Тряпочки

Маленькая швея. Художник: Алексей Харламов

Блаженны кроткие, ибо они наследуют землю.
(Мф. 5, 5)

В глубокие советские времена одной из любимых девчоночьих игр были «тряпочки»: из них шили наряды куклам и просто декорировали ими игровое пространство. Тряпочки были едва ли не главной ценностью – счастье той, у кого мама или бабушка подрабатывала портнихой: многочисленные обрезки делали её обладательницей несметного богатства. Тряпочки выносили во двор в кулях, на траве расстилались покрывала, и девочки рассаживались на них с иголками и ножницами. У каждой была с собой куколка; на нее и шился наряд в этой стихийной мастерской. Нужно было продумать фасон, подобрать подходящую тряпочку, раскроить и сшить. С соседками советовались и обменивались тряпочками, чтобы наряд вышел наиболее удачным.

Конечно, чем красивей была сама ткань, тем проще фасон и эффектней платье. Можно было даже не шить ничего: проделаешь в лоскутке дырки для рук, запахнешь его на манер халата, пояском подвяжешь – и готов вечерний туалет в богемном стиле. Смотришь – и глаз радуется.

Через дорогу находилась трикотажная фабрика – самые отчаянные пробирались туда за обрезками и приносили целые мешки

Тряпочки добывали всеми правдами и неправдами. Через дорогу от двора находилась трикотажная фабрика – самые отчаянные из нас пробирались туда за обрезками и приносили целые мешки. Трикотаж – не особенно нарядная ткань, но для повседневной жизни кукол вполне годился. Да и кукольные постели из него выходили очень уютные. А еще, если таких обрезков много – их можно менять на ткани по-настоящему ценные: парчу, гипюр, шёлк… Один лоскуток парчи – за толстую пачку трикотажных тряпочек.

Однажды во двор вышла девочка, которая появлялась у нас редко – не помню, почему: может, просто приезжала туда к кому-то в гости… Эта девочка вынесла огромный мешок с тряпочками, и у нас просто глаза разбежались от такого богатства. Мы перебирали их, гладили, воображали наряды, которые сотворили бы из них. Где она набрала таких, один лоскуток краше другого!

Зависть привела за собой коварство: мы стали совещаться, как бы завладеть хотя бы частью этих богатств

Сначала в глубине каждого детского сердца родилась зависть. Это было понятно по взглядам и вздохам. Зависть привела за собой коварство: мы отошли в сторону и стали совещаться, как бы завладеть хотя бы частью этих богатств. Девочка, рассуждали мы, здесь не живёт; когда она спохватится и обнаружит пропажу, её уже здесь не будет, а значит, и предъявить обвинение в воровстве она нам не сможет. А если и придёт разбираться – ничего не знаем, ничего не видели. Какие такие тряпочки? Сама ты их потеряла, а мы ни при чём.

Для порядка мы сначала предложили ей обменяться. Много трикотажных обрезков – на некоторые её сокровища. Девочка предсказуемо отказалась. «Ну, и сама виновата тогда», – промелькнула в наших глазах одинаковая мысль.

Мы разработали хитрый план – уже не помню деталей, но суть его заключалась в том, что мы по очереди отвлекали её, и каждая вытаскивала из мешка тот лоскуток, который ей приглянулся. Операция прошла как по маслу, доверчивая девочка ничего не заподозрила, и в наших карманах вскоре оказалось всё, чем мы хотели обладать.

Отойдя в сторону, мы похвастались друг перед другом своей добычей. Это был определенно удачный день.

Мы были готовы к отпору и вранью. Если бы она начала возмущаться и обвинять нас, мы бы разыграли целый спектакль «Оскорбленное достоинство». И ощущали бы себя победительницами в непростой жизненной схватке.

Но девочка как ни в чём не бывало сидела на покрывале и шила. Она рылась в своём мешке, доставала оттуда нужные лоскутки и словно не замечала, что её коллекция поредела!

Мы расселись рядом и тоже начали шить, бросая друг на друга многозначительные взгляды. Разговаривали с девочкой – она отвечала нам спокойно и дружелюбно, как будто это не мы расхитили её имущество вероломно и коварно. И постепенно ощущение триумфа угасло, сменившись какой-то гадливой тоской. Ворованные тряпочки жгли карман. Одна из нас вскочила, отбежала в сторону и начала плакать. Мы тут же окружили её.

Постепенно ощущение триумфа угасло, сменившись какой-то гадливой тоской. Ворованные тряпочки жгли карман

«Я не могу! – всхлипывала подружка. – Я верну!»

«Ну, да, – вдруг разом согласились все. – Давайте вернём».

И мы, так же по очереди, как до этого воровали, стали подходить к девочке и возвращать тряпочки со словами: «Ты вот там обронила… Ты потеряла и не заметила… У тебя вот тут упало…». Она не стала спрашивать, как могла она обронить и потерять, если не уносила мешок с покрывала – просто взяла у нас тряпочки и молча положила на место. Без упрёков и подозрений.

Мы снова расселись шить – с огромным облегчением. Ни у кого из нас не прибавилось красивых тряпочек, но каждая была весела и радостна. Мне было тогда лет 5 или 6, но я до сих пор помню то ощущение – ощущение груза, упавшего с совести. Много лет спустя я прочитала, что совесть – это голос Бога в душе человека. Еще не зная об этом, я твёрдо усвоила, как важно слушать этот голос и следовать ему. Какое облегчение и праздник поселяются на душе, когда ему не противоречишь.

И ещё – я уже своими детскими мозгами поняла, что именно кротость той девочки позволила нам, воровкам, расслышать этот голос. Началась бы свара – и ничего бы мы не осознали, отстаивая свои интересы.

«…и вот, Господь пройдет, и большой и сильный ветер, раздирающий горы и сокрушающий скалы пред Господом, но не в ветре Господь; после ветра землетрясение, но не в землетрясении Господь; после землетрясения огонь, но не в огне Господь; после огня веяние тихого ветра…» (3 Цар. 19, 11–12).