«Таня, я верю! Таня, я верю!»

С Женей мы трудились вместе в областной газете и относились друг к другу с симпатией, хотя принадлежали к разным возрастным категориям: Евгений был старше меня лет на 25, опытнее, мудрее. Вообще предшествующее поколение журналистов формировалось в условиях гораздо более жестких, нежели мы, акробаты пера эпохи возрождения капитализма. Жизнь научила старших товарищей перепроверять факты, прежде чем публиковать, аргументировать выводы и быть готовыми отвечать за свои слова. И если я в журналистике был скорее случайным человеком, то мой коллега, напротив, настоящим газетчиком, выбравшим работу в прессе осознанно и делавшим ее профессионально.

Работали мы с Женей в одном жанре, можно сказать: оба писали охотнее всего очерки о людях. Только я, в силу молодости и темперамента, строчил субъективные, эмоциональные зарисовки, а он – объективные, добротные статьи. Не боялся Евгений заступаться за людей через газету, отстаивать их права, иногда даже наживая неприятности на свою голову. Обостренное чувство справедливости у него было – так можно сказать.

Так как мы трудились собкорами каждый по месту своего проживания – в разных районах, – встречались редко: только в редакции на общих собраниях. Поэтому я был очень рад, когда однажды Женя позвонил, что приедет по делам в наш райцентр и, ежели возможно, у меня переночует. Я встретил его на вокзале, мы пошли ко мне домой. Потом Евгений весь день ходил по каким-то своим делам, а вечером, когда вернулся, мы наконец сели за накрытый стол на кухне. Конечно, я поставил бутылку горькой, но Женя попросил:

– Слушай, можно я не буду водку пить?..

Поэтому злодейка с наклейкой отправилась на свое место в холодильник, а я стал разливать по чашкам чай.

Евгений сказал:

– Валер, ты уж извини. Ненавижу я ее… Вся жизнь моя под откос пошла из-за этой дряни.

Я немного удивился. Не знаю, как сейчас, врать не буду, а в ту пору множество знакомых журналистов, если честно, поддавало хорошо. Это не упрек, не поклеп – просто факт сам по себе. Но за Женей ничего такого не знал и спросил чисто из вежливости:

– Проблемы были с этим делом?

– Да не у меня лично. У сына. Ты, что, не слышал, какая у меня беда?

– Жень, прости: не в курсе. А что случилось?

– Посадили. Восемь лет…

Сын у меня сидит. Из-за пьянки… Посадили за убийство…

Он помолчал немного, взвешивая, видимо, стоит ли рассказывать, а потом продолжил:

– Жуткая история вышла. Он один у меня. Моя, наверно, вина, что упустил я сына. В общем, пить сынуля начал еще со школы. А после армии уже конкретно спиваться стал. Ни на одной работе не держался. Постоянно в какие-то истории влезал, я его вытаскивал. А из последней уже не в моих силах было…

Пили они летней ночью с двумя дружками в доме – нежилом, заброшенном, на краю поселка. Мой вообще смутно помнит, как в это здание попал, его уже пьяного позвали самогонку откушать. А в помещении он после первого же стакана сразу вырубился и спал мертвым сном. Ребята веселились, шумели, песни пели. Кто-то из соседей вызвал милицию. Наряд приехал, всех упаковали. Но в соседней комнате оказался труп. Бомж какой-то убитый. Не из их компании. Все трое клялись, что понятия не имели о покойнике в доме: они в другую половину и не заходили. Однако судили их. Знаешь, я не думал, что так все серьезно. Ну, алкаши они, ну, раздолбаи. Но не убийцы же? До последнего полагал: суд окончится тем, что оправдают дураков наших. Приговор был как гром среди ясного неба! Одному дали 6, другому 4, а моему – все 8 лет.

Писали мы кассационные жалобы, пытались оспорить приговор. Но отказы получали в рассмотрении. В общем, сидеть моему сынуле еще много лет. А я даже подохнуть не могу себе позволить, потому что должен его дождаться, как-то попытаться воткнуть на работу, помочь устроиться в жизни. А здоровья нет уже ни шута…

Жалко мне было коллегу страшно. Хороший человек, справедливый, порядочный. Я его знал всегда таким веселым, оптимистичным. А сейчас увидел – ссутулившимся, раздавленным, поникшим. Видел, что ничем не могу его утешить, поддержать. Сказал только:

– Женя, иди в церковь. Молись. Бог поможет.

Он ответил грустно:

– Валер, к сожалению, я атеист. Не верю совершенно. И рад бы Бога попросить помочь, но знаю, что Его не существует, а самого себя не обманешь…

***

Где-то несколько месяцев спустя после нашего разговора я приезжал в областной центр. В прессе тогда уже не работал, но по старой памяти, бывая в городе, всегда заходил проведать свою бывшую наставницу, начальницу отдела писем – любимую мою Татьяну Дмитриевну. Она была моей крестной мамой в журналистике. Пра-пра-правнучка декабриста, интеллигент в десятом поколении, Татьяна Дмитриевна читала музыку по нотам, как я слова по буквам, разбиралась в опере и театре. Но при всем том являлась скромнейшим человеком, с огромным сердцем, добрейшей, отзывчивой душой. Вечно она всем помогала, о ком-то хлопотала, чьи-то проблемы решала. Во мне души не чаяла, называла меня Валерушкой и носилась со мной как с каким-то хрустальным мальчиком. Встречаясь, мы не могли расстаться. Пили на кухне у нее в квартире чай – и разговаривали, разговаривали… Никогда не говорили о пустяках – зарплате, ценах, политике. Ни разу такого не было. Мы говорили о Пушкине, Моцарте, интересных книгах, новых театральных постановках…

Вот и в этот приезд я зашел к Татьяне Дмитриевне в гости. Она была очень рада меня видеть. Мы пили чай и вспоминали минувшие дни, работу в редакции, коллег и друзей. Татьяна Дмитриевна спросила:

– Валерушка, а ты слышал, какое горе у нашего Жени случилось?

– Да, знаю. Он был у меня в гостях как-то, рассказывал. Сын у него сидит. Вы про это?

– Постой, ты, вижу, не знаешь окончание этой истории! Сейчас расскажу.

С полгода назад я встретилась с Женей на Пушкинской, он приезжал по каким-то делам. Погуляли, поговорили. Он мне рассказал, как сына арестовали, судили, приговорили… Я ему сказала: «Женя, я не могу ничем тебе помочь. Но дам совет один. В эти дни у нас в городе проходят торжества по случаю прославления в лике святых святителя Иннокентия. Его мощи в раке сейчас выставлены в Успенском соборе, и каждый желающий может зайти и приложиться к ним. Когда прославляют святого, ему нужно молиться, и очень часто бывает, что по просьбам молящихся совершаются чудеса. Пойдем с тобой вместе в собор сейчас и помолимся святителю о твоем сыне».

И мы пошли в храм. Очереди не было, мы сразу подошли, приложились. Валерушка, как Женя молился! Он стоял на коленях перед ракой, упершись в нее лбом, и рыдал как ребенок… Из собора Женя ушел на вокзал, а я пошла домой.

Как Женя молился святителю Иннокентию! Рыдал как ребенок…

Миновало месяца три. Иду я в магазин за продуктами как-то раз. И вдруг слышу крик: «Таня! Я верю!» Оборачиваюсь – Женя бежит ко мне и кричит на всю улицу, так что прохожие оборачиваются: «Таня, я верю! Таня, я верю!» Подбежал, обнял меня. «Таня, я верю!» – все повторяет. Мы с ним прогулялись, и он мне рассказал. Деталей я не поняла толком: не разбираюсь в таких делах. В общем, без всяких действий с его стороны буквально через несколько дней после того, как мы в соборе были, где-то какая-то произошла плановая проверка. Дело Жениного сына рассмотрели, увидели, что он не виноват ни в чем. И его освободили, судимость сняли. Он уже дома. И они с отцом сейчас в церковь ходят оба…

Буквально через несколько дней дело сына пересмотрели. Увидели, что он не виноват ни в чем

А я сказал:

– Татьяна Дмитриевна, а вы помните, Женя, когда работал, всегда за справедливость воевал, вечно за кого-то заступался? Пришла пора – и за него нашлось Кому заступиться…

«Аще Бог по нас, кто на ны?»