О любви Христовой,
или Зачем нам пряники

Вечер, за окном снег пляшет под фонарями. На кухне пахнет сливочной карамелью, корицей и имбирем. Мы печем пряники.

Дети вьются вокруг меня, как пчелы вокруг банки с вареньем. Я отгоняю их: сейчас буду наливать кипяток в карамель, а это опасно. От радости дети взялись ходить колесом по кухне. Пряники для них – грядущий праздник, обещание радости, которое уже само – радость.

Но вот тесто замешано и остужено. Оно сладостно пахнет, ласково скользит в руках. Дети оккупируют стол, распределяют между собой формочки и скалки. Я готовлю противни. На несколько минут на кухне повисает тишина, которую нарушает лишь сосредоточенное сопение. А потом начинается разговор.

– Мама, а почему мы не печем пряники каждую неделю? Они такие вкусные!

Сын украдкой пробует тесто, он ужасный сладкоежка. Я делаю страшные глаза, он с невинным видом облизывает пальцы. Решаю не нагнетать, а переключиться на разговор.

– Если каждый день – какое же это праздничное кушанье? Каждый день мы едим овсянку на завтрак и суп на обед. Пряники все-таки праздник. Да и возиться с ними долго.

– А почему люди празднуют едой? – спрашивает младшая. У нее удивительный талант задавать точные и сложные вопросы.

Минуту я соображаю, как ответить.

– Еда – это ведь не только чтобы поддержать силы. Это традиция и культура. В разных странах еда разная, на праздники готовят особые блюда. Это нужно, чтобы подчеркнуть важность момента. Для нас, православных христиан, рождественская трапеза – это еще и окончание поста. Мы ощущаем торжество не только душой, но и телом. Тело тоже надо порадовать, ведь в нем живет душа.

Мы ощущаем торжество не только душой, но и телом. Тело тоже надо порадовать, ведь в нем живет душа

Пару минут дети молчат и сосредоточенно катают скалками тесто. Из-под формочек выходят кривенькие белки и медведи, пряничные человечки и елочки. Такие трогательные и дорогие сердцу вот этой своей неправильностью.

– Да уж, Рождество без пряников – и не Рождество, – говорит сын.

– Это без службы оно не Рождество! – назидательно отвечает старшая. – Мы на всенощном бдении будем тропарь петь.

Воскресной школе в этом году впервые доверили такое ответственное дело. Они ждут и волнуются.

Я говорю:

– На самом деле, Рождество – всегда Рождество. Даже не на службе. Даже без пряников.

Дешевый педагогический трюк: кинуть в массы провокационную фразу, привлечь внимание, а потом задвинуть речь. Люблю я это дело, что греха таить.

Дети смотрят, ждут.

– Христос, помните, где родился?

– В пещере!

– Да. Это на картинках в книжках Богомладенец сладко спит в уютном сене, все так мирно и красиво. А представьте себе очень холодную ночь, ночевку на жестких камнях.

Дети молчат. Потом начинают вспоминать наши летние походы, лесную жизнь. Сами себе объясняют, что в палатке лучше, и спальники теплые, и термобелье.

– А у Христа всего этого не было, да, мама?

– Не было. Но он все равно в этот мир родился. Знаете, почему?

– Чтобы нас спасти.

– А почему Он решил нас спасти?

– Потому что Он нас любит.

– Вот именно! То и празднуют нынче везде…

– Что?

Разговор довел меня до цитаты, которая лежит в памяти на самой прочной полке. Конечно же, Бродский, «24 декабря 1971 года». Прочитать им, или пока рано? Может быть, и рано, но с поэзией часто происходит интересная штука. Кажется, она все усложнит, а она, наоборот, объясняет. И я читаю:

В Рождество все немного волхвы.
В продовольственных слякоть и давка.
Из-за банки кофейной халвы
производит осаду прилавка
грудой свертков навьюченный люд:
каждый сам себе царь и верблюд.

Сетки, сумки, авоськи, кульки,
шапки, галстуки, сбитые набок.
Запах водки, хвои и трески,
мандаринов, корицы и яблок.
Хаос лиц, и не видно тропы
в Вифлеем из-за снежной крупы.

И разносчики скромных даров
в транспорт прыгают, ломятся в двери,
исчезают в провалах дворов,
даже зная, что пусто в пещере:
ни животных, ни яслей, ни Той,
над Которою – нимб золотой.

Пустота. Но при мысли о Ней
видишь вдруг как бы свет ниоткуда.
Знал бы Ирод, что чем он сильней,
тем верней, неизбежнее чудо.
Постоянство такого родства –
основной механизм Рождества.

То и празднуют нынче везде,
что Его приближенье, сдвигая
все столы. Не потребность в звезде
пусть еще, но уж воля благая
в человеках видна издали,
и костры пастухи разожгли.

Валит снег; не дымят, но трубят
трубы кровель. Все лица как пятна.
Ирод пьет. Бабы прячут ребят.
Кто грядет – никому непонятно:
мы не знаем примет, и сердца
могут вдруг не признать Пришлеца.

Но, когда на дверном сквозняке
из тумана ночного густого
возникает фигура в платке,
и Младенца, и Духа Святого
ощущаешь в себе без стыда;
смотришь в небо и видишь – звезда.

Дети молчат, я молчу. Знаю, что сейчас они переварят первое впечатление, а потом начнут задавать вопросы. Начинает, как всегда, сын:

– Мама, а почему они все покупают?

– Потому же, почему мы сейчас печем пряники. Чтобы праздновать Рождество Христово, радоваться и быть вместе. Только многие при этом не осознают, что празднуют.

– Как это?

Рассказываю про Новый год и Рождество, про Советскую Россию, про веру, которую гнали, а она продолжала жить. Говорю про Рождество в Соловецком лагере и пересказываю в общих чертах пронзительный рассказ Варлама Шаламова о литургии в колымском лесу. Старшая дочка напряженно раздумывает, а потом резюмирует:

– То есть Рождество такой важный праздник, что его отмечали даже там, где плохо?

– Ты права! Это начало нашей надежды. Иногда люди этого не знают – их не учили, они не бывали в церкви, не читали Евангелие. Но они чувствуют. И великий поэт Иосиф Бродский разглядел это. Увидел сквозь суету и толкотню, сетки, сумки, авоськи, кульки.

Можно увидеть в толпе, осаждающей прилавок, пустоту, а можно – стремление к Истине

Видите, как интересно: можно увидеть в толпе, осаждающей прилавок, пустоту, а можно – стремление к Истине. Он ведь так и пишет: «Пустота. Но при мысли о Ней видишь вдруг как бы свет ниоткуда». О Ней – значит о Богоматери. А дальше – смотрите: «Знал бы Ирод, что чем он сильней, тем верней, неизбежнее чудо». Что за Ирод у Бродского в стихотворении, он же пишет о современной ему Москве?

Это сложный вопрос. Я почти слышу, как у детей в головах скрипят колесики, вращая мысли.

– Ирод – это про злых людей, – наконец выдает сын.

– И да, и нет. То есть не просто про злых, а про злых, у которых есть сила и власть. Которые распоряжались жизнями других. Закрывали храмы. Отправляли в тюрьмы. Расстреливали. Наказывали. Осмеивали. Каждый из них – Ирод, и каждый силен. Но с их силой возрастает неизбежность чуда.

– Что такое неизбежность? – спрашивает младшая. Она, как лирический герой Пастернака, «во всем хочет дойти до самой сути». Не терпит полумер, и пока не выяснит – не успокоится.

– Неизбежность – это когда чего-то не избежать. Как будто перед тобой река, которую не обойти, и моста нет, а на другой берег надо. И ты входишь в эту реку. Это и есть неизбежность.

– То есть неизбежно Христос должен был нас спасти? – задает вопрос старшая.

Кажется, мы залезли в богословские дебри. Я думаю, как ответить: не сморозить бы лишнего.

– Бог так любит нас, что не мог смотреть, как мы погибаем. И пришел. То есть мог не прийти, конечно. Но любовь сильнее.

Молча лепим пряники. В голове звучит ритм стихотворения Бродского. Наконец, сын говорит:

– А пряники-то – зачем?

И сам себе отвечает:

– Чтобы радоваться тому, как Христос нас любит.

С Рождеством Христовым!