большим скептицизмом, а теорию борьбы за выживание как закон общественного развития вовсе отрицали.^[20] В русской традиции полярных исследований не существовало идеала героя-одиночки. Несмотря на то, что в отечественных исследовательских кругах было много ярких личностей, все они работали на общее дело, и их личный вклад рассматривался как часть коллективной работы. В тяжелых условиях полярных экспедиций русские люди не забывали о таких основных христианских добродетелях, как способность к самопожертвованию,  милосердие и взаимопомощь. За редким исключением,  участники русских экспедиций постоянно помнили о Боге — перед отправлением обязательно служили молебен, а во время путешествия собственными силами проводили богослужения, как это было, например, в Русской полярной экспедиции 1900-1902 гг. Если знаменитые норвежские путешественники целиком и полностью полагались только на себя, а успехи объясняли исключительно своими заслугами, тщательной подготовкой и долей случайного везения,  русские полярники прибегали к помощи святых угодников, как, например, штурман экспедиции на судне «Св.Анна» В.И. Альбанов. Русские полярные исследователи с уважением относились к «инородцам» — представителям коренных народов Севера, в то время как западные путешественники рассматривали их лишь как объект для антропологических наблюдений.    

Если участие в борьбе за достижение Северного и Южного полюсов во всем мире рассматривалось как удобное средство демонстрации научных достижений своей страны и стяжания личной славы, в России  считалось, что лучшим способом борьбы за честь нации будет постановка научной работы в России для решения насущных потребностей русского общества.  Выдающийся член Русского Географического Общества, К.Н. Поссьет считал, что экспедиции к Полюсу не следует отправлять до тех пор, пока в достаточной мере не исследовано северное побережье России и прилегающие к нему воды. Он считал, что пока эти задачи не решены, «любая полярная экспедиция будет для России роскошью и пустой тратой финансовых и человеческих ресурсов».^[21]

Некоторые русские ученые, в том числе С.О. Макаров и Д.И. Менделеев, предлагали свои проекты экспедиций к Северному полюсу, однако такие проекты не получали поддержки. В 1912 г. свой план экспедиции к Северному полюсу предложил Г.Я. Седов. Этот проект имел выраженный спортивный характер и по этой причине, а также в силу недостаточной обоснованности, был отклонен государственными и научными комиссиями. Седов попытался организовать экспедицию самостоятельно, но из-за недостатка средств и спешной подготовки экспедиция закончилась неудачей и гибелью начальника еще на Земле Франца Иосифа. Основной задачей русских исследований в Арктике дореволюционного периода осталось исследование района Северного морского пути и прилегающих территорий. Известный русский геолог И.П. Толмачев писал по этому поводу: «Пути России в области арктических исследований лежали всегда несколько в иной плоскости… Это — научное исследование русского севера и прилегающих частей Ледовитого океана. …Россия в этом направлении занимает почетное место в мировой научной конкуренции, может быть, неоцененное еще по достоинству». За период с 1880 по 1917 гг. в России было организовано более двадцати экспедиций, имевших целью систематическое и комплексное изучение прилегающих к российскому побережью северных морей, съемку северного и северо-восточного побережья,  геологическое и биологическое исследование северных территорий, проведение метеорологических и геофизических наблюдений. Самой крупной экспедицией того времени, не имевшей аналогов в мире, стала военно-морская Гидрографическая экспедиция Северного Ледовитого океана на ледокольных судах «Таймыр» и «Вайгач» (1910-1915 гг.). Эта экспедиция в 1914/1915 гг. впервые прошла трассу Северного морского пути из Владивостока в Архангельск.

Проведенный нами краткий экскурс в историю полярной науки в России и за рубежом позволяет утверждать, что Россия одной из первых стран начала проведение научных исследований в Арктике. Однако отличие русской интеллектуальной традиции от западноевропейской, а также особенности становления и развития отечественной академической науки сформировали в России особый подход к изучению Арктики, который выразился в прикладном характере исследований и их направленности на удовлетворение насущных потребностей страны, в то время как западные страны использовали полярные исследования для подтверждения теоретических гипотез и установления географических рекордов.  Основной отличительной чертой русской традиции полярных исследований дореволюционного периода  стала ее православная моральная основа, а также ведущая роль государства в организации и проведении исследований.