Он всё посвящал Церкви

Сегодня, 15 декабря, годовщина заслуженного профессора Московской духовной академии Константина Ефимовича Скурата, без малого 70 лет отдавшего воспитанию пастырей нашей Церкви. Друга вспоминает епископ Анатолий (Аксенов).

Константин Ефимович Скурат – Мы познакомились с Константином Ефимовичем где-то в 1981-м году. Все эти 40 с лишним лет он меня всегда восхищал тем, что был реально верующим человеком, – такие в наше время на самом деле встречаются довольно редко. Верующий – это не тот, кто признает бытие Бога, а тот, кто Ему верен. Константин Ефимович преподавал Катехизис, а это основа веры, верности Богу. Он как верил, так и жил. Исполнял заповеди, среди которых для него на первом, подобающем ей месте была заповедь о любви. Всех, кто нуждался в его советах, разъяснениях, он принимал. Не секрет, что изучать Катехизис, который написан более 150 лет назад, без комментариев сложно. Вот Константин Ефимович этим и занимался: толковал, объяснял. С ним было интересно беседовать, и не только студентам.

Мы с ним встречались у него дома где-то раз в неделю. На столе всегда был неизменный чай с печенюшками, с баранками. Когда еще здравствовала его Машенька, супруга, она живо участвовала в этих беседах, и для меня это было некоторым утешением, а еще – развитием именно в понимании основ веры, Церкви, восприятия людьми этих истин. Допустим, как совместить понятие о Церкви и тот негатив, который мы вокруг себя видим? А вот Константин Ефимович находил в себе такие силы, с которыми всегда был возможен выход и из безвыходных положений. А это и есть вера. Для кого-то смерть – безвыходное положение, а для верующего и она – не тупик.

Епископ Анатолий (Аксенов) Константин Ефимович никогда не занимался политикой. Как только начинался разговор о политике, он сразу же его пресекал и предлагал поговорить «о чем-то хорошем». Ну, например, о жизни наших современников-соотечественников, которые и в весьма сложной обстановке могут ведь переносить напасти, еще и молиться при этом за обижающих, и помогать нуждающимся, – вот такие темы он очень любил. У него всегда была под рукой масса книг, которые ему дарили, – и всё это были издания о тех, кто, подчас незаметно для нас, таких занятых неотложными делами, живет рядом с нами: вот, батюшка в каком-то ничем не примечательном селе сумел собрать людей на эту землю вокруг храма, и община живет общими заботами, или кто-то преодолевает искушения – то обманут, а человек доверия почему-то к людям не теряет, то ему уже и угрожают те, кого он накормил, напоил, одел, обул, а он молится за этих озлобленных, – Константин Ефимович жил на такой волне: всех жалел, старался видеть в каждом лучшее.

Меня поражало, что он всю свою жизнь посвятил изучению практики христианского в этом мире бытия – на материале писем, трудов наших известных церковных деятелей, писателей. Он просто безмерно любил святителя Иоанна Златоуста, и столь же – нашего святителя Филарета (Дроздова), – Катехизис, написанный им, знал наизусть. А творения святителя Иоанна Златоуста он не просто читал – он тонул в его трудах, и очень был заинтересован слогом, подачей материала, знанием Священного Писания, глубиной богослужения, – он все эти тонкие грани его таланта видел и любовался ими. Вот это привлекало и в самом Константине Ефимовиче – потому как всё, что мы любим, мы и сами усваиваем-перенимаем.

Константин Ефимович Скурат с отцом Кириллом (Павловым) и др.

Есть такая организация «Божедомье» по оказанию помощи престарелым и больным, в свое время основанная нами в Переславле-Залесском. Мы там производим молоко, творог, сметану, мясо, овощи выращиваем, – всё натуральное, без всяких добавок. Я и стал Константину Ефимовичу наши продукты привозить. Правда, он часто, бывало, потом уже отказывался, потому как и Московская духовная академия ему стала помогать. Ходить по магазинам ему было в последние годы физически тяжело. Сам-то он держался очень просто, никаких привилегий себе никогда не искал. За него просто просить приходилось – настолько это был непритязательный, ничего не мнящий о себе человек. Я вообще не мог понять: что же это профессору с мировым именем приходится решать бытовые мелочи? Я благодарен тогдашнему ректору владыке Феодориту, что он оказал действенную помощь Константину Ефимовичу: продуктами, транспортом, рабочими, которые занялись проведением воды, устройством дорожек на участке. Академия взяла на себя значительную часть бытовых забот Константина Ефимовича. Это стало особенно актуально после смерти его супруги Машеньки. Все-таки человек, всецело отдающий себя из десятилетия в десятилетие, без малого 70 лет, Академии и совершенно не привыкший ничего выгадывать для себя, не должен отвлекаться: есть ли у него в доме, например, сахар, или сыр в холодильнике, когда пост подошел к концу. Человек такого интеллектуального уровня вообще живет не этим. Такими людьми нельзя разбрасываться, – хорошо бы нам всем усвоить такое отношение к самоотверженным служителям, работникам.

Константин Ефимович о своих проблемах всегда молчал, сам во всё впрягался, никого не хотел обременять. Мне за него было просто больно: «Как же, – думаю, – он всё это тянет? Без ропота, без осуждения, без укоризн. Ни с кем не выясняет отношений и не качает прав. Ничего даже не просит ни у кого… И нисколько не выказывает никакого недовольства или обиды...». Это было что-то совершенно запредельное. У него никогда ни к кому не было никаких претензий и ультиматумов: что есть – то и слава Богу.

У него никогда ни к кому не было никаких претензий и ультиматумов: что есть – то и слава Богу

После смерти таких праведников, наверное, у каждого из нас остаются претензии к себе: «Что же я так мало уделял внимания, не позаботился, редко звонил, не интересовался нуждами, а о самочувствии справлялся формально…». А это же и есть христианское устроение – самоукорение, досада на себя, а не на других! Не самоедство, а покаяние с самоотвержением, желание исправиться, быть сочувственнее к другим. Все мы из себя такие доброжелательные, но хорошо бы быть таковыми не на словах, а на деле. И успеть проявить эту заботу о других. А вот такие люди, как Константин Ефимович, даже после своей смерти проповедуют веру истинную, которая по плодам их познается (Мф. 7, 16; Иак. 2, 26). То же самое было и с его Машенькой. Они до сих пор для многих – образ беззаветной любви.

Я вообще всегда изумлялся, как же он ее любил! Он постоянно с ней советовался, и она была ему настоящей помощницей, как это вообще и задумано Богом о жене (Быт. 2, 18). У нее была целая куча всяких словарей, справочников, и когда нужно было уточнить что-то, особенно по орфографии или синтаксису, потому как сам Константин Ефимович всегда парил в каких-то материях уже иных степеней познания, она всегда могла «навести резкость» и тут же всё, что необходимо, подсказать. Согласитесь, когда мысль абстрагируется, ты даже о каких-то элементарных вещах можешь вдруг перестать помнить. А так она и на куда более каверзные вопросы всегда могла дать быстрый и исчерпывающий ответ. Они были просто идеально сработаны во всех своих совместных делах, а несовместных у каждого из них точно уже и не было: если не напрямую, то сочувствием, советом, молитвой – каждый из них всецело участвовал в жизни другого. Вот это и был настоящий брак – таинство взаимного совпадения во всей полноте жизни. Уже не было ничего отдельного, утаенного или якобы неважного в моей жизни для близкого – у них была одна, общая жизнь. Их единение не знало этого мертвящего зазора, распада.

Это был настоящий брак – таинство взаимного совпадения во всей полноте жизни. Он говорил: «Мне не согласиться с тем, что ее нет»

И более того, они не отделяли себя от других людей. У них был очень гостеприимный дом. Двери всегда открыты. Никакого напряжения, что им помешали, невовремя пришли, нарушили их планы или опоздали. Эти люди жили так, что всегда всё в их жизни было в самый раз и кстати. Это постоянная радость оттого, что Бог устрояет всё так, как Ему угодно, а не так, как мы тут – даже вместе, полюбовно – установили. Ты, бывая у них, просто отдыхал душой. Это мир, где осуществляется воля Божия. Где заповеди – не пустой звук. И вот, когда его Машенька умерла, это для него было потерей половины себя. И сколько бы лет ни проходило, он говорил: «Я так и не могу себе представить, что это произошло. Мне не согласиться с тем, что ее нет». Она как при жизни, так и после смерти жила для него. И он продолжал всё делать так, как у них это было заведено в их взаимном проживании будней, праздников. Единственное, в академическом Покровском храме он уже стал заходить для молитвы в алтарь, но дома с утра и вечером молился всё так же, как они вместе это делали на протяжении стольких десятилетий: осеняя крестом все четыре стороны дома, всё и всех окрест этого их домашнего мира – все части страны и всего света. Они мысленно благословляли всех людей, знаемых ими и не знаемых, учеников – отучившихся, настоящих и будущих, и т.д. Их молитва простиралась точно на всю Вселенную, поминались, конечно, и души уже отошедших в мир иной – за упокой. Для них не было тисков времени или довлеющей необходимости расставания с кем-либо, а тем более друг с другом, даже если в их жизнь постучалась смерть. Меня это очень трогало.

Отпевание супруги Марии Константиновны. Храм Илии Обыденного в Москве

Когда Машенька умерла, он в память о ней не ликвидировал грядочку с розами. И еще с какими-то любимыми ею цветами, – я не знаю, как они называются, не разбираюсь в них. Помню, как он пристально, уже по ее преставлении, наблюдал за этими цветами, – они напоминали ему о ней. И это наполняло его таким живоносным, даже близкими ощущаемым вдохновением, которое сподвигало его всё так же деятельно и даже как-то весело участвовать в жизни, преобразуя ее качество и направление даже у ретивых, молодых. У этой супружеской пары даже в смерти – как это и бывает у настоящих христиан – сосредоточено много жизни. Их жизнь – служение, но и по смерти они служат. Когда его Машенька жила, он всё, что появлялось на столе, воспринимал как дар ее жизнетворчества, и вот она отходит, несколько упреждая его, ко Господу, и он с благодарностью открывает для себя, что она, оказывается, вела записи всего, что она делает. И через это ее соприсутствие в его жизни тоже продолжалось.

У этой супружеской пары даже в смерти – как это и бывает у настоящих христиан – сосредоточено много жизни

Как продолжается их жизнь и сейчас на земле – в их детях, внуках, учениках, близких, знакомых, и вообще во всех тех, кого они изо дня в день благословляли и за кого молились, и за кого молятся, уверен, и сейчас. Их прямые наследники живут на таком же великолепном человеческом уровне, за который остается только благодарить Бога. Как сказал Сын Божий, воплотив это в Своей жизни на этой планете: «Да просветится свет ваш пред человеки, яко да видят ваша добрая дела и прославят Отца вашего, Иже на Небесех» (Мф. 5, 16). И это всё – без какой-либо натяжки, это просто такой стиль жизни, – что меня всегда и покоряло во всем этом семействе. Они все живут так, как Константин Ефимович и учил жить своих учеников, преподавая нам Катехизис. Можно было на этого человека просто смотреть – и в принципе понимать, в чем заключается суть христианской жизни.

И еще я Константину Ефимовичу несказанно благодарен за его труды. Он часто говорил, что он был самый больной в семье, – его даже покрестили пораньше, сразу после рождения, думали, не выживет. Но Господь судил иначе. Он пережил многих ровесников. И он непрестанно работал – его перу принадлежат десятки томов. Он всю свою жизнь исследовал наследие святых отцов, их жития, какие-то дошедшие до нас подлинники документов. Он всё это готовил к печати. Но в свет эти его колоссальные наработки вышли далеко не сразу. Когда я увидел у него эти огромные полки, заставленные папками с исписанными его мелким почерком листами, вообще не мог понять, как это всё можно было написать? Я даже столько не прочитал за свою жизнь, сколько он написал! И вот он, даже будучи заслуженным профессором, не мог издать эти свои труды. Всех, возможно, просто пугала такая задача. И Господь продлил ему дни. Нашлись все-таки люди, которые смогли сообща подъять эту его крестную ношу, обеспечить набор, корректуру, верстку, оплатить печать, – помочь ему таким образом довести его всежизненные труды до, можно сказать, логического завершения, потому как далее начинается уже читательский труд, и он требует тоже титанического напряжения. Константин Ефимович искал себе, кстати, среди студентов непосредственных продолжателей, но таких так и не объявилось... Может быть, еще кто-то решится. Поскольку сделанное уже издано, и в этот труд можно войти (Ин. 4, 38). Ему помогал митрополит Аристарх (Смирнов), лаврское издательство и игумен Николай (Павлык), отец Максим Брусов – это всё тоже подвижники, которые не убоялись тяжести и масштаба предпринятого им. И вот, когда уже всё из основных его сочинений было издано, он прошлым летом с глубочайшим удовлетворением изрек: «Слава Богу! Теперь можно и умирать». Это бессребреник, который трудился ради самого дела, ничего себе от издательства этих книг не брал, разве что просил часть тиража на раздачу знакомым. Он всё посвящал Церкви.

Господь нам дал этого человека как образ евангельского проживания отпущенных нам здесь дней

Память об этом человеке остается удивительная. Он обо всех нас переживал, очень трепетно относился к жизни, служению каждого своего ученика, радел обо всей Церкви, вникал в то, кто где служит и какие у кого в епархиях, на приходах сложности. Он с болью воспринимал то, что мы не всегда оправдываем его надежды, не воплощаем в жизнь то, что он нам именно ради жизни, а не для галочки в аттестате преподавал. Господь нам дал этого человека как образ евангельского проживания отпущенных нам здесь дней. Благодаря тому счастливому обстоятельству, что мы жили рядом, я часто обращался к Константину Ефимовичу, с неизменным вниманием слушал его, это был всегда такой нужный мне человек. Мы иногда с ним и спорили, я ему предлагал какие-то, казалось бы, веские аргументы, а он их все с легкостью не то что опровергал, но где-то покрывал, как то и следует христианам, любовью, где-то действовал мягкими отеческими предупреждениями. «Церковь – это ж не политика!» – урезонивал он. И тут же говорил: «Давайте о добром. Давайте о главном. О вере, любви и о правде».