Соучастие в Таинстве

Рискну поделиться собственным опытом, горьким, но на то и дана нам вера, чтобы горечь наша оборачивалась радостью.

В какой-то момент мое отношение к церковной исповеди стало формальным и сухим

В какой-то момент мое отношение к церковной исповеди стало формальным и сухим. То есть мне стало все равно, что говорить у аналоя. Я перестала готовиться к исповеди, продумывать ее заранее. Я считала, что мне сейчас не до того: слишком трудный период в жизни. Из-за тяжелой болезни и беспомощности мамы я далеко не всегда могла вырваться на службу в церковь. И даже вырвавшись, войдя, наконец, в храм и услышав «Благословенно Царство…», каждую минуту боялась, что в кармане завибрирует телефон и мама скажет, что ей очень плохо, и мне придется идти не к чаше, а срочно возвращаться домой. «Дал бы Бог причаститься, – думала я, – а исповедь… Нового-то ведь ничего не скажу, все то же, что и в прошлый раз. Лишь бы побыстрее».

Нет, я задавала себе, конечно, вопросы: почему я, полтора года кряду повторяя на исповеди одно и то же, не меняюсь, не становлюсь лучше; есть ли во мне на самом деле хоть какое-то раскаяние – ну хотя бы в эгоизме… Но гораздо чаще я спрашивала себя о другом: как мне вынести все, что на меня свалилось.

Увы, не для меня одной исповедь становится всего лишь «пропуском» к причастию. Нередко мы видим людей, которые исповедуются ровно полминуты… и радуемся, что они не задерживают очередь, и сердимся на тех, кто задерживает. Современный прихожанин склонен воспринимать причастие как нечто вещественное и конкретное, а исповедь – как некую абстракцию или формальность. Боюсь, что и я воспринимала так же… Но вдруг что-то стало для меня меняться.

Вот первое, о чем я задумалась. То, что происходит у аналоя, то, чему священник «точию свидетель», это ведь не просто «работа над ошибками». Это одно из важнейших и спасительных Таинств Церкви – Таинство покаяния, Таинство отпущения грехов.

Таинство – это то, что непостижимо нашему уму, что не может быть описано словами, что не совершается ни человеком, ни ангелом, но только Богом. Я впервые по-настоящему услышала давно знакомую, казалось бы, страницу Евангелия:

«Иисус, видя веру их, говорит расслабленному: чадо! прощаются тебе грехи твои. Тут сидели некоторые из книжников и помышляли в сердцах своих: что Он так богохульствует? кто может прощать грехи, кроме одного Бога? Иисус, тотчас узнав духом Своим, что они так помышляют в себе, сказал им: для чего так помышляете в сердцах ваших? Что легче? сказать ли расслабленному: прощаются тебе грехи? или сказать: встань, возьми свою постель и ходи? Но чтобы вы знали, что Сын Человеческий имеет власть на земле прощать грехи, – говорит расслабленному: тебе говорю: встань, возьми постель твою и иди в дом твой» (Мк. 2: 5–11).

Действительно, кто властен освободить человека от вины, отпустить ему грех? Только Тот, перед Которым человек грешит – Бог. Христос, отпуская грехи, подтверждает Свое Божественное достоинство. Мы с вами можем и должны прощать друг другу; молить Бога о милости к согрешающим; помнить о том, что мы вообще не судьи ближним. Но отпустить человеку его грех перед Богом, сделать это за Бога мы не можем никак. И священник не мог бы, если бы он действовал от себя самого, по собственной воле. Но он делает это той властью, которая дана ему в Таинстве священства – властью, полученной от Самого Христа: «…аз, недостойный иерей, властию Его, мне данною, прощаю и разрешаю тя от всех грехов твоих, во Имя Отца, и Сына, и Святаго Духа».

Церковь в лице священника отпускает нам грехи, потому что в ней Бог. Мы подходим к аналою, к кресту и Евангелию не затем, чтобы с самокритикой выступить и пропуск к чаше получить, а затем, чтобы именно Он с нами сотворил непостижимое: восстановил связь, поврежденную нашим грехом.

Кто-то скажет: ну и что тут нового, это же катехизис, это должен знать каждый православный христианин. В том-то и дело: знать – одно, принять это знание в сердце, жить этим знанием – другое. Теоретическое знание – это то самое семя, упавшее на места каменистые и не пустившее корня (см.: Мф. 13: 5). То, что мы просто знаем, мы легко забываем, особенно в трудностях и испытаниях. Мой пример это подтверждает. А когда мы говорим: «До меня наконец дошло», – это означает, что сердце наше раскрылось, и семя получило шанс пустить корень поглубже.

Называние греха на исповеди – это, оказывается, только первый шаг. Он требует продолжения

Итак, до меня дошло, и я стала думать дальше – о своем отношении к исповеди. Таинство покаяния есть Таинство нашего соработничества с Богом. Ведь, если мы исповедались в конкретном грехе, это не означает, что греха не стало, что его как рукой сняло. Это означает другое: что Господь, видя наше раскаяние, видя, что мы сами сделали первый шаг, протянули руку за Его помощью, протягивает нам Свою руку, помогает подняться по очень крутой тропинке – отторгнуть грех, избавиться от него, измениться к лучшему. Называние греха на исповеди – это, оказывается, только первый шаг. Он требует продолжения.

Вот так я нащупала ответ на вопрос, почему я не меняюсь к лучшему, много раз повторяя на исповеди одни и те же слова. Потому что нет первого шага, нет протянутой руки, нет решимости сделать второй шаг с Его помощью, а есть вот это «лишь бы побыстрее».

Я помню исповеди первых лет моего воцерковления – они были совсем не такими! Неудивительно, я ощущала себя кораблем, терпящим бедствие. В ту пору исповедание конкретного греха, проступка каждый раз становилось для меня порогом, за которым действительно начиналось что-то новое. А потом в мою жизнь вошли беды, трудные испытания. Временами мне было действительно плохо… и жалость к себе возобладала над требованием к себе: «Не могу я сейчас быть к себе строгой, нет у меня на это сил. Мне так трудно, что Господь точно все мне простит».

Меж тем я знала, когда и почему мне среди моих скорбей становится легче, когда, вопреки всем несчастьям, приходит радость: когда души касается Его благодать; когда я, при всем моем несовершенстве, все-таки чувствую свою связь со Христом, непосредственно ощущаю Его в себе, себя – в Нем. Это происходит не по моим заслугам – их нет, а по Его милости «к мытарям и грешникам». По Его милости я понимаю: мое состояние зависит не только и не столько от внешних обстоятельств моей жизни, сколько от того, насколько я со Христом. Преподобный Силуан Афонский говорит:

«Когда мир Христов придет в душу, тогда она рада сидеть, как Иов, на гноище, а других видеть во славе».

Покаяние должно быть не разовым актом, а постоянным состоянием христианина

Счастье возможно, это – жизнь с Богом. Что разлучает нас с Ним? Грех. «Мне слишком тяжело, чтобы каяться», – это по смыслу то же, что «я слишком болен, чтобы лечиться».

Когда-то давно я прочитала, что покаяние должно быть не разовым актом, а постоянным состоянием христианина; что пребывание в Церкви, по сути, и есть покаяние. Что это означает? Что мы призваны всегда помнить о своей греховности и не воспринимать ее как норму. Мы ведь склонны извинять свои грехи их неизбежностью – «…несть человек, иже жив будет и не согрешит» – или даже естественностью.

На самом деле грех противоестественен для человека, он – страшнейшая из ран: «…грех, будучи совершен, порождает смерть» (Иак. 1: 15). И тут уже не об одном только душевном состоянии нашем нужно вести речь, а о смерти вечной. Спасение от нее одно – покаяние. Не случайно же земное служение Христа предварялось призывом Предтечи: «покайтесь, ибо приблизилось Царство Небесное» (Мф. 3: 2). Недаром монастырские старцы на вопрос «Что вы делаете здесь, в этих стенах, столько лет?» – нередко отвечают одним глаголом: «Каемся».

Вот что до меня, повторюсь, дошло… И потребовало радикальной перемены, поворота всей моей внутренней жизни. Уныние тут же заголосило, что такой поворот для меня невозможен, у меня нет на него ни решимости, ни внутренних сил: я не смогу даже просто перестать себя оправдывать…

И тут мне вспомнились слова Сергея Иосифовича Фуделя:

«Наше духовное бессилие, конечно, наполовину нами воображается для оправдания нашего бездействия. Что-то мы все-таки можем, но очень этого не хотим».

Я уже столько раз подходила к аналою безо всякого страха. Такого больше не должно быть!

Что-то я все-таки могу – вот сейчас. Немного, в самом деле. Может быть, один муравьиный шаг… но его нужно сделать обязательно, тогда за ним последует шаг второй.

Я боюсь следующей своей исповеди, той, которая мне предстоит. Именно потому боюсь, что она должна, наконец, оказаться настоящей. Этот страх – безусловно, благо. Я уже столько раз подходила к аналою, к кресту и Евангелию безо всякого страха. Такого больше не должно быть.