Солдат

Архимандрит Кирилл (Павлов)

Солдатом мы стали называть его уже во время болезни, когда он оказался прикован к постели и полностью зависим от доброй воли тех, кому выпало разделить с ним эту судьбу.

Что можно солдату сказать? «Терпи, солдат», «Давай, солдат», «Мы выдержим, солдат». И он выдерживал, терпел.

Выдерживает всё и посейчас, когда огонек жизни в нем уже едва теплится.

– Солдат? Это хорошо. Это правильно, – отвечал отец Кирилл (он тогда еще мог немного говорить) и одобряюще улыбался.

Это новое имя сообщило нашей непростой повседневности новые смысловые оттенки.

Отец Кирилл (Павлов), известный всей православной России как братский духовник Троице-Сергиевой Лавры, действительно был и остается настоящим бойцом, простым русским солдатом, пусть теперь и с непоправимым, тяжким ранением, но по-прежнему несущим свою вахту мужества наравне с теми, кто сражается на передовой – под оружейные залпы артиллерии и лютый свист пуль.

Да и кто скажет, где она сегодня – передовая-то?

Как и большинство настоящих фронтовиков, он мало говорил о войне.

В этом внутренняя культура русского солдата: глубоко и крепко помнить, скупо и сдержанно говорить

А если и говорил – слова его были напрочь лишены всякого пафоса и геройской бравады. Даже не потому, что он монах, и не потому, что далеко не молод. В этом внутренняя культура русского солдата: глубоко и крепко помнить, скупо и сдержанно говорить. Впрочем, были случаи, когда он оставлял свою сдержанность – только при встрече с такими же, как он сам, фронтовиками. Тогда они уходили от всех, забывали себя и время, и война оживала перед их взорами в образах и категориях, известных только им одним.

Как-то во время ночного дежурства мы заметили, как он метался в своей постельке, как взволнованно вглядывался в темноту.

– Что с тобою, батюшка? Что ты не спишь?

– Да разве тут уснешь! Войну вот вспомнил.

И он рассказал ужасающую историю, которую никогда прежде никто от него не слышал, – историю про однополчан, на его глазах подорвавшихся на мине и разлетевшихся на куски. А сколько их было у него – таких историй? Почему он не делился этим прежде? Почему только теперь, измученный недугом, он иногда позволяет себе такую откровенность?

Почему раньше, еще до этой тяжелой болезни, всякий раз отправляясь поездом в Крым в свой ежегодный отпуск и проезжая места боевых действий, он подолгу стоял один у окна в тамбуре? Молчаливо вглядывался в мелькающие за окном пейзажи.

Отец Кирилл (Павлов)

История с обнаруженным в Сталинграде Евангелием – единственная широко известная из его военного прошлого. Об этом Евангелии он любил вспоминать и говорить – это могло принести, по его мнению, какую-то пользу слушающим. А об остальном… Зачем?

Нелепыми кажутся попытки сделать отца Кирилла “тем самым Павловым” – героем с громким подвигом

Поэтому такими нелепыми кажутся сегодня яростные попытки сделать отца Кирилла «тем самым Павловым», «настоящим» героем – героем с громким подвигом и блестящей славой.

Ну, или хотя бы записать его в разведку.

Ну, или хотя бы придумать ему таинственную иконку из бабушкиных рук, спасшую его из фашистского плена.

Ну, или еще что-нибудь такое эдакое, чудесное, невероятное, несусветное.

И не важно, что не было ни бабушки, ни плена фашистского, ни подвига разведчика, ни бравого автоматчика, неуязвимого защитника «дома Павлова» в Сталинграде.

А был простой скромный русский солдат, который брал в те дни Паулюса в кольцо. Который понял в мертвяцкой тишине выжженного Сталинграда, что война не приходит без причин – просто так – и который мечтал, когда она закончится, послужить Богу. Ну, и еще ржаного хлеба поесть. Хоть разок. Досыта.

Всё.

Да, и еще он ходил под смертью. И еще – тихо и твердо отстаивал свои убеждения.

Религиозные убеждения. За них в те жестокие времена по головке не гладили – спрашивали строго, со всеми вытекающими последствиями.

«Заелся! Бога какого-то выдумал! К штрафникам пойдешь, сволочь! На передовую!» – неистово кричал, словно озверевший, татарин-политрук. Политрука можно было понять: после такой битвы, когда шло массовое зачисление достойных в ряды партии, – какой-то русский Иван из сталинградского пекла объявляет о нежелании быть коммунистом, о том, что он, видите ли, верующий!

Благо, что в штрафных батальонах в те дни и своих «религиозников» хватало: обстановка царила товарищеская. Да и выпавшие затем сражения принимали всё более благоприятный оборот для нашей стороны.

В конце войны, когда уже погнали немца и проходили Европу, открылась чудесная возможность… попасть на Афон! Вожделенное стремление всякой чистой, взыскующей Бога души! Можно было, как поговаривали знающие, переправиться через Румынию, затерявшись в общей суматохе. В воздухе уже витал аромат грядущей победы, и хотелось – возможно, впервые за долгие военные годы – довериться мечте, подумать о возможном будущем.

Но в случае осуществления такой мечты батюшка сломал бы жизнь своим близким, которые стали бы родственниками дезертира. А как еще в военное время да в атеистическом государстве?!

На первом месте – интересы и благо других. Невероятное сочувствие любому человеку и строгость по отношению к себе

Отец Кирилл (Павлов)

И трудная, очень трудная повседневность, отданная без остатка людям.

Инсульт, приковавший его к постели, словно увенчал последним победным венцом эту тяжелую солдатскую жизнь.

Когда он еще говорил, наш Солдат, когда у него оставалось еще некоторое количество сил, он отдавал эти силы нам, стараясь приободрить и утешить. Он, как обычно, не думал о себе, не жалел себя, напротив – чувствовал себя виноватым в том, что доставляет нам много хлопот и переживаний. И ни разу не попросил даже стакана воды.

Впрочем, как-то раз посетовал, что снова хочется ему ржаного хлеба. Как тогда, во времена военного и послевоенного недоедания. Но пища в его организм все эти годы поступает через специальную стому.

Хлеба мы не можем ему дать так, чтобы порадовать желанными вкусовыми ощущениями.

Он это понял и больше ни разу не обмолвился о хлебе. Словно просто забыл. Опять – без всякого героизма.

Так и выигрывают войны. Стойкостью и молчаливым терпением.

И души спасают так же.