Нельзя предавать память невинно убиенных,
или Мысли о памятнике Дзержинскому

Протоиерей Геннадий Махровский Это протоиерей Геннадий Махровский, 1857–1919.

А это мы – прихожане храма в честь Воскресения Христова на старом Воскресенском кладбище Саратова и настоятель этого храма протоиерей Александр Домовитов – на могиле, точнее, на месте захоронения – его и сомучеников, расстрелянных страшной осенью 1919-го. Как всегда, в день памяти Новомучеников и Исповедников Церкви Русской здесь совершаются лития и молебен.

Отец Геннадий служил в старейшем храме Саратова – Свято-Троицком соборе – на протяжении 37 лет. Преподавал в семинарии, нес массу епархиальных послушаний. У них с супругой Лидией Ивановной (урожденной Алфионовой) было восемь детей. Двое из них – молодой врач Константин и студентка Высших женских медицинских курсов Надежда – к тому моменту уже отдали молодые жизни воистину «за други своя» – заразились, сражаясь с сыпным тифом, и не выжили.

«Спасение русского народа и русского государства возможно… только под условием возрождения народной веры и благочестия, только под условием искреннего и глубокого раскаяния в грехах, имже несть числа, при живом уповании на помощь Господа Бога…» – это из проповеди отца Геннадия, произнесенной вскоре после октябрьского переворота и опубликованной в «Саратовских епархиальных ведомостях».

62-летнего отца Геннадия арестовали в августе 1919 года – без конкретных обвинений, просто как «чуждый элемент», как человека той, прежней России, ненавистной новым хозяевам жизни. Письма отца Геннадия из тюрьмы родным – пример христианского терпения, смирения и любви.

Отец Геннадий, далекий от политики, был воистину скромный человек, он желал того самого «тихого и безмолвного жития во всяком благочестии и чистоте». Но вышло иначе…

25 сентября 1919 года – то есть как раз в то время, когда отец Геннадий находился в тюрьме, – в Москве был совершен теракт: некто метнул бомбу в дом в Леонтьевском переулке, где заседал Московский комитет РКП (б). Весьма вероятно, что целью террористов был Ленин, но он по какой-то причине не приехал на это заседание. Взрыв унес жизни 12 московских большевиков. В числе убитых был и Вольф Лубоцкий, он же Владимир Загорский, который еще в царские времена бывал в Саратове и вел в нем подпольную работу. «За нашего товарища Загорского» решено было отомстить со всей пролетарской беспощадностью. Саратовская ЧК постановила: расстрелять 28 человек, в том числе и гражданина Махровского Геннадия Ивановича…

Но кто взорвал дом в Леонтьевском переулке, кто лишил жизни пламенного товарища Загорского – близкого друга Якова Свердлова? По чекистской же официальной версии – террористы-эсеры и анархисты. Есть и другая версия – что взрыв был следствием борьбы за власть в большевицкой верхушке. Ну, хорошо, пусть эсеры. Какое отношение к эсерам или анархистам мог иметь протоиерей Геннадий Махровский, скажите? Почему он и его сомученики должны были отвечать за действия эсеров, то есть, по сути, за разборки революционеров между собой?..

Надо ли говорить, что и в Саратове этим расстрелом революционное дело не закончилось, а в масштабах России кровь саратовского священника – капля в океане?..

Напомню, что постановление Совета народных комиссаров о красном терроре вышло годом раньше – 5 сентября 1918 года – как ответ на два теракта: убийство главы Питерской ЧК Моисея Урицкого 30 августа и совершенное в тот же день покушение на жизнь Ленина. Количество жертв оценивается по-разному, но речь идет о сотнях тысяч людей. Вопреки заверениям видных большевиков, красный террор был направлен главным образом не на тех, кто действительно готов был бороться с советской властью путем терактов и убийств, а просто на людей «отжившего мира» – царских чиновников, офицеров, полицейских, помещиков, купцов и, конечно, священнослужителей. Все они обозначались как «непримиримые враги советской власти», и никакой жалости им не полагалось.

Это позднее возникла формулировка «десять лет без права переписки», а в эпоху красного террора списки расстрелянных вывешивали на всех столбах: террор на то и террор, чтобы наводить ужас. В обморок возле этих списков люди падали молча, кричать боялись, ведь крик – это протест.

Демонтаж памятника Дзержинскому. 1991 г.

И вот сегодня нам говорят: надо вернуть на Лубянку памятник Дзержинскому, потому что он «боролся с терроризмом». О борьбе с терроризмом в данном случае речь или о сознательном тотальном запугивании населения, об удержании власти любой ценой?

Но у сторонников возвращения памятника есть еще один аргумент: противопоставление «кристально честного рыцаря революции» «бесчестному миру капитала, чистогана и коррупции».

Понять их можно: люди устали от социальной несправедливости (не путать с естественным социальным неравенством), они не могут спокойно слышать о сверхдоходах многих олигархов и чиновников. Люди устали от крупного и мелкого взяточничества. Они не могут понять, почему на лечение тяжелобольного ребенка нужно собирать всем миром, почему государство не может вылечить своих детей. Люди ищут альтернативы. Может быть, даже какой-то острастки для воров и взяточников. И вот им предлагают образ «железного Феликса»…

И все погубленные им жизни отходят на второй план. О них не хочется думать, тем более что люди эти уже очень от нас далеки.

Нам предлагают образ неподкупного «железного Феликса» – и все погубленные им жизни отходят на второй план

И так легко согласиться, что они «сами в чем-то виноваты». Они же «эксплуататоры». Представители господствующих классов… Революционная риторика живуча, потому что рассчитана на примитивные эмоции обиженного человека.

На Феликсе Дзержинском – создателе и в течение пяти лет руководителе ЧК – безусловно, лежит ответственность за все человеческие жертвы. Да, едва ли не любой человек бесконечно сложен, в проявлениях своих противоречив, и Феликс Дзержинский – не исключение. Можно сколько угодно анализировать его жизненный путь, его личность, находить «положительные моменты», «сильные стороны» и «благородные порывы» (кто хочет, может даже убрать кавычки). Но анализировать и дискутировать – это одно, но ставить памятник в центре русской столицы – совсем другое. И спасением беспризорников этот памятник тоже оправдывать нельзя. Откуда взялось в стране 7 миллионов бездомных детей? Не революция ли, которую активно готовил бесстрашный «товарищ Яцек», не гражданская ли война тому причиной?

Каждый человек имеет право на свою точку зрения. Давайте будем спорить о Ленине, Сталине, Дзержинском и прочих деятелях советской эпохи. Давайте спорить о самой эпохе, если наши мнения о ней столь полярны. Но память невинно убиенных нельзя предавать. Преступление объявлять нормой – нельзя.

Где-то рядом с отцом Геннадием Махровским в расстрельном рве на старом саратовском кладбище лежит протоиерей Андрей Шанский. В 1892 году он был представлен к ордену святого равноапостольного князя Владимира IV степени с формулировкой «за оказанный во время бывших в городе Саратове холерных беспорядков выдающийся подвиг самоотвержения и мужества». В одиночку, с одним крестом в руках, отец Андрей сумел остановить разъяренную, обезумевшую толпу и тем спасти жизнь студента-медика… Толпа остановилась, потому что она – при всей ее, казалось бы, невменяемости – помнила еще, что такое Крест. Люди красного террора об этом уже не помнили. Не забыть бы нам сейчас о Кресте Христовом.