«На мне это зло закончилось!»

Сирень. Художник: Борис Кустодиев, 1906 г. – К Богу я стала осознанно обращаться после свадьбы. Первое – это бесплодие. Помню, как мы с мужем стояли на пороге центра планирования семьи и плакали оба, обнявшись. А еще наши с ним родители сложно притирались друг к другу, ревновали, советовали со всех сторон. Обычная история. Это всё сплелось в один комок проблем. Мне было очень тяжело, и я как-то почувствовала, что полного понимания нет ни в маме, ни в муже, ни в ком. Абсолютная поддержка – только в Боге.

Вера – моя новая знакомая – назвала этот свой рассказ мне «историей обретения детей». Но не считает, что в ней есть что-то особенное: «Просто мой путь». А мне кажется, что никакой путь не бывает «просто». Это всегда сложно – если это путь к Богу. Это падения, взлеты, отчаяние, надежда и обязательно подвиг, для которого рожден каждый человек. Материнство ведь тоже – подвиг и путь ко Господу. Да и настоящее отцовство тоже. Тем более, если дорога эта – совсем не гладкая. И не понимают тебя самые близкие. Твоя мама.

– А моим проводником в церковь была девушка, с которой мы учились в аспирантуре, – вспоминала Вера. – Она была очень верующая, воцерковленная. То книжечку подарит, то объяснит что-то. Потом она стала крестной моей дочери. Но сейчас она вышла замуж, живет в Николаеве и очень поддерживает Украину. Мы не общаемся. У нее брат мужа воюет на стороне ВСУ. А мы – в Донецке. Ну, вы понимаете…

Так что эта история еще и о нашем страшном времени.

«На моем поколении это зло закончилось»

На самом деле, история эта началась очень давно. Еще в Верином детстве. Но, наверное, любой наш путь, если копнуть, начинается оттуда.

– Я у родителей – единственный ребенок. Мое детство проходило среди четырех взрослых – мамы, папы, бабушки и прабабушки. И сколько себя помню, я всегда чувствовала какое-то одиночество среди взрослого мира. Взрослых разговоров, пересудов, обсуждения болезней. По сути, я оставалась одинокой со своими игрушками и книгами, которыми спасалась.

Вера слушала истории одноклассников об их больших семьях, когда на каждый праздник – толпа из дядь, теть, племянников, кумовьев, кузенов. И ей становилось очень грустно оттого, что у нее не так.

Лет до восьми Вера просила у родителей брата или сестру. А когда поняла, что это бессмысленно, начала мечтать о своей собственной семье

– Рассказы о том, как за кем-то гонялся брат, бросил куском курицы и попал под футболку, казались мне райскими. Хотелось такой же детской дураческой, беззаботной атмосферы.

Лет до восьми Вера просила у родителей брата или сестру. А когда поняла, что это бессмысленно, начала мечтать о своей собственной семье. Большой, дружной. В которой будут любовь, смех, толпа детей, не знающая скуки, их друзей, каких-то родственников. Праздники, столы. Не будет только одиночества.

Позже Вера узнала, что мама ее делала аборт.

Вера поняла, что всегда как будто чувствовала этого своего так и не появившегося на свет брата или сестру

– Нам в школе в старших классах показали фильм «Безмолвный крик». Вы его, наверное, знаете. Он страшный, но полезный. Я пришла домой под огромным впечатлением, – вспоминала она. – И рассказала о том, какой ужас – аборты. А мама как-то начала окольными путями говорить: мол, разные бывают обстоятельства, и иногда бывает надо. И тут я заподозрила неладное. А призналась она мне где-то через год-два. Мама долгое время была уверена, что хоть это в принципе и плохо, но она сделала правильно. У нее стояла спираль, на фоне этого наступила беременность. Ее в женской консультации напугали, что ребенок родится уродом, со спиралью в пяточке или во лбу. И они с папой посчитали, что не могут обрекать его на мучения. Такой вывернутый гуманизм: «Нам жалко, что он будет больной, поэтому мы лучше его убьем». Бабушка (мамина мама) их поддержала, прямо за руку отвела. Она тоже делала аборт. Сделала и потом говорила про это: «Одному помогла выйти». А дальше не могла сохранить беременности. Беременела – и выкидыш, и так много раз. Потом психанула и пролежала всю беременность на сохранении. Это так мама родилась. Но муж у нее (дедушка мой) пил, бил бабушку, когда она отказывалась ему бутылку идти покупать. А поскольку она была начальником и ей нельзя на работу идти, например, с фингалом под глазом, он ее бил головой об стену. Чтоб следов не было. Потом опять выкидыши. Потом развелись. Но дедушка свою дочь, мою маму, очень любил, баловал, всегда с рейса (он шофер) вкусности привозил. Шоколадные конфеты кульками огромными покупал. Гордился ею очень. И вторая бабушка тоже делала аборты. Но вы, пожалуйста, не осуждайте их. Болезни в дальнейшем маму скрутили. Больше десяти операций, врачебные ошибки, экспериментальные методики и в результате выведенная стома и пожизненная смена калоприемников. Поиск их в нашей ДНР, откуда ушла фирма, что их производит. Заказ на Украине, в России, через знакомых, через блокпосты. Однажды маме привезли калоприемники, заляпанные кровью. А это какой-то украинский таможенник так издевался – не хотел пропускать человека, который их нам вез. Ранил его. Мама, когда узнала, в ступоре долго была. И, знаете, она ведь исповедовалась, действительно покаялась в том, что сделала. И папа, сопровождая маму через все больницы, вычухивая ее после реанимаций, очень много перенес. Сейчас перевязки ей делает каждые пять дней! У них была медсестра, она приезжала, меняла калоприемники. Пусть это и недешево. А теперь отказалась: не успевает, много раненых солдат в отделении. Если бы вы знали, как забиты наши больницы! Врачи, медсестры работают на износ, их не хватает! Но я, возможно, рассказываю лишнее. Это к делу не относится.

А мне не кажется, что лишнее. Это жизнь и это путь.

А насчет того маминого аборта. Вера поняла, что всегда как будто чувствовала этого своего так и не появившегося на свет брата или сестру. У нее даже есть стихи. О том, как счастливо они жили бы вместе. И как это счастье у них отняли. Но они обязательно встретятся – там, в другой жизни. Где никто никого не убивает.

«Смотри на отражение»

Конечно, детство Веры не было таким уж беспросветным. Ей очень нравилось рукодельничать с бабушкой и прабабушкой.

– Я вообще рукодельный человек, у меня много таких воспоминаний, – говорила она. – Я научилась вязать по книгам. И поскольку я левша, я переиначивала схемы как-то по-своему.

Потом в школе одна учительница увидела мое «творчество» и догадалась, как со мной быть! Она стала спиной к зеркалу и сказала: «Смотри на отражение!». Это было гениально! Так и научилась! А с прабабушкой очень нравилось на кухне возиться. Она с Полтавщины родом. Вареники, хворост, что-то из теста. Всё это мне разрешалось лепить, возиться с мукой. А еще она маковый рулет пекла из дрожжевого теста, и мака много – специально для меня, потому что я его люблю. И мне даже разрешали выгрызать мягкую часть с кучей мака, а корочку не доедать. А еще помню, как она делала цветы, а потом вплетала веночки из гофрированной бумаги – тоже специально для меня. Это была фантастика. И я видела, как каждый цветочек она крутила. А я ей помогала. Прабабушка уже плохо видела, а я приставала, чтоб она меня научила мережку делать (такие кружевные строчки). Она учила так спокойно, терпеливо.

А еще Вера помнит, как в детстве разбила голову. Правда, это скорее о грустном, чем о радостном. Но она лежала почему-то во взрослой неврологии, у нее кружилась голова.

– И потолок на меня так прикольно наезжал – то одним углом, то другим. Такие «спецэффекты» при черепно-мозговой травме. А еще я руку ломала. Когда мне гипс наложили и привели домой, то решили разрезать футболку по плечу, чтобы снять. А футболка новая, вискозная такая, в серую полосочку. И мне ее жалко-жалко было. Думаю: «Как же так, режут новую футболку, я же ее первый раз надела!».

«С этим встречусь – и всё!»

Замуж Вера вышла на пятом курсе университета. А будущего своего супруга встретила в интернете – на сайте знакомств.

– Но про это надо не то, что отдельную статью, а роман писать, – смеется она.

На первом курсе у Веры была большая влюбленность, но парня «увела» их общая одногруппница. Девушка тяжело переживала, но потом решила «взять свою судьбу в свои руки». Ну и разместила на том сайте объявление. Знакомилась, общалась. С одним парнем даже два месяца встречалась. Но не срослось.

– И мне это надоело. Я разочаровалась жестко. И решила, что удалю анкету, всё брошу и будь как будет. И тут мне вдруг ответил парень, которому я писала еще в первый день после моей регистрации на сайте. Он туда раз в полгода «заходил». «Ладно, с этим последним встречусь – и всё!» – решила я. Ну и правда – всё. Это и был Коля – мой муж. Ему тоже друзья когда-то посоветовали после несчастной любви зарегистрироваться на сайте знакомств.

Правда, в отличие от Веры, Николай о большой семье не мечтал. Но и против детей ничего не имел. Хотел «как у всех».

– У него тоже есть свой груз из детства – другой, правда, не как у меня, – рассказывала Вера. – Папа его ушел из семьи, когда он был совсем маленький. Мама всё время работала, он был сначала в садике с продленкой, потом – в круглосуточном садике на пятидневке. По больницам много лежал. Мать – вечно замотанная между работой, больной бабушкой и им. Тоже жизнь тяжелая. В общем, нормальной семьи не видел. А когда ему было восемь лет, мама вышла замуж второй раз и родила еще ребенка. Ну и Коля сразу стал взрослым, самостоятельным и немного… лишним, что ли. Он катастрофически недолюбленный, недоласканный. Он до сих пор несколько холодный эмоционально. Но очень надежный, ответственный и патологически честный человек.

«Мой крестик, хочу – и ношу»

Вера получила диплом, поступила в аспирантуру, и решили они с мужем, что пора определяться с детьми. Но около полугода беременность не наступала. Не то чтобы очень сильно переживали, потому что есть люди, которые за ребенка и пять, и десять лет борются, и Вера сама таких знает. Но решили на всякий случай пойти к врачам – провериться.

Оказалось, что у мужа несколько диагнозов и очень плохие анализы, которые не давали нам ни одного шанса

– В итоге оказалось, что у мужа несколько диагнозов и очень плохие анализы, которые не давали нам ни одного шанса. Оба плакали. Он говорил, что понимает, как я хочу детей, поэтому предлагает расстаться, что я найду другого мужчину – более здорового, более подходящего. А я говорила, что люблю его и не брошу. Но моральное состояние было у меня, конечно, ужасным.

Вера не могла смотреть фильмы, в которых были дети. Потому что у них их быть не могло. Она отворачивалась, если видела на улице женщин с колясками.

– Мне казалось, если я посмотрю на этого ребенка, я его обязательно «сглажу», ведь я так завидую его маме! Хотелось просто подойти к стенке и начать об нее биться головой.

В этот момент Вера и начала обращаться к Богу. В своих первых, горьких и иступленных, как она сама говорит, молитвах просить Его о помощи.

Крестили ее еще в детстве, в пять или шесть лет, у ее кровати всегда стояли иконы, купленные в тот день. Но этим ее отношения с Господом исчерпывались.

– А тогда я надела свой крестик. Простенький, на веревочке, с которым меня крестили. Помню, сдаю экзамен в аспирантуре. Преподаватель смотрит на меня так внимательно. А у меня крестик из-под футболки высунулся на этой дурацкой веревочке с узелком. С одной стороны, неловко стало. А с другой – думаю: ну и что, мой крестик, хочу и ношу!

Мне кажется, что для человека, только-только ступающего на церковный путь, это уже был своего рода подвиг.

А Николай, муж Веры, даже не был крещен. И она его уговорила это сделать.

– Я аргументировала это тем, что даже не могу с чистой совестью просить Бога подарить нам ребенка, хотя бы подать записку о его здравии, – рассказывала она. – Он неверующий человек, но согласился. Наверно, по логике: «На войне все средства хороши».

«Мы им еще покажем!»

Николай руки не опускал, лечился.

– Всех мытарств перечислять не буду. Разные лекарства, процедуры, предложение делать операцию и наши размышления: делать – не делать…

Врач посоветовал и Вере сдать анализы – на совместимость. И вышло, что, помимо проблем супруга, они еще и несовместимы.

– Когда в очередной раз муж сдавал анализы, то заметил, как его лечащий врач быстро понесся на второй этаж к лаборантам. После чего Коля снова получил плохие результаты. У него закралось подозрение, что, возможно, врач диктует, что написать, чтобы просто не отпускать клиента. Лечение-то было платным.

В итоге Николай подумал и решил поменять клинику. В новом медицинском центре отношение было совершенно другим. Женщина-андролог, посмотрев результаты, сказала, что никакой у него не приговор, и всё еще возможно.

– Выйдя из кабинета, Коля крепко обнял меня и сказал только: «Ух!» Мол: «Мы им еще покажем!» Остается только догадываться, что творилось в его душе, сколько переживаний о собственной несостоятельности он перенес в себе! И буквально через пару месяцев я забеременела.

Со дня начала обследований и лечения прошло полтора года. А с крещения мужчины – девять месяцев. Не знаю почему, но мне это кажется если не знаковым, то всё равно не «проходящим». Вроде как женщина вынашивает ребенка девять месяцев. И с момента «зачатия» Николая как христианина прошло столько же. Но это так. Мои фантазии. Тем более что ко Господу это его пока не очень приблизило.

«Не надо, Господи, я сам!»

Первые две недели Вера не могла поверить этому их счастью. Что это вообще с ними происходит.

– Каждое утро я делала тесты на беременность и любовалась, как вторая полосочка становится всё ярче и ярче. Считала ли чудом? Знаете, скорее – нет. Но определенно – ответом на мои молитвы. Это было как ощущение победы. Мы смогли, мы добились! Мы же планировали, старались, шли к этому. Шли, шли и дошли. Как финиш марафона. Как учить, учить – и сдать экзамен. Как-то так.

Я спрашиваю про благодарность Богу, была ли она?

– Неприятно, конечно, это говорить. Но думаю, что особой благодарности не было. Просто радость, счастье, что добились своего. Муж в Бога не поверил. Знаете анекдот? Подъезжает мужчина к дому, а припарковаться нет места. И он: «Господи! Сделай так, чтобы место освободилось, пить брошу, курить брошу, по бабам гулять брошу». Тут перед его носом отъезжает машина. И он: «А, нет, нет, не надо, Господи, я сам». Так вот и мы с мужем.

У Николая семья неверующая. При этом если мама сама в храм не ходила, но к ходящим относилась лояльно (мол, кто-то верит, это их дело, нас это не касается), то дядя был всегда воинствующим атеистом.

– Я, когда увидела в их доме Библию с его едкими, желчными комментариями на полях, пришла в ужас. То есть он на полях Библии писал, что он думает по этому поводу, критиковал. Конечно, на Колю это повлияло. Хотя, я думаю, больше его воротит от обрядовой стороны: платочков, унылых длинных юбок. Ну и лицемерия церковного, а оно живо и поныне, как ни крути. Фальшивая вежливость, фальшивое смирение. Но это опять отступление.

«Так началась вторая история»

Беременность у Веры протекала идеально. Ни обычного для всех токсикоза, ни каких-то недомоганий, ни перепадов настроения, ни странных причуд из разряда «пойди туда – не знаю куда, принеси то – не знаю что».

Беременность у Веры протекала идеально. Ни обычного для всех токсикоза, ни каких-то недомоганий, ни перепадов настроения

– Песня, а не беременность. Первые полгода я ездила в университет, потом выходила только гулять. Зимой в безлюдном парке я ходила в шубе по одному и тому же маршруту и читала одну и ту же молитву – молитву супруги, имущей плод чрева. Дочка родилась в марте, точно в срок, день в день, как и предполагали. Сейчас, когда Валя уже подросток, для всех очевидно, что она – копия папы. Мало того что внешне похожа, у нее еще и папина походка, у нее даже чешется в том же месте на спине, где и у него. Ей и способности по папиной линии передались. Она занимается музыкой.

А тогда, когда девочка только родилась, это был настоящий праздник.

– Радость, счастье и немного удивление, как это такая дохлятина, как я (Вера очень стройная), смогла родить совершенно доношенного, полноценного, здорового ребенка. Который сразу разобрался, как сосать грудь. Я же сама не сосала. Я простудилась в роддоме, у меня были зеленые сопли, и мама сцеживала молоко, кормила из бутылочки. Рассказывала, как она долго и часто это делала, мыла. Нагоняла на меня ужаса. А я в любое время могла дать ребенку грудь и всё. И для еды, и для успокоения. У нее первые месяцы были такие полосочки на руках и ногах – как у колбаски. И щеки! И шевелюра темных волос. Валя родилась с волосами, не пять-десять волосинок, а прям шевелюра. Бабушки-дедушки очень рады были, что всё прошло благополучно. Привозили кучи распашонок, бодиков, пюрешек, игрушек: «Вер, ну как можно было не купить, смотри, он с клубничкой»; «Смотри, какие платьица, я выбирала какое, а потом думаю: дай, куплю всё!» Но физически они не помогали. Приедут, надарят, проведают, уедут. Но всё равно это была идиллия. Всё как я мечтала. Муж учился заочно и работал. Я возилась дома с дочкой. И никаких кардинальных изменений не предполагалось.

Валентину крестили. Крестной стала та самая подруга Веры по аспирантуре.

– Она тогда отнеслась очень ответственно, договорилась в своем храме, куда ходила. Она так бережно и немного нелепо держала Валюшу. У нее еще не было своих детей, и она так боялась ей что-то повредить.

Вот девочке уже год. Она перестала просыпаться ночью, и стало легче.

– И тогда у нас случилась одна-единственная незащищенная близость. Несмотря на диагноз мужа, мы всё же предохранялись. Хотя я и не ставила себе целью больше не рожать. Наоборот, я была готова родить футбольную команду. Но слишком маленькой была дочка. На мой полушутливый вопрос тогда: «Ты планируешь еще детей?» – муж также отшутился: «Да ты что, у меня ж бесплодие, и мы вообще несовместимы». Через неделю я сварила овсянку и села завтракать. Коля был в командировке. Ну и вот я ложку овсянки в рот – а она внезапно оттуда. Я всё поняла. И жутко растерялась. Не испугалась, а растерялась. Первого ребенка мы практически «взяли измором», вопреки, в борьбе, наперекор всем врачам, диагнозам, советам. А сейчас – как это вообще возможно? Мы не успели даже захотеть, а уже смогли. У мужа сначала – недоверие и шок. Потом принятие. Но спокойно, без эйфории, песен и разговоров с животом, как в первый раз. Но была поддержка. Заботился. Уговаривал по вечерам выйти погулять, хотя бы посидеть на лавочке. А еще меня очень поддержала та кума, которая сейчас в Николаеве. Так началась вторая история.

«У вас двойня!»

Вере было очень плохо. Ее круглосуточно тошнило, при попытке хоть что-то съесть – сразу рвало. За целый день она могла проглотить только горстку изюма или тарелку полужидкого картофельного пюре. Вместо того, чтобы поправляться, как все «нормальные беременные», она худела.

– Несмотря на беременность, я всё еще продолжала кормить дочку грудью. Я выходила с ней на прогулки. А у нас четвертый этаж без лифта. И тягала туда-сюда эту коляску. Перед дневным сном я ее укачивала по часу на руках. Было тяжело. Но я ж супергерой, я смогу! Родственники, конечно, были не в восторге, обвиняли мужа, жалели меня…

Однажды, когда Вера также укачивала девочку, она почувствовала, что у нее начало кровить. Позвонила на работу мужу, помчались в больницу.

– Там делают УЗИ (а уже под вечер, аппарат включили специально для нас) и сообщают: «У вас двойня!» Показывают на мониторе. Да, два. Сердца бьются в унисон, одинаково. Муж – с круглыми глазами. Я лежу на кушетке, он сидит на стульчике в углу кабинета, нам показывают изображение, мы таращимся на монитор и друг на друга. Но помню, что, несмотря на кошмарную тошноту (только что на пороге больницы меня под елками рвало, точнее, просто выворачивало пустотой и слюнями), я радовалась, когда показали эти сердца. Что они бьются, что они живые, что я их не потеряю. Но и растерялась, честно говоря. Просто лежала и думала: как я всё буду успевать? Трое малышей, и я одна с ними.

Веру положили в больницу, и она побыла там три дня. Говорит, что за год материнства ей очень этого не хватало – просто лежать. К ней приехал папа, она делилась с ним своими переживаниями. Что рук не хватит, еще чего-то. А он, как робот, повторял:

– Это счастье! Это счастье!

Во время второй беременности я еле ползала и весила около 35 килограммов. Шаталась на ветру

– Меня выписали, но тонус так и остался. И токсикоз тоже. Не могла ни есть, ни чистить зубы сладкой пастой. Я вообще еле ползала и весила около тридцати пяти килограммов. Шаталась на ветру.

Я слушала ее и думала: «Как такое возможно? Тридцать пять». Но посмотрела опять на фото Веры – она и так как тростинка. Да я и сама после рождения нашей старшей дочери Варвары весила тридцать девять.

– На семейном совете решили, что муж уволится и будет сидеть с дочкой, – рассказывала она. – А он только дипломировался (рассказывал дипломную работу дома нараспев, укачивая Валю – учил так). Незадолго до этого его позвали друзья на новую работу, там он стал неплохо зарабатывать. Лучше, чем всё, что было до этого. И пришлось всё оставить… Мой папа только-только вышел на пенсию, но продолжал работать на заводе. Вот он нам и выделил ежемесячное пособие из своих возросших доходов. Это, конечно, не очень правильное решение. Было бы гораздо лучше, если бы мне помогала мама или свекровь. Мне так кажется. Но моя мама в это же время переживала череду операций с итогом в виде калоприемника. А свекровь только-только стала восстанавливаться после операции по онкологии. Помощников руками у нас не было. Так что, конечно, большое спасибо, что мой папа предложил такую помощь. Без этого, если бы муж не помогал мне, а работал, я бы просто не доносила. Я еще долго после этого говорила, что внука дедушка купил себе в рассрочку. Он потом и стал его крестным. Но этот же денежный вопрос сильно штормил нашу семью морально. Мама всячески унижала меня и особенно – мужа. И по этому поводу, и вообще из-за всей ситуации. Но представьте себя на ее месте. Ее ненаглядный единственный цыпленочек, которого она так тяжело растила (травмы, болячки), решает выйти замуж. Ну ладно. Потом эта худенькая хрупкая Вера решает завести ребенка. Уже стресс. Потом Вера родила и вроде бы можно успокоиться, как тут она опять беременна! Этот ужасный Коля ее не бережет, не любит, пылинки не сдувает. И сколько так будет продолжаться?

«Как один ребенок? Где второй?»

С горем пополам доносила Вера свою вторую беременность до первого скрининга и планового УЗИ.

– И тут нам сообщают, что ребенок один. Как один?! Где второй?!

Растерялась даже наблюдавшая меня гинеколог: «Но у тебя же в обменной карте в протоколе УЗИ стоит двойня! Что же мне теперь писать?». На мой дурацкий вопрос: «А может быть такое, что второй плод замер и рассосался?» – ответила: «Исключено!». По прошествии времени я думаю так. Аппарат при нас включили, он еще, возможно, не прогрелся или не настроился. И это была аппаратная ошибка, когда изображение задвоилось. Ведь говорили же, что сердца бьются одинаково и дети лежат одинаково.

А в духовном плане Вера считает это таким испытанием на прочность. «Проверкой на вшивость»:

– Мечтала о детях, о большой семье? Молилась? Просила Бога? На – получай! Потянешь?

Не успели пережить «исчезновение» одного малыша, как пришли результаты скрининга. А там – высокий риск рождения ребенка с синдромом Дауна.

– И всех начало штормить снова, – рассказывала Вера. – Один исчез, здесь – синдром. Мама мне про аборт прямо не говорила. Но высказывания вроде «Десять раз подумай», «Таким детям у нас никаких условий нет», «Ты угробишь и старшую дочку», «Вся твоя жизнь будет вокруг инвалида» были. Конечно, я переживала. Муж сказал один раз: «Значит, такого заслужили!» И как припечатал! Предлагали мне в больнице сделать амниоцентез, чтобы всё точно узнать. Я отказалась. Во-первых, я боялась, что на фоне повышенного тонуса эта процедура может спровоцировать выкидыш. Во-вторых, зачем его делать? Ребенка я бы оставила в любом случае.

И снова для Веры это была как будто проверка:

– Второго потянешь? Ага, потянешь. А если двойня, потянешь? Ага, согласилась. А если больной ребенок? Не отступишь?

– Это, конечно, малодушно звучит, но я, честно говоря, просто надеялась, что «пронесет» с синдромом Дауна. Я думала, что результат с процентами – это же какая-то формула, возраст, рост, вес, не знаю, что еще, там много факторов. И как у любых расчетов, могут быть погрешности. И потом, первые месяцы мне реально было очень плохо. Мысли были, как не хлопнуться в обморок на улице, как съесть и не вырвать хоть что-то, как доносить, чем занять дочь. Насущные мысли. Я и двойни не боялась, а просто думала, как буду всё успевать. Я уже размышляла о двухъярусной кровати, двойной коляске, измеряла дверные проемы, смотрела, как кормить грудью двух сразу. То есть я получала какую-то информацию и думала: «Так, что мы с этим будем делать?». Потом получала другую и думала: «А с этим что мы будем делать?».

Мне кажется, это было самым правильным.

«Скорее у папы проблемы»

К четвертому месяцу Веру начал немного отпускать токсикоз, и она наконец-то стала есть. Не поправилась, но хотя бы перестала худеть. Тут, я думаю, всплакнули многие беременные.

– Тонус был у меня всё время. И я часто думала, насколько недоношенным будет мой ребенок. Если родится прямо сегодня? А если через неделю? И молилась всё той же молитвой. Я не была воцерковленным человеком, не ходила в храм. Просто выучила одну эту молитву и молилась ею. Только на словах: «Избави меня от болезней непосильных», всегда останавливалась и думала: «Да всё равно, что со мной, только бы доносить до положенного срока!».

На втором плановом УЗИ сказали, что, скорее всего, будет мальчик. Потом назначили гормональную поддержку, стало чуть легче.

– Наш сын Петя родился после обеда в Сочельник, шестого января, на тридцать девятой неделе беременности. Роды были стремительными, менее двух часов. Мне не успели даже замерить давление и заполнить бумаги… Мы с мужем рассмотрели его и ничего подозрительного не заметили. Только сосудистый рисунок на лобике в виде трех полосочек. «Давай спросим у врача, чтоб наверняка». Пошел муж: «Нет ли подозрения на синдром Дауна?». Врач, полистав обменную карту, в шутку сказала, что с такими вопросиками тут скорее у папы надо подозревать проблемы, а ребенок здоров.

Никакого синдрома Дауна у мальчика и правда не было и нет. Только на этом испытания не закончились.

«Вера такое отчебучила»

В первый день после родов у женщин часто болит и ноет всё, но к вечеру боль внизу живота и дальше стала у Веры нестерпимой. Она решила сходить в душ и поняла, что с огромным трудом передвигает ноги.

– Но кое-как доползла. А вот в душевую кабинку пришлось эти ноги переставлять руками. Сами они не поднимались. Что за фокусы? Приползла обратно, попросила у медсестры обезболивающий укол. Когда показала, где болит, она почему-то обеспокоилась и позвала врача. Они заподозрили разрыв связок лонного сочленения. Категорически запретили вставать, ходить, сказали пользоваться уткой и перевязаться туго пеленкой, чтобы не перекосить тазовые кости. Ну и ждать травматолога.

7 января, праздник Рождества Христова, Вера встретила на каталке по пути в рентген-кабинет

Седьмое января, праздник Рождества Христова, Вера встретила на каталке по пути в рентген-кабинет.

– Вместе со мной была бабулька, которая пошла в церковь и упала по дороге. Итак, у меня разрыв связок. Мне заказали специальный корсет, ходить в нем больше месяца. Из роддома я вышла спустя пять дней на костылях. И тут не могу не вернуться к тому моменту, когда я, молясь, добавляла от себя: «Да всё равно, что со мной, главное, чтоб ребенок был здоров». Нет, не всё равно, что со мной. Зря я тогда переиначивала молитву. Но кусать язык уже поздно.

Николаю опять пришлось взвалить на себя всё в доме. Старшую дочку, которой был год и девять, новорожденного сына. И всё-всё остальное.

– А я могла только кормить грудью, срезать ноготки и пару раз дойти на костылях до туалета и обратно. Мама моя тогда обвиняла всех и вся.

Однажды, когда они с папой приехали нас проведать, она зашла в зал (где был наш диван и кроватка сына), издали кивнула: «Ага» – и прошла прямиком в детскую к дочке. Она не захотела даже подойти к Пете – виновнику всех наших «приключений». Сейчас она любит его так же, как и Валю. Но ей пришлось пройти большой путь внутреннего принятия того, что у меня двое детей. Она сама – единственный ребенок. Я – единственный ребенок. Такая установка со времен бабушки. И тут наш сын ломает все стереотипы просто как стекло! Во-первых, он мальчик! Что это за существо такое инопланетное – новорожденный мальчик? Во-вторых, он второй! Как второй, зачем второй? Ни мама, ни мамина мама с такой ситуацией не сталкивались. Более того, всю жизнь на словах парафинили тех, у кого так получилось: «Рожают как кошки. Головой не думают». И тут их Вера такое отчебучила. У мамы в голове была другая картинка: что я стану ученым, буду сидеть в лаборатории в белом халатике, вся такая умная. А я второй раз беременею, сижу дома, тупею (она так говорила), вся в пюре из брокколи и памперсах. Не этого она хотела для меня. Кстати, бабушка у прабабушки тоже одна. У нее еще была сестра, но умерла в 1945 году от осложнений дифтерии. Но там война, конечно. Прадедушка пропал без вести.

Хотя я понимаю, что второй ребенок – это не подвиг и не много! Я не то чтобы горжусь или ношусь с этой информацией. Но, помню, родители приехали нас проведать, и мы гуляли в парке. Сын в коляске, дочка за ручку. А мама идет и говорит: «Надо же, у Веры двое детей. В голове не укладывается». Понимаете? Они уже не первый месяц рядом, а у нее всё не укладывается!

«На мне это зло закончилось!»

Беременеть Вере больше нельзя. После разрыва связок сама она не родит. Они срастаются, но уже не эластичны настолько, чтобы кости таза могли разойтись в родах. Точнее – забеременеть и выносить можно, а родить – нет. Выход один – кесарево. Но у Веры больное сердце. Это врожденное.

Я – первое у нас в семье поколение, кто не делал аборты и не будет

– И хотя с беременностью мне даже лучше, диафрагма поднимается, клапан прикрывается, но муж очень переживает за меня. Помнит, как тяжело я второй раз ходила. И боится, что, если мне кесарево будут делать, я могу умереть от наркоза. А он останется один с тремя детьми. Короче, он твердо сказал, что мы план выполнили – и точка. Теперь Коля не допускает ни одного шанса. Я одно время его очень уговаривала. Но не могу же я его заставить! И обмануть не могу. Я много говорила с Богом на эту тему. Жаловалась. Просила. Но остается смиряться! И в конце концов мне однажды пришла мысль, что вот ты, Вера, покажи сначала, как ты имеющихся детей воспитала, а потом проси еще. А воспитание, конечно, не идеальное. Но, если опять же чудом и Божиим Промыслом забеременею, я буду рада. Молиться буду. Вынашивать, кесарево делать. Никаких абортов! Я – первое у нас в семье поколение, кто не делал аборты и не будет. И детям своим сказала: «Да, может произойти всякое. И не с теми, и некстати. И замершая беременность, и выкидыш. Но сознательно, чтобы никто не смел делать аборт и посылать жену!» На мне это зло закончилось. Бог даст – навсегда. Дети мне не один раз «закидывали удочки». Просили братика или сестричку, особенно дочка. Своих мечтает она то пять, то семь, то двенадцать. Муж за голову берется.

А сын хочет исключительно «пацанов», команду. Ему старшая сестра надоела своими поучениями, наверное. Посмотрим, как сложится. Это они пока так говорят. И, знаете, я как-то всё думала, что раз Петя такой незапланированный, «подарочный», действительно – данный Богом, то у него будет какая-то особенная судьба. Что-то должно в нем проявиться необычного. Сейчас это самый обычный мальчишка, не слишком прилежный в учебе, любитель погонять на велосипеде. Разве что он с детства имеет на некоторые вещи собственный взгляд. Например, узнав историю об Авеле и Каине, он посчитал неправым… Авеля, убившего в качестве жертвы овечку. Ни мои доводы, ни аргументы крестной не могли его переубедить: «Каин был хороший, потому что принес овощи-фрукты, а Авель плохой, потому что убил овечку». Но всё будет ясно потом. История наша закончится только тогда, когда мои дети проживут свою жизнь целиком, оглянутся и сделают какие-то свои выводы. Могу только сказать, что то время моих беременностей было временем максимального напряжения моих сил: и физических, и моральных. Но сейчас оно мне кажется самым прекрасным и непраздным, что ли.

Путь смирения

Я слушаю Веру, и мне кажется, что путь, по которому она идет, – это именно путь смирения и веры. На то она и Вера. Хотя сказать, что она прямо сразу ринулась к Богу, нельзя.

– Первая исповедь и Причастие у меня случились года через полтора после рождения сына, – рассказывала она. – Это был Покров Богородицы, октябрь. Я к этому очень долго шла. Уже и настроюсь, и подготовлюсь. А потом то просплю, то испугаюсь, то трамвай не пришел, то дождь/снег, то с полдороги заверну обратно. Тяжело было себя перебороть. Очень сильно боялась. Даже не знаю – почему. Прямо панический страх накатывал. Наверное, какое-то влияние бесовское было, а я не понимала, а сопротивляться не могла. Думала: ну не сегодня, значит, не сегодня.

Когда Вера смирилась, что рожать она больше не будет, то стала думать об усыновлении. Муж хорошо зарабатывал, она тоже вышла на работу. Можно было бы попробовать. Но тут стала сдавать бабушка – мама ее отца. И Вера вынуждена была уйти с работы, чтобы ухаживать за ней. А потом началась СВО.

– И смиряйся, Вера, дальше. Теперь мечтаю об ораве внуков. Готова быть идеальной бабушкой, вязать носки, печь пирожки, водить на кружки, читать, развивать, развлекать, всячески подставлять плечо взрослым детям. Вот такие мечты.

Чтобы закончилась война

А еще Вера мечтает, чтобы закончилась война. Всё это время они находятся в своем родном Донецке. Они его любят и не хотят никуда уезжать. И у них здесь та старенькая бабушка с диабетом и деменцией, за которой больше некому следить.

– Кроме моего папы у нее была дочь, которая умерла недавно в Харькове от рака. Как раз всё это началось, у них там не было врачей по ее профилю, а искать что-то в другом городе у нее уже не было сил. У нее есть еще дети. Сын – военный. На момент начала СВО он уже был в отставке, бежал с семьей в Германию. Дочь еще, кажется – в Грузии. Точно не знаю, мы не общаемся. Они все за бабушкой точно следить не будут. Остаемся мы. Уехать с ней – всё равно вольной птицей не станешь. Ее надо контролировать, кормить, колоть инсулин, давать таблетки. Страшно ли нам здесь? Сейчас не так уже. Летом двадцать второго было страшно. Стояли по четыре часа в очереди в подвал, где тонкой струйкой можно было набрать водопроводной воды. А две недели были совсем без воды. Потом она шла пару часов раз в три дня. Набрать запас, искупаться всем, помыть посуду, забросить стирку. Сейчас идет каждый день вечером – ура! Часто были прилеты у нас, слышали свист, сидели в прихожей. Дочка каждый раз бежала, брала кролика из клетки, сидели с ним. Читали 90-й псалом. Жить в войне тяжело. Только молитва и помогает. Муж на работу – я Псалтырь читать. Или 90-й псалом раз за разом. Потому что переживаю до холода в животе. Всё валится из рук. И понимаешь, что от тебя ничего не зависит. Только молиться и можешь. Но в таком натянутом нерве долго находиться невозможно, привыкаешь, притупляется всё. До нового обстрела, нового страха. Детям не очень хорошо. Они учатся дистанционно уже очень долго. Сначала ковид, потом война. Сын, как ушел в конце первого класса весной на дистанцию, так и учится дома. А он уже пятый класс закончил. Онлайн-уроки то есть, то нет. Было как-то занятие по интернету. Все сидят с включенными камерами. Тут летит самолет прямо над домами – наш. Звук громкий – страшно. Половина детей срывается под стол, в коридор, кто куда, прятаться. А половина – к окнам, смотреть самолет, поскольку он же наш! Российский! Учитель в чате: «Дети, где вы?» А детей как ветром сдуло… У дочки занятия в музыкальной школе, и приехала к нам новая преподаватель. Как раз работала наша арта. А она, непривычная к таким звукам, полезла под стол. А дети ей: «Это наши, не бойтесь, вылезайте». Такая вот учеба. Один учитель тяжело ранен, другой – контужен. Вообще, много могу рассказать. Таксист знакомый попал в плен, его пытали, перерезали сухожилие на руке, вернулся, работать не может. Двое знакомых погибли при обстреле в Донецке, прям в машину попало. А школа… Сейчас говорят, что с сентября выйдем. Аж не верится. А недавно осмелились съездить в филармонию. Вот особенно жалко почему-то актеров театра и филармонии, которые воюют. Их мобилизовали как-то быстро. Многие погибли. А я всё думаю: «Ну вот зачем? Ну какие из скрипачей и пианистов вояки?..» Сегодня были в парке. Война вырабатывает привычку жить одним днем. Если что-то хочешь сделать – сделай прямо сейчас: неизвестно, как будет дальше. Вообще, читая Библию, историю, понимаешь, что войны были всегда, вопрос времени. Мирного времени было уже очень много. И если моя прабабушка попала под колесо войны, чем я лучше?

Война вырабатывает привычку жить одним днем. Если что-то хочешь сделать – сделай прямо сейчас: неизвестно, как будет дальше

Вера присылает мне видео, на котором ее дочь Валя поет. На украинском языке.

– Мы в Донецке не ненавидим украинский певучий язык и поем и на нем тоже. Это мое любимое дочкино исполнение, потому что здесь она «раскрывается», обычно она очень сдержанна.

Я смотрю, слушаю. Красивая девочка поет красивую песню на красивом языке. О маме, ее наставлениях, о непослушной дочке, о лихом парне, о первой, наверное, любви, о первых поцелуях. Я не очень понимаю язык, но мне кажется, что об этом. Девочка из Донецка поет на украинском. И как будто и нет никакой войны.

Как же так вышло, что грохочет кругом?!