Дом моего Отца

Я не назову своего настоящего имени. Обо мне и подобных мне известно из истории, а потому и имя мое стало нарицательным. Печально нарицательным.

Ничего особенного во мне нет. В молодости я был обыкновенным легкомысленным человеком, которого сегодня назвали бы «мажором». Мажор не склонен задумываться над тем, что у него есть, и особенно над тем, откуда у него это. Мажор занят исключительно своими бесконечными «хочу еще». Таким, увы, тогда был и я.

Отец постоянно подчеркивал, что наша семья – единое целое. А значит, всё, что принадлежит ему, – наше

Но у меня был очень достойный отец. Именно это помогло мне впоследствии выбраться из болота, в которое я в те годы попал. Отец очень любил нас с братом и делал все, чтобы мы были счастливы. У нас был просторный, хоть и без излишеств, дом, немало земли, большое хозяйство, к которому мы были приучены с ранних лет. Отец постоянно подчеркивал, что наша семья – единое целое, а значит, всё, что принадлежит ему, – наше. При этом он не баловал нас, придерживаясь той мудрости, что дети должны расти в материальной умеренности, но в эмоциональной щедрости. Следуя этому правилу, отец стремился, несмотря на свою занятость, много общаться с нами, неизменно даря нам свое душевное тепло, которого у него было в избытке. Разумеется, он всегда заботился о том, чтобы мы не нуждались в необходимом, и дал нам очень достойное образование. В общем, отцом он был безупречным.

Однако в моей душе к юношескому возрасту что-то пошло не так. Мне захотелось самостоятельности, независимости от отца. Сейчас, вспоминая о том, с чего начались мои жизненные перипетии, я пришел к выводу, что всему виной мысль, которая тогда закралась в мою голову и которой я поверил. Отец всегда говорил нам: «Возделывайте землю – и она прокормит вас и ваши семьи». Но я заметил, что уход за землей и скотиной требует не просто немалого труда, но и длительного ожидания плодов этого труда, с чем я, тогда необыкновенно нетерпеливый, никак не мог согласиться. Мне хотелось всего, больше и сразу. Мои потребности росли, и в рамках отцовского быта мне становилось все дискомфортнее.

Я стал вынашивать план отделения от отца. Мой старший брат, верный отцовским идеалам, казался мне скучным и бесперспективным, обреченным всю свою скучную жизнь пахать землю и пасти скот, т.е. обреченным на прозябание и постепенное затухание в отцовском доме. На такую участь я никак согласиться не мог. Напротив, самостоятельная жизнь представлялась мне наполненной яркими красками, неизведанными удовольствиями и ярчайшими впечатлениями. Все новое, заманчивое и, что греха таить, запретное представлялось мне легко достижимым: надо лишь сделать первые шаги в сторону от отчего дома. И у меня, наконец, созрел план.

Каждому из нас отец приготовил небольшой отдельный дом неподалеку на тот случай, когда мы обзаведемся собственными семьями и пожелаем жить своей новой семьей. Я решился просить отца продать этот дом и отдать деньги мне, обосновав это тем, что уже достаточно возмужал и хотел бы пожить самостоятельно, а не под столь пристальным взором отца. Подобное обоснование казалось вполне оправданным, ибо к самостоятельности отец приучал нас с братом с малых лет.

Непросто мне было решиться на подобный разговор с отцом. Было очень стыдно, и ноги никак не соглашались вести меня к нему, но я понимал, что без этого разговора я просто не смогу уйти так, как запланировал, и я заставил себя войти к отцу и посмотреть ему в глаза. «Отец, – сказал я ему, – я хотел бы пожить один, поэтому, прошу тебя, продай тот дом, который ты строил для меня, и отдай мне деньги, чтобы я мог на что-то жить, пока не встану твердо на свои ноги».

Почему я тогда, поймав взгляд отца, ничего не осознал и не отказался от своего безумного намерения?

Если бы вы только видели глаза моего отца в тот момент! Я и сегодня, по прошествии стольких лет, не могу вспомнить тот его взгляд без глубокой душевной боли! Однако в тот злополучный момент меня как будто что-то ослепило. Казалось бы: вот этот взгляд отца, исполненный глубокого страдания от грядущей разлуки и неисповедимой жалости ко мне от осознания того, какой скорбный путь я избираю! Как этот взгляд не остановил меня в ту минуту? Почему я тогда, поймав этот взгляд, ничего не осознал и не отказался от своего безумного намерения? Думаю, потому, что в тот момент я был одурманен «сказочными замками», которые уже тогда настроил себе, предвкушением тех возможностей, которые, как я полагал, откроют для меня немалые и при этом легкие деньги, которые я получу от продажи моего дома.

Отец не стал перечить мне. Он всегда очень трепетно относился к проявлениям нашей свободы, но было видно, как сильно он скорбит, ибо с таким выбором он и сам еще не сталкивался. Диалога у нас не получилось. Помню, он только спросил меня: «Сынок, а ты не пожалеешь потом об этом?». На что я (о, как это невыносимо!) не моргнув глазом ответил: «Конечно, нет, отец». Как же я потом корил себя за эти слова, еще более углубившие боль моего отца!

Помню, что мое решение совершенно не нашло сочувствия в брате. Он осудил меня и, в отличие от отца, попытался уберечь от подобного шага:

– Ты малец, притом совсем бестолковый! Ты хочешь настроить себе «сказочных замков» на шальные деньги, полученные от отца. Но то великолепие, которое ты видишь у него в доме и которое принадлежит и нам с тобой по праву сыновства, заслужено тяжелейшими продолжительными трудами, огромным терпением и мудростью, а ты думаешь получить нечто большее и побыстрее, имея в кармане, по сути, лишь пригоршню шекелей? Одумайся, не тем путем ты собрался идти. Лучшее – всегда враг хорошего! Ты, видно, совсем забыл про хлеб в поте лица и про терния и волчцы!

Такими и подобными словами пытался вразумить меня мой брат, но на тот момент уже ничто не способно было побудить меня своротить с избранного пути. Потом я не раз вспоминал эти слова брата, оказавшиеся для меня совершенно пророческими.

Слово сказано, дело сделано. Вскоре дом был продан, деньги за него оказались у меня в суме, и я, в состоянии настоящей эйфории от полученной, как мне казалось, огромной суммы, наскоро попрощавшись с близкими, отправился в свой скорбный путь. До сих пор не могу без глубокой печали вспоминать то, что произошло со мной, когда я покинул дом отчий. Я кратко постараюсь рассказать об этом, и то лишь затем, чтобы вы в своей жизни не повторяли подобных ошибок.

Когда я вышел на «вольные хлеба», на меня подул долгожданный и многообещающий «ветер свободы». Я дышал этим новым воздухом свободы, я был упоен им. Я был вполне уверен, что в сию самую минуту начинается моя настоящая счастливая жизнь, о которой я давно мечтал и которой препятствовал лишь строгий надзор «отца-ретрограда». Теперь у меня было достаточно денег, а значит, и гораздо больше маневров для свободы выбора. Завораживающее разнообразие широких путей открылось моему взору, и я был буквально опьянен этим разнообразием.

Очень быстро я нашел себе временное жилье в центре небольшого, но достаточно шумного торгового городка, который выбрал для своего проживания на первое время. Городок этот, являвшийся транзитным для многих купцов и разношерстных бродяг, очень подходил молодому человеку, стремящему к разнообразным утехам и увеселениям. Это неведомое еще мне многообразие возможностей непреодолимо влекло меня к себе тем более, что все это стало мне доступно благодаря средствам, которыми меня снабдил отец. Удивительно, но тогда я совсем не думал о своем даже слегка отдаленном будущем. Мне казалось, что с такими деньгами, какие были у меня, будущее в свое время устроится само собой! Да, вам покажется это смешным, я так доверился магии денег!

Вскоре я буквально окунулся в бушующую стихию своих бурлящих вожделений, купаясь, как я сейчас это понимаю, как свинья в грязи. Я хрюкал от удовольствия, напиваясь в различных харчевнях и безвылазно ночуя в блудилищах. Я сразу «оброс» «друзьями», которых раньше у меня никогда не было, и которые (как я лишь позже с ужасом осознал) пребывали со мной исключительно за мой счет. Так продолжалось не менее нескольких месяцев практически беспрерывно. За это время меня неоднократно обчищали, когда в горячечном бреду я лежал в блудилище, но и это не помогало мне одуматься. Наконец, однажды я подвергся нападению разбойников, которые, прослышав о моем неслыханном ранее в этих местах кутеже, подкараулили меня и, жестоко избив, отобрали последние остатки того наследия, которое я вытребовал себе у отца.

Обладание большими деньгами, в особенности когда они не обеспечены предшествующим тяжелым трудом, – не друг, а, скорее, враг человека

Где были тогда все мои друзья? Никто не протянул мне руки и не подставил плеча. Когда я стал нищим, все мои «друзья» вдруг потеряли ко мне какой-либо интерес, и это подтолкнуло меня к освобождению от власти дурмана, в котором я тогда пребывал. Я постепенно стал понимать, что обладание большими деньгами, в особенности когда они не обеспечены предшествующим тяжелым трудом, – не друг, а, скорее, враг человека. Оно притягивает к человеку друзей-призраков, препятствующих подойти к тебе настоящему другу. Оно создает мираж бесчисленных оазисов там, где в реальности лишь пустынные барханы, и чем дольше ты бежишь к этим «оазисам», тем больше «песка» вместо воды почувствуешь ты в своих устах.

Оставшись без средств к существованию, я стал судорожно искать выход, дабы не умереть от голода. Как я уже упомянул, все прежние «друзья» отвернулись от меня, и я с трудом и не сразу нашел человека, промышлявшего свиноводством и нуждавшегося в рабочих руках. Опыт пастуха, полученный мной у отца, теперь пригодился мне, и я нашел здесь способ к существованию, но уже не в статусе сына, а в качестве одного из слуг этого свинопаса.

Чтобы достоверно описать, как несчастен я был тогда, мне, наверное, не хватит и сейчас подходящих выражений. Жил я в похожем на свинарник хлеву с другими слугами рядом с самим свинарником. Средств, которые платили мне, хватало лишь на пропитание. Но поскольку человеку, помимо питания, необходима еще и одежда, то мне приходилось экономить. И я находил выход в том, что отнимал у свиней часть той еды, что приносилась им с остатков хозяйского стола, и тем оставался сыт, не расходуя свои гроши. Но вскоре на меня донесли прочие слуги, я был наказан и чуть было не лишился и этого скудного пристанища.

За то время, пока я вынужден был пасти свиней, я изменился до неузнаваемости. От недоедания я исхудал и обессилел. Мой сосед нередко поколачивал меня, когда бывал пьян, отчего я подолгу ходил с синяками. Я несказанно оброс и завшивел. Был всклокочен, грязен и вонюч! И все это продолжалось бы до моей смерти, если бы однажды…

Я хорошо помню то утро. Ночью я почти не спал, избитый после очередной попойки моих соседей, а утром была моя череда ухода за скотиной. Еле поднявшись со своего скорбного ложа, я вышел на улицу. Утро было раннее, но солнце уже взошло и многообещающе согревало землю после прохладной лунной череды. Подняв голову вверх, я поймал ласковый солнечный луч, который внезапно принес несказанно радостную мысль: «А у меня есть Отец!»

Теперь мне было ясно: об отце я больше не забуду и буду искать встречи с ним

Отец! Почему я не вспоминал о нем раньше? Почему я так долго страдаю в непроглядной безысходной тьме, окружающей меня, и мне до сих пор не приходила мысль об отце, который, возможно, и не забывал меня и продолжает меня любить? У меня не было ответа на эти вопросы. Но теперь мне было ясно: об отце я больше не забуду и буду искать встречи с ним. Несомненно, я уже не могу претендовать на достоинство его сына, имеющего право разделить с ним крышу его прекрасного дворца – таким мне казался теперь его дом. Странно было бы рассуждать иначе после того, как я променял это достоинство на «чечевичную похлебку». Но я прекрасно помнил, что помощники по хозяйству моего человеколюбивого отца проживали всегда неподалеку и в гораздо более достойных условиях, чем были сейчас у меня.

У меня созрел план. Я решил: отработаю свою смену и, никому ничего не говоря, отправлюсь домой. Скопленных шекелей должно было мне хватить на неделю пути с проживанием и питанием, и за этот срок я должен был успеть преодолеть путь до дома. Я постараюсь сделать все возможное, лишь бы только отец не погнал меня сразу от себя, как никчемного пса! Как только он откроет дверь дома, я брошусь перед ним на колени и, склонив до земли голову, скажу ему: «Отец, здравствуй! Меня сейчас очень трудно узнать, но я твой сын, который так безрассудно покинул твой дом много лет назад. Не подумай, я хорошо понимаю, что не может быть и речи о том, чтобы мне вернуться в твой дом. Но я прошу тебя: только не изгоняй меня, позволь мне поселиться где-то вместе с твоей прислугой и исполнять любые твои поручения!». Я был уверен, что подобными словами смогу умолить своего отца. Я стал собираться в путь.

Недельный путь прошел в непрестанных переживаниях о том, как встретит меня отец. По мере приближения к дому мои колени дрожали все сильней, мысли путались, временами одолевала отчаянная мысль: «А вдруг все напрасно, и он, увидев меня, сразу же захлопнет передо мной дверь!..» Мне вспоминалось грозное предупреждение старшего брата, оказавшееся совершенно справедливым, и я тут же падал духом, доходя почти до отчаяния. Последний квартал до дома отца я прошел уже в полном измождении душевных и телесных сил.

Вот он – дом Отца.

В тот миг меня заботило только одно: как мне при встрече с ним не потерять дара речи и суметь произнести то, что я заготовил. Собравшись с духом, стучусь. Слышу шаги – несомненно это шаги моего отца. Открывается дверь.

Только я собрался опуститься перед отцом на колени, как он стал меня, грязного оборванца… целовать!

И тут происходит то, что я не могу понять до сих пор, с трудом подбирая слова, чтобы описать произошедшее! Только я, увидев своего поседевшего отца, собрался опуститься перед ним на колени, как он схватил меня в свои объятия и стал меня, грязного, дурно пахнущего оборванца… целовать! Он долго целовал мое лицо и руки. Я же, чрезвычайно изумленный, никак не мог поверить, что это не сон. Слезы хлынули из моих глаз. Сквозь пелену слез я заметил, что и отец мой плачет, вот только лицо его сияет от… радости! Да, я увидел его радостное лицо, и как будто тяжелейший камень свалился с моей души: радость отца передалась мне, и я сам не заметил, как стал улыбаться. Правда, в следующее мгновение я о чем-то вспомнил и снова попытался упасть пред отцом на колени, однако и в этот раз отец не дал мне этого сделать. Вместо этого он позвал управляющего имением и велел ему найти для меня самую красивую одежду, надеть мне на руку фамильный перстень, заколоть лучшего ягненка и немедленно приготовить великолепный пир, на который должны быть приглашены все наши родственники и прислуга, ибо, как сказал тогда отец:

– Мой сын много лет пропадал без каких-либо вестей о нем, и я потерял надежду снова увидеть его. Но он нашелся, вернулся ко мне – и сегодня нет никого счастливее меня!

…Я не буду называть своего имени – вы и без того поняли, кто я такой. Я до сих пор живу рядом с отцом и считаю себя самым счастливым человеком на земле! Да, мне приходится трудиться (отец совсем не признает лодырей), но этот труд, ставший мне в радость, – лишь незначительная дань благодарности за то счастье быть рядом с отцом, которое вновь мне было даровано.