Письмо в небеса обетованные протоиерею Николаю Агафонову, священнику и писателю

Здравствуйте, дорогой батюшка Николай.

Протоиерей Николай Агафонов     

Не удивляйтесь моему письму. Оно ведь не «на деревню дедушке», хотя тоже имеет некий мистический и абсурдный смысл, во многом свойственный всей нашей словесности. Об этом мы не один раз говорили с Вами, размышляя и об Антоне Павловиче Чехове, и о Федоре Михайловиче Достоевском.

Просто я много думал о Вас в эти дни, ведь 13 апреля – день Вашего рождения, а на Духов день Вы покинули нас. Как и 2 года назад, когда Вы еще были здесь, на земле, а не в небесах обетованных, очень хотелось повидаться с Вами, усесться за праздничный стол и выпить рюмку «писательского напитка», как вы называли кальвадос, воспетый Ремарком в «Трех товарищах» и в других его замечательных книгах.

И вот, представьте: сегодня видел сон. Как будто мы с Вами за праздничным столом – да каким!

В самом центре стола, на большом фаянсовом блюде, лежит утка, с румяной, поджаристой корочкой, поблескивающей слегка шипящими боками. Она нашпигована зелеными яблоками – (обязательно зелеными, как Вы наставляли свою матушку), – смазана сверху и внутри сливочным маслом, специями – красным перцем и чесноком, и еще чем-то, не помню. Но хорошо помню, как под Вашим руководством утка («уточка», как Вы говорили) приготовлялась, прежде чем посадить ее в печь, и как Вы следили, чтобы все было в точности выполнено. И как Вы, улыбаясь довольно, разрезали уже готовую уточку на куски и раскладывали их по тарелкам. А к мясу прибавлялись из Ваших запасов красненькие соленые помидорчики, и огурчики, и грибочки, Ваш собственного изготовления квас, налитый в бело-голубые гжельские кружки.

И только после этого Вы откупорили специально купленный для торжества «Кальвадос» семилетней выдержки, наполнили хрустальные рюмки и произнесли тост во славу Божию, за все, что Он делает для нас, грешных.

И я тут же подхватил слова, Вами сказанные, и провозгласил «многая лета», и мы дружно запели.

И я, радостный, счастливый… роснулся от того, что орал во все горло.

Да, именно так все и было.

Я поскорее сомкнул глаза, чтобы сон продолжился, чтобы…

Увы.

Все увиденное во сне будто произошло въяве

Пришла бессонница. Я ворочался с боку на бок, пока, наконец, не встал. Прошел на кухню, попил воды. Все увиденное во сне будто произошло въяве. Вернулся в комнату, лег. И вот тут-то мне и пришла мысль о том, что общение с Вами, батюшка, можно продолжить. Никто не в силах мне помешать. Просто надо смежить глаза, ну, хотя бы сидя в кресле на балконе, а еще лучше – глядя на Волгу, сидя на бревнышке на берегу реки, – и продолжить разговор с Вами. Высказать всё то, что накопилось на душе, что хотелось обсудить с Вами, как и прошлые времена, когда мы, усевшись в кресла после «уточки», вели неторопливую беседу, уже попивая чаек, «духовитый», заваренный с травками, тоже по Вашему рецепту.

Понимаю, про «уточку» и кальвадос вроде неудобно говорить. Не к месту так поминать. Но ведь я пропустил день Вашего рождения и день Ангела. Поэтому оставляю радостное воспоминание.

Уверен, вы не осудите меня. Помните, как я перед Вашим уходом упросил Вас не отказаться от съемок фильма, который обещал сделать к Вашему юбилею? До Вашего юбилея оставался год. Но я понимал, что всякое может случиться.

Фильм Вам понравился. Назвал я его «Приговоренный к жизни». Оттолкнулся от названия знаменитого фильма Робера Брессона «Приговоренный к смерти бежал». А вспомнил об этом фильме потому, что когда мы говорили про кино, Вы неожиданно сказали: «А мне очень нравится фильм ‟Дневник сельского священника”».

Я так и охнул. Ведь это фильм любимого Андреем Тарковским режиссера Брессона! Вот тебе и ответ на критику в адрес наших священников, что они-де ничего не смыслят в серьезном кино, да и вообще его не знают.

Еще как знают!

Я сказал об этом Вам.

И Вы слегка улыбнулись.

Протоиерей Николая Агафонова Я вспомнил Брессона, когда искал название к своему фильму.

На финал поставил ролик про отважного медвежонка, который карабкается по крутому склону, съезжает вниз раз за разом. Но снова карабкается, карабкается. А мать его ждет на вершине горы, никак ему помочь не может. Ждет, ждет… А сынок лезет и лезет к матери…

Ну, еще, еще!

И вот он на вершине горы.

И радостно они вместе бегут к лесу…

Да, фильм закончился именно так. И название его пришло верное. Потому что Вы – приговоренный к жизни.

Жизни вечной.

И пусть меня бранят критики. А я все равно буду говорить с Вами.

И писать эти письма.

***

Прежде всего, позвольте Вас поздравить с рождением еще одного внука. Ваша дочь Ксения родила шестого ребенка.

Мальчишку!

Николая!

Ну, разве это не замечательно?

Разве это не подарок к Вашему дню рождения?

Ксения у Вас молодец – пример для всех других дочерей и матерей. Сколько теперь у Вас внуков и внучек, я уже и не знаю. Но что больше десяти, это точно. Есть теперь и внучок, носящий Ваше имя. Может, и он будет священником. А может, и писателем.

Правда, Антон Павлович, любивший добрую шутку, сказал:

«Всякого только что родившегося младенца следует старательно омыть и, давши ему отдохнуть от первых впечатлений, сильно высечь со словами: ‟Не пиши! Не пиши! Не будь писателем!”»

Видимо, Чехова так достали при жизни его критики, называвшие его то «певцом сумерек», то другими диковатыми прозвищами (на что он дружески жаловался Бунину), что он не без горечи так пошутил.

Ничего не изменилось с чеховских времен, дорогой отче Николай. То же самое невежество, а то и хамство, которому подивился бы деликатнейший Антон Павлович – и ужаснулся, – и крепко бы дал сдачи Федор Михайлович Достоевский. Называю эти великие для нас имена не всуе, а потому, что в беседах с Вами эти имена возникали не один раз.

«У Чехова я больше всего люблю ‟Степь”, – говорили Вы. – У него замечательно, что все увидено глазами ребенка. Чехов и сам как ребенок – как будто в первый раз видит степь, как его Егорушка. И подробности такие, что запоминаются на всю жизнь. Да, вот бы так научиться писать. А как Вы думаете, можно научиться?»

Вы частенько спрашивали об этом. И я неизменно отвечал: «Вам – можно. Потому что Вы и сами похожи на Егорушку. Литература для Вас – как для него степь».

Вы и сами похожи на Егорушку. Литература для Вас – как для него степь

Вы лукаво улыбались.

– Не пойму я ваших критиков. Вот, они пишут, что «Степь» – об одиночестве человека в огромном мире. Вот тополь, сожженный молнией. Он не сам по себе. Неужели Чехов об этом думал, когда писал?

– Конечно, не думал. О «Степи» можно сказать, что она – о человеке и его единении с миром, природой. Многое можно написать, чего вовсе и нет в той же «Степи». Критики пишут, придумывая разные «системы», чтобы помудренее и «покрасивше» сказать. Анализировать произведения так же трудно, как и создавать их. Нужен талант. А ведь он не каждого критика есть.

– Да где там «помудренее и покрасивше». Вот, на презентации моего романа прямо с подковыркой, такой насмешливой, один известный писатель высказался. А другой его поддержал, и тоже с издевкой. Мол, каждому надо заниматься своим делом. Выходит, я не в свои сани сел.

– Да, мне говорили. Но это не критика, это уже из области морали, этики.

– Все равно не понимаю. Ну, не нравится мой роман, я же не заставлю их читать. Тем более приходить на презентацию.

– Как же не прийти – роман-то в Москве вышел, в солидном издательстве. Обязательно по такому случаю надо «отметиться», да еще таким образом, что, мол, «свои своих» печатают. А нас, настоящих писателей, не признают.

– Всё же у вас нравы какие-то, прямо скажу, скверные. Сначала я радовался, что меня в Союз писателей приняли. Спасибо Вам за рекомендацию. А теперь…

– «У поэтов есть такой обычай: в круг сойдясь, оплёвывать друг друга...».

– Как-как?

– Это «Кофейня» Дмитрия Кедрина: «…Магомет, в Омара пальцем тыча, лил ушатом на беднягу ругань...».

Я читаю стихотворение до конца. Батюшка с удовольствием слушает, одобрительно улыбается. Во встречах наших он «добирает» литературные знания, а я «добираю» святоотеческое, вероучительное, что он мне открывает и разъясняет. Расспрашивает он меня и про то, что я прочел, что посмотрел – на какие выступления известных людей в Интернете надо обратить внимание, что посмотреть и прочесть.

И я говорю о том, что меня впечатлило, о чем собираюсь написать. Прежде всего, это 18 серий историко-публицистического фильма митрополита Псковского и Порховского Тихона «Гибель империи. Российский урок». Все мы помним его «Византийский урок», который стал событием в общественной жизни страны, открыл для нас страницы истории, которые были или нарочито закрыты, или замалчивались.

«Византийский урок» стал достоянием самой широкой аудитории, потому что он точно попал в цель, указав, что может привести к гибели и нашу страну, если она не обратит   внимание на болевые точки в жизни государства, талантливо и исторически доказательно показанные в фильме.

Столь же сильное впечатление остается и после просмотра «Российского урока», хотя он сделан в ином художественном формате, чем предыдущий фильм. 18 серий по 15 минут, и больше впечатляют не внешним антуражем, как в «Византийском уроке», где были показаны и красивейшие пейзажи Средиземноморья, и завораживающие, молчаливо говорящие архитектурные руины прошлого великой Империи. «Российский урок» сделан аскетически строго. В кадре – только владыка Тихон и кинохроника, подтверждающая его пронзительно горькие свидетельства о том, как интеллигенция, так называемая просвещенная часть нашего общества, вела к той неминуемой катастрофе, в которую и рухнула Империя не менее великая, чем Византийская. Впервые для самого широкого зрителя нашей страны прямо и без умолчаний сказано об этом. И еще о том, что именно аристократия, ближайшее к Царскому двору окружение, предали не только его, но и страну, которая шла к процветанию, к лидерству среди крупнейших держав Европы и мира.

Названия серий красноречиво говорят об их содержании. Назову лишь некоторые из них:

• Неизвестная Россия: «Если всё цвело, то что загнивало?» (о пагубной роли интеллигенции, все охаивающей и аплодирующей поражениям России в войне. Именно она загнила, она привела к катастрофе)
• П. А. Столыпин: «Не запугаете!» (о разгуле терроризма, который одобрил даже Лев Толстой)
• Маршал Фош: «Если Франция не была стерта с карты Европы…» (о героизме русской армии в Первую мировую войну и ее подвиге, спасшей Францию)
• Генерал фон Людендорф: «Наше поражение казалось неминуемым» (о русской армии накануне победы)
• Лорд Палмерстон: «Как трудно жить на свете, когда с Россией никто не воюет» (работа по разрушению России зарубежных «друзей»)
• Карл фон Клаузевиц: «Россия может быть побеждена лишь действием внутренних раздоров»
• Николай II: «Кругом измена, и трусость, и обман»
• В. А. Маклаков: «Все кумиры общественности умели только ругать власть, но не умели управлять…»
• С. Л. Франк: «Религией русского общества стала революция»
• И. Л. Солоневич: «Россию погубила сплетня»
• И. П. Павлов: «Есть ли у нас свобода мысли? Надо сказать, что нет»

Внимание к фильму, безусловно, привлекает сама личность митрополита Тихона, одного из авторов замечательного Всероссийского проекта «Россия. Моя история», который с большим успехом прошел «от Москвы до самых до окраин». Вряд ли бы владыке Тихону удалось поднять столь огромный исторический пласт, связанный с Февральской революцией, или, точнее, Февральским переворотом 1917 года, приведшим Российскую Империю к катастрофе, если бы он сам не был активнейшим инициатором и действующим лицом в осуществлении этого грандиозного проекта. Он уже был вооружен фактами, высказанными, что важно, нашими противниками, а то и прямыми врагами. Факты, а не словесная эквилибристика, к которой склонна наша интеллигенция, – вот основа фильма.

В одной из серий фильма владыка Тихон цитирует выдержки из статьи Владимира Короленко о Толстом. Меня эти цитаты прямо ошеломили. Неужели Лев Толстой одобрял терроризм? Нашел статью Короленко «Разговор с Толстым. Максимализм и государственность» и прочел:

«Русская интеллигенция, по большей части люди, которым уже самое образование давало привилегированное положение, как ослепленный филистимлянами Самсон, сотрясали здание, которое должно было обрушиться и на их головы. В этой борьбе проявилось много настроения, и оно, в свою очередь, начинало заражать Толстого. Чехов и Елпатьевский рассказывали мне, что когда ему передали о последнем покушении на Лауница, то он сделал нетерпеливое движение и сказал с досадой:

– И, наверное, опять промахнулся».

Лауниц – тамбовский губернатор. Но ведь Толстой – «непротивленец злу». Неужели он докатился от простого раздражения до прямой поддержки террористов?

Ведь Толстой – «непротивленец злу». Неужели он докатился до прямой поддержки террористов?

Читаю дальше статью Короленко:

« Я привез ему много свежих известий. Я был в Петербурге во время убийства Сипягина и рассказал об этом.

…Толстой лежал в постели с закрытыми глазами. Тут его глаза раскрылись, и он оказал:

– ...Я вот тоже понимаю, что как будто и есть за что осудить террористов... Ну, вы мои взгляды знаете... И все-таки...

Он опять закрыл глаза и несколько времени лежал задумавшись. Потом глаза опять раскрылись, взгляд сверкнул острым огоньком из-под нависших бровей, и он сказал:

– И все-таки не могу не сказать: это целесообразно».

Не правда ли, поразительное свидетельство, которое даже и профессиональные литераторы подзабыли. А надо бы помнить, о чем и говорится в фильме.

О другой особенности нашей интеллигенции – оперировать именно словами, за которыми не стоит смысл, факты действительности, – с сокрушительной правдой говорит в одной из заключительных серий фильма великий наш ученый, первый российский лауреат Нобелевской премии, академик Иван Петрович Павлов.

Владыка Тихон призывает нас внимательно взглянуть на лица, изображенные на картине Ильи Репина «Манифестация 17 октября 1905 года». Увидеть глаза безумцев, с общим психическим заболеванием. Оказывается, есть и эпидемия такого рода, о чем рассказал в цикле лекций Иван Петрович Павлов в «окаянные дни».

Думается, в этой особенности фильма есть его современность, прямой отклик на те события в России и мире, которые происходят сейчас. Владыка Тихон прямо говорит о том, что Император Николай II, которого мы теперь узнали и полюбили, Император, который тяжелейшие испытания, выпавшие на долю России, прошел с честью и великим мужеством православного человека, жизнь отдав за свою любимую Россию, всё же проиграл информационную войну, которая, оказывается, может привести к сокрушительным поражениям, если вовремя не давать отпор клеветникам России, по слову нашего великого поэта.

Фильм владыка Тихон заканчивает пророческими словами замечательного русского историка Василия Осиповича Ключевского:

«История – это не учительница, а надзирательница: она ничему не учит, но сурово наказывает за незнание уроков».

Вот, дорогой батюшка, какими впечатлениями сегодня мне хотелось поделиться с Вами. Это далеко не всё, что хотел сказать, но главное – сказал. Накопился у меня и целый ряд других впечатлений – тоже от просмотров новых фильмов, наших и зарубежных. Вот, проведена очередная церемония вручения наград киноакадемии «Оскар». Тут есть о чем поговорить с Вами, дорогой батюшка. Но об этом – в следующем письме к Вам.

Остаюсь любящий Вас,
Алексей Солоницын, писатель, кинематографист