Русь уходящая

Когда мы жили с ней по соседству, в одном подъезде, только на разных этажах, моя Катюшка называла ее бабушкой, поэтому и я в этом рассказе буду ее называть так.

Она живет одна в крохотной однокомнатной квартирке под крышей многоэтажки. Живет здесь давно, наверное, целую вечность. Кроме старшего сына да внучат, у нее почти не бывает гостей. А сама она слишком много встречала за свою жизнь зим и весен, слишком много работала, когда была молодой, чтобы теперь шустренько бегать по соседям, сплетничать, распивая чаи. Она ходит тихо и тяжело, опираясь на палочку, и с каждым днем ей все труднее подниматься по лестнице.

Когда я жил с родителями, иногда бывал в ее комнатушке, небольшой и скромно обставленной, всегда опрятной и уютной. Она, случалось, тоже заглядывала к нам в гости – невысокая, много пожившая женщина с тяжелыми крестьянскими руками. Помню, как она аккуратно стучалась, и, уже войдя в распахнутую ей дверь, спрашивала: «Можно?» Шарила плохо видящими глазами по комнате в поисках несуществующих икон и, не найдя, долго крестилась на красный угол: «Господи, помилуй… Господи, помилуй…»

Бабушка так и не стала городской, в ее по-детски широко распахнутых глазах навсегда сохранились безропотная покорность и вековая крестьянская печаль

Бабушка так и не стала городской, в ее по-детски широко распахнутых глазах навсегда сохранились безропотная покорность и вековая крестьянская печаль. Она одевается не так, как бойкие местные старушки. Платок по-деревенски повязывает. И трогательно чужеродна ее одинокая фигурка на фоне многоэтажных кирпичных коробок, когда она идет в магазин, стуча палочкой по асфальту…

***

Она родилась в глухой деревне со странным названием Граждановка. Не ищите на карте кружок, обозначающий этот маленький населенный пункт: его смыло дождями, развеяло ветром и замело тысячелетним российским снегом. Только в памяти ее односельчан, разбросанных по земле, как осенние листья, живет еще маленькая деревушка, но людей с Граждановки все меньше и меньше…

Неподалеку от села был лес, светлый и редкий, какими бывают леса в наших местах. Маленькой девчонке он казался, наверное, густым и дремучим. В годы войны тут скрывались дезертиры, их боялись, как огня, местные жители.

Мы и представить себе не можем, что такое лес для того, кто родился в деревне. Тут и дрова, и кладовая, и аптека. Бабушка знает сотни трав, знает, как и когда их собирать, на что какая травка пригодна. Этого не вычитать ни в медицинских справочниках, ни в обильно издаваемой современной макулатуре псевдонародных целителей, большей частью просто опасной для углубляющихся.

Бабушку учила ее бабушка, а ту – ее бабушка. Какие травы и какие их части помогают при какой болезни, какие собирают ранней весной, какие – в пору цветения, когда корень слабеет и растение не может принести вреда. Есть такие корешки, которые можно копать только ночью, да и то, смотря какая луна. Бабушка знает, где что растет, знает, что и как заготавливать: ферментировать, сушить, заваривать, настаивать. Как принимать природные препараты. Но к ней никто не придет за советом, а когда она просит соседей, у которых есть транспорт, съездить за травкой, от нее отмахиваются: некогда!

Передать ей свои знания некому, никого это не интересует. Вот уйдет бабушка в свой срок и все с собой возьмет. Даже те, кто увлекается народной медициной, не лечатся бесплатными бабушкиными травками, а покупают в аптеке те же самые, если о них по телевизору говорят, в «ЗОЖ» пишут. На телевидении знахарей сейчас полно, а уж в интернете – как собак нерезаных. Не только научат, как корешки заваривать, но и какие слова шептать при этом, чтоб действовала крепче. Включишь ролик, бывает, чтоб узнать, как спину лечить – а там не доктор, а ведун какую-нибудь заговорную галиматью псевдославянскую на молодой месяц читать рекомендует, быстрее спешишь выключить. Думаешь: интересно, он сам какую травку употребляет? Двадцать первый век на дворе…

Бабушка верующая. Верует она истинно, глубоко, радостно. В церковь ходить далеко, но иногда решается. Если не может – посылает святить воду. Каждый день читает молитвослов, старинный тяжелый Псалтырь. От нее впервые услышал я истории о царе Давиде, об иудейских отроках в пещи огненной… Ой, сколько всего она мне рассказывала! В пору моего детства она была моложе, и никто не решился бы назвать ее бабушкой. А я рос хулиганистым мальчишкой, по телевизору тогда не было церковных передач, и откуда бы мне все это было узнать?

А еще рассказывала она мне долгие незатейливые истории из жизни их деревни. Как поймали в селе вора, укравшего горох, – нашли по следу из худого мешка, привязали ему добычу на шею и гнали с позором по всему селу. И никто не смел слова сказать в защиту, а детям урок на всю жизнь: не бери чужого, руки отсохнут. Как в тринадцать лет кончалось детство у ребятишек, и шли они работать наравне со взрослыми в поле, на ферму. Как поймали дезертира военные и вели по улице, а люди смотрели в окна на него – обросшего, худого, да плакали от жалости (а я, молодой, категоричный мальчишка, слушая, недоумевал: кому сочувствовали – предателю?).

Не ругайте жизнь, люди, не видевшие горя, не хлебнувшие лиха, ибо великий это грех. Видел я часто бабушку грустной, реже – веселой, но никогда – рассерженной. Всегда, сколько помню – добра она, приветлива, ни на кого не держит зла. Когда погиб ее муж и жена шофера, сбившего его, стала бабушку ругать после суда, та заплакала и сказала: «Ты потеряла мужа на четыре года, а я навсегда. Я тебя прощаю, и ты меня прости…» Вот так: прости меня, хоть я и не виновата ни в чем…

***

Никогда не думал, переезжая с семьей в свое жилье на другом конце городка, что мне будет так ее недоставать. Ее добрых растерянных глаз, ее бесхитростных рассказов. Если бы мы жили поближе друг к другу, то ходили бы в гости. Иногда я прихожу к матери (обычно забегаю на минутку) и нечаянно вдруг встречу бабушку. Как она радуется! Увидит, засияет и прямо бежит, бежит навстречу. Все-то расспросит: как дела, здоровы ли детки? Жене велит от нее кланяться и всякий раз для Катюшки что-то достанет из бездонного кармана – передаст конфету, печенье. Будто предвидела, что встретимся, с собой несла.

Если не можем жить да радоваться, давайте учиться у наших стариков. Пока они еще живы

А иногда я думаю: да разве мы не родня? Разве все мы, люди, не братья и сестры, и не одного ли цвета наша кровь, и не у всех ли с левой стороны бьется сердце? Не за каждого ли, бедного или богатого, здорового или больного, доброго или злого, уплачено Христом по самому большому счету на все отпущенные дни – живи да радуйся? А если не можем, давайте учиться у наших стариков. Пока они еще живы.