Из больницы и гетто небо виднее

Деян Бальошевич

Нет сербов, чье поколение не переживало оккупацию, захватчиков. С XIV века, когда народ попал в османское рабство, до нынешних дней – практически не было времени, когда мы жили свободно. Какое столетие ни возьми – война, бегство, оккупация, неволя. Думаю, православные сербы из Косово и Метохии подтвердят мою правоту: мы первые попадали в рабство и последними получали свободу.

Неволя, рабство – не прошлые века: всё продолжается и сегодня. Да, мы в оккупации, это нужно признать. Чтобы пережить ее достойно, говорят нам наши монахи, необходимо воспитывать в себе, просить у Христа терпения и подлинного покаяния. И помнить о том, что любая оккупация, рабство – результат наших грехов, наказание от Бога. Наказание, то есть урок. Вот и сегодня я смотрю на наши села (назовите их «гетто» или «анклавами» – разницы нет никакой) – итог отречения от Христа: во время оно ударились в коммунизм и материальные радости, очертя голову поверили в западные «ценности», возвели их в ранг религии. Вот и получили совершенно закономерный результат своего отступничества: очередное иго. Но Бог не оставляет нас без утешения, без поддержки, как и прошлые поколения строптивых, грешных детей: беда пройдет, это мы знаем. Но пройдет она только при одном условии: покаянии, возвращении к Христу. Говорит же Он: «Не бойся, малое стадо» (Лк. 12, 32), «Се, Я с вами во все дни до скончания века» (Мф. 28, 20). Если Христос с нами во все дни, то, мне кажется, сейчас мы, православные Косово и Метохии, находимся в лучших условиях для спасения души. Да, есть страдания – кто спорит. Но Господь использует их ради нашего спасения – вот в чем дело.

Оставшиеся в Косово и Метохии сербы, согнанные в анклавы, гетто, забытые и забитые, всё яснее видят и испытывают тяжесть рабства, в которое, положа руку на сердце, сами себя затащили своими грехами, и всё лучше понимают ценность подлинной свободы, которую потеряли. Это как с больным человеком, который ценит здоровье только тогда, когда его потерял.

***

Это духовное состояние напоминает мне время, когда я, будучи молодым, заболел раком и с минимальными шансами на выздоровление очутился в белградской больнице. Тогда, помню, единственное мое желание, мечта была – поправиться. Мечешься между кабинетами, процедурами, мучительным ожиданием результатов анализов, и только одно желание: избавиться от болезни. Прошу читателя о снисхождении: я бы хотел рассказать небольшую историю из того времени, когда я боролся за жизнь, – так она мне напоминает положение нашего грешного народа в оккупированном сегодня Косово и Метохии.

Я лежал в палате для самых тяжелых больных с еще одним пациентом. Медсестры заходили только для того, чтобы поменять капельницы. Долго не задерживались, чтобы сократить контакт с лекарствами, от применения которых выпадают волосы. Мне здорово повезло: моя кровать была рядом с окном, так что я мог смотреть на небо, видеть облака, а ночью – месяц и звезды. Химиотерапия.

Врачи уверяли, что лекарство, которое капля за каплей попадает в мою кровь, обязательно мне поможет. Но мне становилось всё хуже. Поэтому, когда я смотрел на капельницу, представлял себе песочные часы собственной жизни, где песчинок в верхней части всё меньше и меньше. Да, я ожидал смерти. Безуспешно пытался перенести свои мысли подальше от этой палаты и капельницы в другое, более радостное место, где нет страдания. Пересчитал все кафельные плитки, ребра на батарее, лампочки на потолке, неровности на стене – всё, лишь бы отвлечься от мысли о предстоящей смерти. Посмотрел в окно на небо – синее, чистое. Весна.

«Боже, – говорю про себя, – какое прекрасное небо, а я ведь ни разу по-настоящему в него и не всматривался, в его удивительную синюю чистоту!» Что бы я сейчас делал, будь я здоровым, у себя во дворе? Рядом с окном стояло дерево, его ветка почти дотягивалась до подоконника. Наблюдал, как с каждым днем набухали почки, потом появлялись листочки, всё больше и больше. Впервые в жизни внимательно всмотрелся в возрождение жизни, в весну. Впервые ушел от суеты. Там еще были воробьи – мы с ними быстро сдружились, потому что я им кидал на подоконник крошки, они это оценили. Благодарили своим чириканьем, танцами, демонстрировали свое оперенье – оказывается, очень красивое. Смотрел на них и понимал, что, вполне может быть, в скором времени я эту красоту больше не увижу. А раньше, когда был здоров, ведь и не хотел видеть – всё походя: времени нет, спешу.

Время от времени посматривал на своего соседа по палате. Проверял, смотрит ли он тоже в окно, радуется ли так же, как и я, приходу весны. Повернул голову, вижу – плачет. Да, он тоже смотрел в окно, но видел, как я понял, что-то совершенно другое. Быстро отвел взгляд в сторону, чтобы не показать, что видел его слезы. Мужчины плачут редко, и чаще всего в одиночестве, когда их никто не видит, – стесняются своей слабости. Повернулся на другой бок, чтобы не смущать соседа. Про себя же, грешный, даже осудил человека: «Слабак: мужик, а плачет. Меня тоже ждет смерть, но я не реву, хотя я его младше. Несмотря на страдания, радуюсь маленькому воробышку на подоконнике, которого Бог нам послал для утешения, – вот какой я смиренный».

Ворочался я на своем смертном ложе, снова повернулся в сторону соседа. Взгляды наши встретились. А он и не скрывал слез больше: вытирал рукой. Как человек, готовящийся к смерти, открыл мне душу и объяснил свои слезы.

Странно, что мы только перед лицом смерти узнаем подлинную ценность жизни, понимаем, насколько жизнь прекрасна и чудесна

– Прости, брат, – начал он. – Вспомнил своего сына, с которым, похоже, больше не увидимся. Мне его, а не себя жаль, поверь. Пару дней назад играли с соседскими ребятами во дворе. Ну, поссорились – бывает. Один из соседских ребят говорит ему, чтобы задеть: «Твой отец скоро умрет, у него рак!» Сынок мой прибежал домой в слезах, бросился ко мне в комнату, грохнулся на колени у кровати и закричал: «Папа, не умирай, пожалуйста!» Начал что-то искать на полке с лекарствами у кровати, взял какую-то пилюлю, сует мне в рот, дает чашку с водой: «Вот: пей! Ты поправишься!» Проглотил я поданное сыном лекарство, пообещал, что не умру. А вот теперь боюсь, что будет, если я помру, а маленький сын это воспримет как обман. Мол, папа обещания не сдержал. Поймет ли?

Действительно, печальный рассказ моего собрата по несчастью. В больнице я слышал много таких рассказов смертельно больных людей, смотрящих уже туда – вдаль. Перед смертью человек честен перед собой и другими. Странно, что мы только перед лицом смерти узнаем подлинную ценность жизни, понимаем, насколько жизнь прекрасна и чудесна.

***

Вот так и мы, сербы, заточенные в своих анклавах, узнали цену свободы только тогда, когда ее потеряли. Вспоминаю, с какой тоской и как беспомощно мы тогда смотрели на небо из больничной палаты – вот точно так же мы смотрим из своих гетто на остальной мир, не имея сил обороняться, видя, что захватчики сильнее. Как тогда рак был сильнее защитных сил организма, так и сейчас захватчики одолели наш народ.

У нас говорят: «Человек ко всему привыкает» – мы действительно привыкли к жизни в изоляции, во враждебном, презрительном окружении неприятелей. В таком положении человек открывает в себе какие-то новые чувства, способности, и видит гораздо дальше и лучше, чем можно было бы ожидать от него в «нормальных» условиях. Наверное, это похоже на жизнь монаха-отшельника: глубже всматриваешься в собственное сердце, в окружающую действительность – и становишься мудрее. Потому что одиночество едва слышным голосом дает тебе ответы на вопросы, которые ты задаешь самому себе в тишине.

Мир в сердце гораздо ценнее иллюзорного внешнего, который так заманчиво блестит из-за колючей проволоки

Схватит иногда тоска и уныние, захочется свободы, которая, как тебе кажется, вон там – за границами гетто или анклава. Но лучше гнать прочь такую тоску, отчаяние: нужно создать свой добрый мир здесь, в своем сердце. И этот мир в сердце – не выдуманный, а реальный, действительный – гораздо ценнее иллюзорного внешнего, который так заманчиво, бывает, блестит из-за колючей проволоки. Мир в сердце исчезает, когда ты выезжаешь из своего села и смотришь на кипучую суету с ее бесплодным треском и блеском. Побудешь пару дней или недель в такой суете, вернешься домой – и обязательно будешь бороться с депрессией, печалью, меланхолией, чтобы вернуть мир душе. Снова начинается борьба за мир – в сердце, разуме, теле. И так живешь годами. Наш друг монах Антоний утешает: «Внешний мир настолько испорчен, что жалеть о том, что его не видишь, не стоит! Поймите: наша жизнь здесь, в изоляции – это Божие благословение».

В анклаве время замирает, может придавить тебя своей тяжестью, его слишком, казалось бы, много. И ты сначала не знаешь, что делать, куда его употребить, это время. И не вздумай окунаться в праздность и уныние – изгрызут душу и ум. Обязательно трудись, терпи. И – молись. Тогда время не давит, а помогает сердцу. Наверное, самое сильное оружие, которым мы, живущие в оккупации сербы, располагаем, – терпение скорбей. Ты должен научиться ждать и терпеть. Долго: годами, десятилетиями. Терпеть скорби в надежде на Христа. И жить с Ним. С Ним хорошо, потому что Он вместе с тобой, хоть и грешным, но терпит и страдает. «…будете ненавидимы всеми за имя Мое; претерпевший же до конца спасется» (Мф. 10, 22).

Знаете, очень утешает, что нас ненавидят и за Христово имя. Господи, Боже наш, помилуй нас, грешных. Аминь.