Ученейший профессор с живой верой ребенка

Продолжаем публикацию воспоминаний о подвижнике наших дней Константине Ефимовиче Скурате. Этот заслуженный профессор Московской духовной академии сохранял почти по-детски непосредственную веру, часто бывал на богослужениях, любил молиться, избегал во всем формальности, теплохладности, неискренности, отстаивал чистоту исповедания Православия. Чем скромнее выдающийся человек при жизни, тем больше хочется о нем вспоминать.

Он никогда не оставлял внутренней работы над собой

Митрополит Таллинский и всея Эстонии Евгений, ректор Московской духовной академии в 1995–2018 гг.:

Митрополит Евгений и Константин Ефимович Скурат – С Константином Ефимовичем я впервые встретился как с преподавателем, когда в 1980 году поступил в Московскую духовную семинарию. Он у нас на первом курсе преподавал Катехизис. В то время не существовало никаких воскресных школ, все мы пришли с разным уровнем не только знаний о Боге и Церкви, но и самой религиозности. А Константин Ефимович был из той плеяды преподавателей, кто пришел в академию в послевоенное время и, выстояв при всех притеснениях хрущевской поры, пронес верность Христу и Его Церкви, только укрепив и закалив во всех этих перипетиях веру. Для нас было чрезвычайно важно с самого начала обучения встретить таких исповедников, которые бы и нас настроили на высокий духовный лад.

Он искренне радовался общению с молодежью: «Я от 1 курса никогда не откажусь!» – и действительно преподавал первокурсникам до последних дней

Конечно, все преподаватели и опытные духовники лавры соответствовали званию учителей духовной школы. Но Константин Ефимович был все же особым человеком. Он как-то всей душой переживал всегда за молодых. Как и искренне радовался общению с молодежью. Потом, когда я уже был ректором академии, он мне как-то признался: «Я от первого курса никогда не откажусь!» – и действительно преподавал у первокурсников буквально до последних своих дней.

Когда на старших курсах академии он у нас преподавал Патрологию, там был уже другой подход – четко выверенные научно лекции и так далее. Но уроки по Катехизису незабываемы. Это был первый год учебы – он точно камертон на годы вперед. Будь у нас другой преподаватель, который бы просто нам читал лекции с листа, многие из нас не смогли бы так проникнуться Православием, возрасти как христиане. А Константин Ефимович всегда живо и глубоко сам переживал то, о чем нам говорил, как будто от этого зависело (а это на самом деле так и есть) и его спасение, и наше, и тех многих и многих людей, кого каждый из нас еще встретит на своем жизненном пути. Видеть такой неформальный подход, личную включенность педагога во все, чем он с нами делится, было необходимо для нашего становления как служителей Церкви.

Владыка Евгений и Константин Ефимович Скурат

Видеть такую личную включенность педагога во все, чем он с нами делится, было необходимо для нашего становления как служителей Церкви

Он, кстати, с нас очень требовательно спрашивал знание материала. На первом курсе многое из Священного Писания мы учили наизусть, и тогда к концу года все экзамен сдали легко и на хорошие оценки, и до сих пор все это выученное помнится. А вот Патрологию сдавать было уже намного сложнее – просто так учения святых отцов Древней Церкви по сотериологии, эсхатологии и так далее не выучить, не пересказать, если не вникнуть, не понять все это. И Константин Ефимович проверял именно то, насколько глубоко усвоены знания.

Однажды мы посетили его на даче в Абрамцево, куда он в последние годы уже перебрался жить. Попили чаек, а потом Константин Ефимович показал нам свое рабочее место – весь его стол был завален святоотеческими книгами… Хотя все четко и распределялось в только хозяину, наверно, известном порядке. Рядом была полка – на ней тоже стояли книги святых отцов, которые были тогда у него в работе. Вся его жизнь так и проходила в сопутствии со святыми отцами. Православный христианин так и должен корректировать свою жизнь, сверяя ее со святоотеческим опытом. И Константин Ефимович никогда не оставлял этой внутренней над собой работы – помимо подготовки к лекциям, он и лично для себя постоянно что-то черпал в их наследии.

Константин Ефимович Скурат в Покровском академическом храме Московской духовной академии

Константин Ефимович всегда был для всех нас образом глубоко верующего человека. 1 сентября у нас в академии был еще не учебный день. Начинался он с богослужения, потом служился молебен на начало учебного года, после мы все выстраивались и шествовали в Троицкий собор лавры, где также служился молебен у мощей преподобного Сергия, а в заключение – лития по всем почившим преподавателям академии перед их общим памятником. Казалось бы, заслуженному профессору можно было бы этот день и пропустить, но Константин Ефимович обязательно приезжал – молился сначала в академическом Покровском храме, потом вместе со всеми шествовал к мощам преподобного Сергия, испрашивая у нашего аввы благословения на учебные труды. Так мы начинали каждый учебный год. То есть и этот формально неучебный день, по сути, так нельзя назвать. Он для нас тоже был учебным, но учебным в духовном, молитвенном плане.

Молебен на начало учебного года в Покровском академическом храме МДА

Сам Константин Ефимович учился сначала в Минской семинарии, в Жировицах. Он же сам родом из Белоруссии. Помню, мы как-то все вместе помолились на литургии. Это был праздник Казанской иконы Божией Матери 4 ноября – формально это у нас тоже неучебный день. Собрались все в профессорской на завтрак, а он с нами поделился таким воспоминанием… В этот день в 1943 году, когда сам он был еще подростком, немцы, уже отступая, выгнали как-то вдруг на улицу всех жителей их села Комайск и на их глазах подожгли все до одного дома и лачуги… Но это еще не все: соседнее село дотла спалили вместе со всеми, кто там жил, – заживо… У Константина Ефимовича и спустя более полувека точно перед внутренним взором стояли те картины… Что их тогда спасло? Может быть, то, что в их селе в деревянном храме, который как раз единственный чудом уцелел в этом зареве, есть святыня, подобная Почаевской, – отпечаток на камне стопы Божией Матери, и Она уберегла прихожан в празднование Своей чудотворной иконы… Этот день Константин Ефимович всю свою жизнь благодарно чтил.

Умилительно было видеть, как они, будучи уже в преклонном возрасте, взявшись за руки, приходили в лавру, в академию

У него была очень верующая семья: и родительская, и его собственная. Когда скончалась его супруга Мария Константиновна, он не то что был убит горем, но так переживал! Как-то мы с ним разговаривали, и он сказал: «Маша у меня была святым человеком». В какой-то момент их семейная идиллия была расторгнута смертью, но он так и жил эти последние пять лет упованием на вечную жизнь и их встречу у Господа. Настоящий православный человек. Когда Мария Константиновна еще здравствовала, умилительно было видеть, как они, уже будучи в преклонном возрасте, взявшись за руки, приходили в лавру, в академию. Их пронесенные сквозь годы любовь и согласие тоже были примером для будущих священнослужителей.

Он был весь проникнут этим духом умиротворенности, взаимного уважения. На одном из ученых советов, помню, как-то возник спор и обстановка накалялась… Константин Ефимович тогда встал и так весомо охладил пыл разгорячившихся: «Так нельзя! Надо по-братски решать все возникающие вопросы». И это подействовало. Все негодования и возмущения сразу же утихли. Понятно, что на совете всегда высказываются разные точки зрения, но важен тот дух, в котором идет обсуждение. И вот за этим Константин Ефимович не то чтобы следил, но он был восприимчив к тому, чем созидается или, не дай Бог, разоряется мирное устроение.

Константин Ефимович просто жил академией, вникал во все ее проблемы, это была вся его жизнь. Конечно, он был замечательным семьянином, отцом, но к преподаванию он относился именно как к своему призванию. Большинство преподавателей МДА в сане, а он мирянин, но преподавание – это и было его служение Церкви, делу Божиему на земле – готовить пастырей.

Преподаватели Московской духовной академии

Помню, когда у нас в государстве начались реформы образования, много стали говорить про «стандарты», «сумму знаний», «компетенции», «навыки» и так далее – вроде как не до воспитания уже стало… А потом прошло с начала 1990-х лет 10–15, посмотрели, что за молодежь пошла, да спохватились! Осознали, что учебный процесс двуедин – это не только передача знаний, но и воспитание, и одно от другого нельзя отделять. Мы в академии всегда заботились не только об образовании, но в первую очередь о воспитании студентов – этому подчинен весь уклад жизни духовной школы. Содействует этому и внутренний климат в преподавательской корпорации, и на него весьма благотворно всегда влиял Константин Ефимович. Он всех как-то мог настроить именно на христианское отношение друг к другу.

Общение с Богом он предпочитал даже штудированию своих любимых святоотеческих книг

Даже будучи мирянином и неся большую академическую нагрузку, он при любой возможности старался быть за богослужением. Его часто после лекций можно было видеть вечером в храме. В среду он старался быть на акафисте Божией Матери. Как и по пятницам или ранее по субботам приходил на панихиды, когда в эти дни бывал в академии. Даже как-то в расписании занятий это его желание – быть на важных для него службах – учитывали. Помню, в ризнице всегда в стороночке стоял так скромно, молился. Общение с Богом он даже штудированию своих любимых святоотеческих книг предпочитал. И это тоже научало студентов благоговению перед службой, молитвенности. Я уверен, что теперь, особенно в эти дни до 40-го, множество епископов, священников, диаконов, мирян нашей Церкви, тем более выпускников Московской духовной семинарии и академии, поминают раба Божиего Константина. Сам я раньше неопустительно поминал его о здравии, теперь уже буду об упокоении.

Служение панихиды по усопшим преподавателям Московской духовной академии

К сожалению, хотя я в тот день был в Москве, но на отпевании присутствовать не смог. Я тогда служил, а после мне сразу надо было уезжать, так как уже была назначена встреча с президентом Эстонии для руководителей всех религиозных конфессий республики. Но при возможности я обязательно приеду послужить панихиду на могиле Константина Ефимовича. Тем более что по благословению Святейшего Патриарха упокоен он у нашей альма-матер. Считаю, что он безусловно по достоинству сопричтен тем выдающимся профессорам МДА, что покоятся у стен академии.

Владыка Евгений, Святейший Патриарх Грузии Илия II и Константин Ефимович Скурат

Сам он всегда был скромным человеком без каких-либо пафосных амбиций, притязаний, и это тоже подкупало и было примером для всех, кто его окружал. Ученики к нему всегда чрезвычайно почтительно относились, хотя он вовсе и не был каким-то грозным преподавателем, что добивается дисциплины за счет, как сейчас говорят, административного ресурса. Уважение вызывала сама его личность, его трепетное отношение к преподаваемым им предметам как к святоотеческому сокровищу нашей Церкви. У него было неиссякаемое желание делиться тем накопленным багажом знаний и опыта, что был им воспринят от его учителей, в молитвенном предстоянии Богу, из книг. Я уверен, что посеянное Константином Ефимовичем в душах его учеников уже плодоносит и еще принесет нашей Церкви многие и многие благие плоды.

Человек исключительной доброжелательности

Протоиерей Владислав Цыпин, профессор Московской духовной и Сретенской духовной академий:

– Познакомились мы с Константином Ефимовичем в 1984 году, когда я начал преподавать в Московской духовной академии. До тех пор мне было известно его имя – отчасти по разговорам со знакомыми из числа студентов академии, отчасти по публикациям в «Богословских трудах» и в «Журнале Московской Патриархии». Помню первую нашу беседу – это были доброжелательные наставления маститого профессора начинающему преподавателю. Константин Ефимович рассказал мне об особенностях преподавания в духовной школе, о самой ее атмосфере, о ее традициях и устоях, о студентах.

Мама К.Е. Скурата – Татьяна Самуиловна Скурат Господь даровал ему долголетие. Сказано в Десятословии пророка Моисея: «Чти отца твоего и матерь твою, да благо ти будет и да долголетен будеши на земли» (Исх. 20: 12). Константин Ефимович часто вспоминал о своей матери, и это были благоговейные воспоминания, совершенно искренние. Помимо тех забот, которые бывают у всех родителей, его мать с раннего детства приобщала его к участию в церковной жизни, учила молиться. Его благочестие и в преклонные годы сохраняло черты детской веры, по слову Господа: будьте как дети (см.: Мф. 18: 3). Вера Константина Ефимовича казалась лишенной каких-либо сомнений и искушений. Наверно, это было не совсем так, но полнота его веры ощущалась теми, кто был рядом с ним, кто с ним общался.

Катехизис был дисциплиной, с которой начался его преподавательский путь, и ей же он оставался верен до последних дней своей жизни

Он был знатоком богословия, церковной истории, но, насколько мне известно, он не преподавал основное, или полемическое богословие, вовлекающее в «споры о вере». И если даже раньше, до моего знакомства с ним, до середины 1980-х годов, ему пришлось преподавать эту дисциплину, едва ли ему было это интересно: богословская полемика, обличение заблуждений – это не его стихия. Он явно предпочитал положительное изложение основ христианской веры – это видно и из разговоров с ним, и из тех предметов, к которым он тяготел. Катехизис был дисциплиной, с которой начинался его преподавательский путь, и ей же он оставался верен буквально до самых последних дней своей жизни, когда в силу возраста, уменьшая количество своих лекционных часов, он прекратил преподавать патрологию. Катехизис же он до глубокой старости преподавал увлеченно, с юношеским пылом.

Было время, когда Катехизис в МДА преподавали параллельно он и еще один преподаватель, постарше его, – доцент И.А. Глухов. И вот И.А. Глухов требовал от студентов знания по-церковнославянски всех тех мест Священного Писания, которые приводятся в Катехизисе святителя Филарета на церковнославянском языке. А Константин Ефимович, имея трезвый взгляд на вещи, довольствовался изложением их студентами на русском языке и близким к тексту пересказом цитат. Я помню, он говорил:

«Это только кажется, что мы память святителя Филарета высоко чтим тем, что требуем от студентов знания приведенных у него цитат Священного Писания по-церковнославянски, потому как сам святитель Филарет был сторонником перевода. Это Священный Синод настоял, чтобы все цитаты в его Катехизисе были приведены на церковнославянском».

Награждение Константина Ефимовича Скурата медалью святителя Филарета Московского I степени

Он был убежден в святости святителя Филарета еще до его канонизации и содействовал подготовке материалов для его прославления

Константин Ефимович почитал память святителя Филарета еще до его канонизации, был убежден в его святости и содействовал подготовке материалов для его прославления, напоминал о старинных публикациях, из которых можно было составить лучшее представление о личности святителя, о проявлениях его святости вплоть до чудотворений, известных и из опубликованных документов, и из устных рассказов.

Но даже когда он и не столь высоко чтил кого-то, во всех его суждениях, о ком бы то ни было, видна была его исключительная доброжелательность. Человек, с ним не знакомый или мало знакомый, который бы услышал его приветственные слова в адрес иерархов, посещавших академию, мог бы подумать, что в этих его обращениях есть что-то от лести, потому что он легко прибегал в них к возвышенному слогу. Но кто был лучше знаком с ним, знал, что он благожелательно высказывался и о тех, кто был равен ему или по статусу находился ниже, так что высокие слова говорились им от полноты сердца, искренне.

Он был открытым человеком. При его христианском смирении у него не было уклонения в избыточную застенчивость, стремления спрятаться в угол, свойственного некоторым аскетически настроенным людям, хотя он, несомненно, был человеком аскетичным. Я думаю, он неукоснительно совершал молитвенное правило, полагающееся православному христианину. И делал это не формально – в нем всегда ощущалось молитвенное трезвение.

Константин Ефимович Скурат с семинаристами

В среде духовенства и семинаристов – я думаю, это идет еще от старой семинарской и приходской жизни – нередко рассказываются анекдоты из церковного быта разного содержания. Константин Ефимович, когда слышал что-то подобное, испытывал неловкость. Он как бы опасался, что, несмотря на то, что это все говорится не всерьез, в таком острословии может скрываться кощунственный подтекст. Хотя добрых шуток на нейтральные темы он был и сам не чужд. Отдавая, например, дань остроумию Святейшего Патриарха Алексия I, у которого он в свое время был иподиаконом, а потом и референтом, он вспоминал как-то, что пришел однажды к Его Святейшеству вместе с сыном – нынешним преподавателем Сретенской духовной академии протоиереем Николаем, и Патриарх, прежде чем преподать свое Первосвятительское благословение, живо отреагировал: «А! Малютка Скуратов!»

Константин Ефимович общался со многими, кого нынешнее поколение студентов уже воспринимает как персонажей истории

Константин Ефимович общался со многими, кого нынешнее поколение студентов воспринимает уже разве что как персонажей истории. Он был носителем традиции в ее непрерывности от самого начала существования восстановленной духовной школы и до наших дней, а это уже разные эпохи. Он не любил что-то инициировать, ставить кому-либо нечто на вид, никаких радикальных заявлений не делал, но многие новые веяния – например, введение сложной бюрократической отчетности – его удручали. Умножение числа семинаристов в каждой отдельной духовной школе у него вызывало опасения: он считал, что духовная школа должна сохранять черты семейного общежития, а при многочисленности учащихся это уже было сложно поддерживать, атмосфера расхолаживалась, в нее неизбежно вносилось больше формальностей, что претило ему. Для воспитания православных пастырей он полагал это нежелательным.

Константин Ефимович Скурат перед зданием Московской духовной академии, где он преподавал без малого 70 лет Его детство прошло на той части белорусской земли, которая между Первой и Второй мировыми войнами была в составе Польши. Положение Церкви там, в Западной Белоруссии, было тогда более сносным, чем на территории Советского Союза. В советской части Белоруссии к концу 1930-х годов закрыли все церкви. Но и в Польше обстановка для Православной Церкви благоприятной тоже не была: Польша насаждала на своих окраинах католичество: прямо не принуждали к переходу в католичество, но ставили в неравное положение католиков и православных. Поэтому у Константина Ефимовича сохранялось настороженное отношение к контактам с Католической церковью, он в этом усматривал больше риска, чем многие из тех преподавателей, которые на практике не знали, чем чревато доминирование католиков. На ученых советах Константин Ефимович часто брал слово, избегая критических замечаний в чей-либо конкретно адрес, не вступая в открытую полемику (это ему было чуждо), он, тем не менее, последовательно проявлял заботу о чистоте исповедания Православия, в связи с этим обращая внимание на то, какие необходимо внести поправки в учебные программы.

Он легко мог, когда требовалось, заявить о чем-либо публично, прямо, но никогда не входил в азарт конфликтных ситуаций

Он легко мог, когда требовалось, заявить о чем-либо публично, прямо, но не входил никогда в азарт конфликтных ситуаций. И если они возникали рядом с ним, он старался успокоить горячие натуры. Авторитет у него был таков, что к его словам прислушивались. В старости его справедливо почитали патриархом духовной школы.

Когда он преподавал в МДА Патрологию, он повлиял на сам учебный план курса, и это закрепилось и после него. Раньше преподавалась в основном классическая патрология – прежде всего греческая, византийская и в меньшем объеме – западная латинская. Он же обратил внимание на то, что писания святых отцов Русской Церкви – это тоже своего рода святоотеческое наследие, это тоже патристика. И русская патристика стала существенной частью патрологического курса академии. Это было тем более целесообразно, что древних отцов тогда у нас читали, за редкими исключениями, в переводах на русский язык, а не в подлиннике. В настоящее время в этом отношении положение меняется, и диссертации по патрологии пишут те, кто худо-бедно, но в состоянии читать оригиналы исследуемых текстов, тем более это относится к преподавателям патрологии. Когда, помню, вышло многотомное собрание памятников древнерусской литературы, и там, конечно же, в основном была христианская церковная литература, та самая русская патристика, которую так любил Константин Ефимович, то это для него было большой радостью. Он с таким увлечением прочитал все эти тома от корки до корки, что сам написал еще целую книгу, в которой комментировал помещенные в них творения русских святых отцов.

Константин Ефимович много читал, помимо церковной литературы, светских авторов, в том числе и беллетристику. Читая книги советского периода, он позитивно относился к элементам христианской этики, которые там могли присутствовать. А еще я в этой связи вспоминаю такой с ним разговор. Как-то раз у нас речь зашла о русской поэзии, и я ему процитировал место из «Реквиема» Анны Ахматовой:

«Уводили тебя на рассвете,
За тобой, как на выносе, шла,
В темной горнице плакали дети,
У божницы свеча оплыла.

На губах твоих холод иконки,
Смертный пот на челе не забыть!
Буду я, как стрелецкие женки,
Под кремлевскими башнями выть».

На Константина Ефимовича эти стихи произвели неоднозначное впечатление, он с явным огорчением сказал: «А почему у нее говорится о “холоде иконки”? От иконы исходит тепло». Он способен был, не ощущая физический температурный режим, икону воспринимать как источник благодати, от которого всегда исходит тепло. Такое живое восприятие святыни для него было органично.

Вечная ему память!