Уважайте церковнославянский язык

Принципиальным средством для популяризации церковнославянского языка и поддержания его авторитетного статуса служит грамотное научно-практическое освоение.

В этом направлении делается немало ценного и важного. В силу многих причин в конце XX века специалисты и не-специалисты заново знакомились с богослужебным языком. И следует признать, что эта первичная «приглядка» несколько затянулась.

Пришла пора серьезного, фундаментального изучения церковнославянского языка – с возможно широким использованием новейших достижений в лингвистике и методике.

Однако некоторым авторам такая очевидность, судя по всему, не приходит в голову. Они работают по старинке, по инерции: мол, все равно никто ничего толком не знает – и так сойдет. Вдумчивому, строгому, научному исследованию предпочитается топорный, приблизительный, небрежный разбор фактов. А сейчас это можно простить разве что ученикам начальной воскресной школы.

Разумеется, все продукты, выходящие из человеческих рук, далеки от идеального совершенства. Тем не менее насаждение нелепых ошибок в трудах, претендующих на научность и дидактичность, недопустимо, поскольку дискредитируется не только автор, но и ни в чем не повинный объект его внимания: в данном случае – богослужебный язык.

Тех, кто знаком хотя бы с самым элементарным учебником по церковнославянскому языку, должна просто возмутить и обидеть статья В. В. Кашириной «Церковнославянизмы в письмах преподобного оптинского старца Льва (Наголкина): характер употребления и типология»*.

Название – емкое и многообещающее. Но содержанию оно нисколько не соответствует. О «характере употребления» не сказано ничего: каковы же все-таки функции церковнославянизмов в письмах старца Льва, как оценивается коммуникативная уместность, каким образом выстраивается вербальная стратегия, какой характер приобретает в конце концов рассматриваемый идеостиль и т. д. и т. п.

Типология церковнославянизмов в статье есть. Но она поспешно сшита на живую нитку, построена на примитивных структурно-формальных основаниях и ошеломляет катастрофическим количеством ошибок. Кроме того, не исключено, что полный перечень (даже и с погрешностями) не приведен.

В. В. Каширина декларирует: «Основное влияния (так у автора) церковнославянского языка проявилось в графике, лексике и грамматическом строе писем» (с. 61). Хочется спросить, а где еще оно должно проявиться – все языковые ярусы уже перечислены.

Начиная с графики, автор не уточняет, как пишет старец Лев: церковнославянской буквицей, гражданским шрифтом или его произведения – диграфичные: в статье есть и те, и другие примеры. Последовательно ли он использует конечный ер – ъ: в цитатах он то выставляется, то пропускается. употребляются ли в письмах какие-либо диакритические (надстрочные) знаки, кроме титл: проявляют ли себя ударения, придыхание, паерок и проч.?

Среди церковнославянских графических примет числится следующая: «Характерное для церковнославянского языка написание омега в окончаниях неизменяемых (?) частей речи» (с. 62). Откуда у неизменяемых частей речи (наречий, предлогов, союзов, частиц, междометий) могут возникнуть окончания, которые по определению являются изменяемыми частями слова?

На фоне этого квалификация глагольного суффикса -ти как флексии (с. 64), к сожалению, уже не кажется дикой. А ведь что ни делай с инфинитивом, -ти у него не трансформируется никак – его можно «отсечь» только в целях формообразования: моли-ти-ся.

С морфологическими церковнославянизмами тоже не все в порядке. Так, говорится, что «в родительном, винительном падежах личных местоимений сохраняются окончания церковнославянского языке типа мене, себе» (с. 63).

Во-первых, другого «типа» в перечисленных формах быть не может.

Во-вторых, В. В. Каширина путается в лексико-грамматических разрядах местоимений: мене – действительно, личное местоимение 1 лица, себе – это уже возвратное местоимение. А вот об идентичной форме личного местоимения 2 лица тебе автор забывает.

В-третьих, в кодицифированном церковнославянском языке в указанных формах нет окончания ять (с. 63): оно встречается в Д. и П.п.

И вообще возникает подозрение, что В. В. Каширина плохо осведомлена в частеречных признаках. Иначе она бы не говорила о восклицательном междометии о (с. 62). В любом учебнике русского языка написано: междометия – такая часть речи, которая указывает на чувства, эмоции, состояния, но не называет их. В связи с этим едва ли не единственным поводом для выделения данного лексико-грамматического класса стала особенная восклицательная интонация. Иными слова, все междометия – восклицательные: о! ах! уф-ф-ф!

Зыбкие представления у автора статьи и о старой русской орфографии. Бесспорно, окончание мн.ч. прилагательных -ыя – признак современного церковнославянского и дореволюционного правописания: покорныя. Что же до –ые, данный орфографический вариант в письмах старца Льва, который в 1822-1836 гг. – в период, которым очерчивается его переписка с духовными чадами, – не был кодифицирован: недостойные.

В связи с синтаксисом, который, как известно, является «скелетом» любого языка вообще и авторского стиля в частности, В. В. Каширина приводит всего лишь один пример с более чем предварительным комментарием: «Построение многих предложений связано, на наш взгляд, с особенностями синтаксического строя церковнославянского языка» (с. 66). Между тем в приведенной сложнейшей (!) цитате налицо стилизация под классически свободный порядок слов в церковнославянском языке, обусловленный древнегреческим влиянием; оборот «двойной именительный» (вы… млады и неопытны); некодифицированное использование кратких причастий (связавши и попленивши) и мн. др.

Не обошла стороной эту публикацию всеобщая беда – вольное обращение с ключевой терминологией.

Давным-давно известно, что старославянский и церковнославянский языки – не одно и то же. Первый создан в середине IX века святыми братьями Кириллом и Мефодием и просуществовал до конца X столетия. Церковнославянский язык является преемником старославянского, его русской редакцией, изводом. Возник он в XI веке и культивируется до сих пор.

Отделить в современном русском языке факты, взятые из этих двух языков, трудно. Но посильно.

Итак, старославянизмом следует называть явление, которое характеризовало старославянский язык, а церковнославянизмом – то, что маркирует церковнославянский. Если говорить, например, о неполногласных формах типа глава, прах, это безоговорочные cтарославянские приметы. Если же брать однородные им млеко, брег, приходится заявить об опосредованном заимствовании – под влиянием церковнославянского языка. Ведь в старославянском подобные формы произносились иначе: [мляко], [брягъ].

Отсюда становится понятным, что употребление панхронистических квазитерминов славянский язык и славянизм ни к чему не обязывает.

Пять глаголов – быти, дати, ясти, ведети, имати – с упорством называются в новейших церковнославянских грамматиках (и у В. В. Кашириной – тоже) архаическими глаголами, глаголами архаического спряжения. Но это ведь не термин: разве перечисленные слова древнее, архаичнее, чем, например, любити, верити, собирати. Данные глаголы выделяются особо по причине того, что еще в праславянском языке окончания у них присоединялись непосредственно к основам (которые, как, впрочем, и флексии, были не совсем обычными), тогда как у остальных глаголов использовалась тематическая гласная: 2 л. ед. ч. да-си; люб-и-ши. Поэтому быти, дати, ясти, ведети, имати следует называть нетематическими глаголами – в отличие от тематических.

Кроме того, автор, заявив о бытовании этих глаголов в безличной форме, не приводит соответствующих примеров.

Весьма сомнителен с научно-теоретической точки зрения термин звательный падеж, оправдать который можно только учебно-методической целесообразностью.

В. В. Каширина подытоживает: «Отмеченные особенности, конечно же, не выражают всего своеобразия языка писем оптинского старца, однако могут послужить некоторым ориентиром для специалистов, готовящихся к изданию письма (так у автора) духовного содержания» (с. 65). Такая оценка и перспектива – очень смелая и безосновательная.

Несомненно одно: если предложенная типология и может стать ориентиром, то только для того, как нельзя обращаться с бесценным письменным творчеством духовных деятелей XIX века. Ибо церковнославянский язык и связанная с ним индивидуальная рефлексия заслуживают более почтительного, аккуратного и профессионального отношения.