К вопросу о происхождении этнонима «русь»

Сайт «Православие.ру» продолжает публикацию фрагментов книги церковного историка и канониста протоиерея Владислава Цыпина «История Европы дохристианской и христианской».

Похороны знатного руса в Булгаре. Художник: Генрих Семирадский, 1883 г.     

Предыдущие фрагменты:

• Норманисты и антинорманисты. Трехсотлетний спор
• Призвание Рюрика
• Восточные славяне в предысторическую эпоху и их верования
• Царство Самуила и Болгарский Патриархат в его пределах
• Ересь богомилов

Ключевое значение в комплексе проблем, возникающих при интерпретации летописного рассказа о призвании Рюрика, имеет вопрос о происхождении и дальнейшей эволюции этнонима «русь».

Необходимо прежде выяснить, кем были эти пресловутые варяги

Поскольку в «Повести временных лет» говорится об обращении посланцев славянских и финноязычных северных племен к варягам, необходимо прежде выяснить, кем были эти пресловутые варяги. Дело в том, что нет памятников, современных этому событию, в которых бы были упомянуты варяги: ни славянских, что вполне объясняется тем, что славянская письменность тогда, в середине IX века, лишь создавалась, ни скандинавских, ни континентальных западноевропейских, ни византийских, ни арабоязычных. Первое упоминание о варягах встречается в сочинении хорезмийского писателя Аль-Бируни «Обучение началам астрономической науки», написанном в 1024-м г.:

«От [океана] отделяется большой залив на севере у саклабов [славян] и простирается близко к земле булгар, страны мусульман; они знают его как море варанков, а это народ на его берегу»^[1].

И как заметил, комментируя этот текст, А. Л. Никитин,

«именно славяне и только славяне называли в ту пору Балтийское море Варяжским, от них Аль-Бируни, вероятно, и узнал о существовании этого моря, а значит, и о самих ‟варанкахˮ. Тождество ‟варанковˮ с варягами в науке общепризнано»^[2].

От летописной истории о призыве варягов книгу Аль-Бируни отделяет полтора столетия. Ряд других письменных свидетельств о варягах относится к более позднему времени, хотя они датируются тем же XI веком. Хронист второй половины XI века Иоанн Скилица первым из византийских авторов упоминает варангов, которых он считал кельтами, помещая под 1034 г. сообщение о том, как один воин из отряда варангов, квартировавшего в Малой Азии, попытался совершить насилие над местной женщиной, а та заколола его мечом, вырванным из рук насильника. Восхищённые ее храбростью сотоварищи убитого отдали женщине его имущество, а его тело выкинули, не пожелав его похоронить.

Русский византолог В. Г. Васильевский находил, что греческое название «варанги» (Βάραγγοι) образовано от «фаранги» (ϕάραγγοι), что значит «франки» и от «маранги» Μαράγγο (пришельцы с моря), но большая часть историков и лингвистов считают, что греческое слово «варанги» представляет собой трансформацию славянского «варяги». Упоминаемое в исландских сагах, записанных в XII столетии, слово væringjar используется для обозначения наемников с севера, состоящих на службе у ромеев. В свете сказанного весьма сомнительно, что в IX веке, когда призваны были славянами и чудью «варяги», соответствующее слово существовало в каком-либо языке, и что уже тогда имелся самый этот вид службы, тем более – что тогда был народ с таким этнонимом. Русские летописцы употребляли этот термин ретроспективно, в предположении, что варяги XI и XII века – их современники – существовали и двумя столетиями раньше, во времена Рюрика.

О том, что «варяги» – это не этнос, но профессия, свидетельствуют исландские саги

На самом деле так не называл себя ни один из скандинавских, балтских, славянских или угро-финских народов, обитавших по берегам Балтики. Но это и не экзоним, который бы употреблялся по отношению к скандинавам, с которыми ряд авторов отождествляет варягов, у славян, ромеев или западных европейцев, потому что там, где они упоминаются, речь идет о наемных воинах, иными словами, «варяги» – это соционим. О том, что «варяги» – это не этнос, но профессия, недвусмысленно свидетельствуют исландские саги. Так, в «Саге о Ньяле» ведется рассказ о том, как исландец Кольскегге в 990-е гг.

«отправился на восток, в Гардарики (Русь), и пробыл там зиму. Оттуда он поехал в Миклагард (Константинополь) и вступил там в варяжскую дружину. Последнее, что о нём слышали, было, что он там женился, был предводителем варяжской дружины и оставался там до самой смерти»^[3].

А в «Саге о людях из Лососьей долины» первым исландцем, ставшим варягом, назван Болли:

«После того как Болли провёл зиму в Дании, он отправился в дальние страны и не прерывал своего путешествия, пока не прибыл в Миклагард. Недолго пробыл он там, как вступил в варяжскую дружину. Мы никогда не слышали раньше, чтобы какой-нибудь норвежец или исландец до Болли, сына Болли, стал дружинником короля Миклагарда (Константинополя)»^[4].

В этносы, будь то французский, чешский или монгольский, равно как исландский и датский, не поступают, но можно было стать варягом, наемным воином, поступив на службу к «королю Миклагарда», то есть Императору ромеев.

Отождествление варягов с викингами лишено оснований. Викинги – это морские пираты родом из скандинавов, а варяги – наемные воины

Встречающееся в исторической литературе отождествление варягов с викингами лишено оснований. Викинги нередко становились варягами, иногда и варяги принимались за ремесло викингов, но викинги – это, выражаясь приблизительно, морские пираты родом из скандинавов – норманнов, данов и, реже. свеев, или шведов, в иных случаях селившиеся на захваченных ими прибрежных землях, вроде французской Нормандии, а варяги – наемные воины, чаще всего, судя по известному происхождению некоторых из них, родом из Скандинавии, но также и из англо-саксов – варяги зовутся «свее, друзии же урмани, аньгляне, инеи и готе»^[5], из кельтов, из славян, из балтов и из угро-финских народов.

Популярная в антинорманистской школе версия о преимущественно славянском происхождении варягов восходит к Сигизмунду фон Герберштейну, родом из словенцев, который в первой половине XVI века много лет находился в России с дипломатической миссией, представляя в Москве интересы Священной Римской Империи германской нации. В составленных им «Записках о Московии» он писал, что, поскольку русские

«называют Варяжским морем Балтийское», то

«вследствие близости князьями у них были шведы, датчане или пруссы. Однако с Любеком и Голштинским герцогством граничила когда-то область вандалов со знаменитым городом Вагрия, так что, как полагают, Балтийское море и получило название от этой Вагрии; так как… вандалы тогда не только отличались могуществом, но и имели общие с русскими язык, обычаи и веру, то, по моему мнению, русским естественно было призвать себе государями вагров, иначе говоря, варягов, а не уступать власть чужеземцам, отличавшимся от них и верой, и обычаями, и языком»^[6].

В этом замечании Герберштейна имеются очевидные ошибки. Вагры были и в самом деле западнославянским племенем из союза ободритов, в то время как вандалы – это германцы, которые, покинув свою родину, отправились далеко на юг и в конце концов обосновались в Африке, где были разбиты и почти поголовно истреблены армией св. Юстиниана. Происхождение правящей на Руси династии от вагров – это слишком смелая гипотеза. А этимология слова «варяги», имея в науке разные гипотетические варианты: от эстонского слова varas, что значит «разбойник», откуда будто бы пошло и русское слово «вор»; из кельского var («вода»); от этнонима «франк», – наиболее убедительным образом выводится из древнегерманского wara (присяга, клятва), откуда происходит древнескандинавское vár, что значит «верность, обет», и váringr (воин, давший присягу верности). Из скандинавского váringr образовано уже славянское и русское «варяг» – по той же модели, по которой из древнешведского слова stang (знамя) образовано славянское «стяг»^[7].

Таким образом, упоминание в Начальной летописи посольства к варягам содержит лишь самую приблизительную отсылку к совокупности народов, из которых в пору написания «Повести временных лет» рекрутировались варяги и которую летописец ретроспективно относит ко времени призвания Рюрика. Больше света для прояснения вопроса о происхождении родоначальника правящей династии проливает упоминание в этом контексте «руси», потому что по поводу этого слова мы не сталкиваемся с хронологической проблемой, как в случае с «варягами», которые не зафиксированы ни в одном памятнике, созданном до начала XI века. Утверждение А. А. Шахматова, что

«русь – это те же норманны, те же скандинавы; русь – это древнейший слой варягов, первые выходцы из Скандинавии, осевшие на юге России раньше, чем потомки их стали оседать на менее привлекательном и болотистом славянском севере»^[8],

верно в хронологическом и до известной степени в географическом плане, но, ввиду отсутствия варяжского этноса, нуждается в ряде этнологических уточнений.

Обратимся к источнику: посланцы от славян и «чуди»

«идоша за море к варягом, к руси. Сице бо звахуть ты варягы русь, яко се друзии зовутся свее, друзии же урмани, аньгляне, инеи и готе»^[9].

На первый взгляд, смысл написанного ясен и однозначен. Русь – это один из варяжских народов, подобно свеям, то есть шведам, норманнам (в данном случае это не обобщенное наименование северных скандинавских германцев, но конкретнее – норвежцев), англам, которые, несомненно, обретались в немалом числе среди варягов-наемников, но принадлежали не к северогерманским, или, что то же, скандинавским народам, а к западным германцам. В Летописи упомянуты также готы, под которыми нужно подразумевать не классических древних вестготов и остготов, давно покинувших север, а жителей острова Готланд, которые ныне составляют часть шведского этноса, но в раннее Средневековье определенно отличались от «свеев», как особый этнос. Этноним «готы» не случайно относится как к готам, завоевавшим Италию и Испанию, так и к жителям Готланда – в свое время, при переселении классических готов из Скандинавии на южный берег Балтики, откуда они двинулись дальше на юг, в степи Северного Причерноморья, промежуточной остановкой был как раз Готланд, так что в готах IX века можно видеть некий остаток готского народа, в массе своей захваченного порывом переселения в теплые края. Из скандинавов в летописной фразе опущены только даны, или датчане.

Но для буквального понимания этого текста возникает непреодолимое затруднение в отсутствии каких бы то ни было скандинавских русов в современных «Повести» и позднейших скандинавских источниках. Зато этнонимы, экзонимы и топонимы «русь», или, в византийских источниках, «росс», в изобилии присутствуют на юге Восточноевропейской равнины. Затруднение с поисками северных скандинавских «русов» чаще всего решается чрез прямо противоречащее смыслу сказанного в «Повести» отождествление «русов» со шведами, тем более что по-фински и по-эстонски Швеция называется «Руотси», что многими исследователями рассматривается как финноязычная основа славянского слова «Русь». Едва ли имеет смысл в настоящем историческом и этнологическом, а не чисто этимологическом контексте воспроизводить аргументацию в защиту такой этимологии этнонима «русь», хотя бы уже потому, что она включает очевидно ошибочное отождествление летописной руси со свеями (шведами).

Между тем, чтобы попытаться выйти из спекулятивного тупика, в экзегезе летописного текста стоило бы уделить внимание написанному в «Повести» далее:

«И изъбрашася трие брата с роды своими, и пояша по собе всю русь, и придоша къ словеномъ»^[10].

К славянам отправились три брата со своим родом, взяв с собой «всю русь». Если русь – это целый скандинавский этнос, то в середине IX века имела место миграция колоссального масштаба, – целый народ отправился в чужую страну, и событие это просмотрели все источники, кроме нашей Летописи, и то вскользь упомянувшей о нем два века спустя. Но переселение «всей руси» обозначено в «Повести» всего лишь как путешествие, в которое отправились три брата со своим родом. Предположение, что родом здесь названа дружина, лишено оснований: люди одного рода могли составлять дружину, но понятия эти совсем не тождественны. В то же время род – это, конечно, не народ, или этнос, а малочисленная популяция, имеющая общего родоначальника, и в то время как у племени такой родоначальник в иных случаях является реальным, а в других – мифическим лицом, род у разных народов насчитывает около сотни, реже – несколько сотен лиц, родственные взаимосвязи между которыми хорошо известны сородичам, и в таком случае наименование «русь» применительно к роду Рюрика – это не этноним, но нечто скорее похожее на родовую фамилию.

Наименование «русь» применительно к роду Рюрика – это нечто похожее на родовую фамилию

В то же время многочисленные упоминания в разных памятниках о руссах, или россах, обитавших на юге, в бассейне Черного моря, при том, что слово «россы» представляет собой греческую трансформацию слова «русь», дают повод предполагать, что мы имеем все же дело с этнонимом «русь». Самым ранним и при этом точно датированным документальным свидетельством о существовании южных «россов» служит запись из «Бертинских анналов», помещенная под 18 мая 839 г.: в ней речь идет о послах Императора ромеев Феофила, прибывших к Императору Людовику Благочестивому. Феофил

«также послал с ними тех самых, кто себя, то есть свой народ, называли Рос, которых их король, прозванием каган (возможно, правитель хазар, но этот титул мог быть перенесен и на других правителей – В.Ц.) отправил ранее ради того, чтобы они объявили о дружбе к нему [Феофилу], прося посредством упомянутого письма, поскольку они могли [это] получить благосклонностью Императора, возможность вернуться, а также помощь через всю его власть. Он [Феофил] не захотел, чтобы они возвращались теми [путями] и попали бы в сильную опасность, потому что пути, по которым они шли к нему в Константинополь, они проделывали среди варваров, очень жестоких и страшных народов. Очень тщательно исследовав причину их прихода, Император [Людовик] узнал, что они из народа свеонов (eos gentis esse Sueonum), как считается, скорее разведчики, чем просители дружбы того королевства и нашего, он приказал удерживать их у себя до тех пор, пока смог бы это истинно открыть»^[11].

Иными словами, упомянутые в «Бертинских анналах» посланники прибыли к Императору Людовику из Русского каганата, расположенного где-то на юге Восточной Европы, оказавшись при этом по происхождению свеонами, то есть шведами, каковыми вполне могли не быть действительные россы, каганат которых они представляли. Г. В. Вернадский исходит из версии о существовании самостоятельного Росского каганата с центром в Тмутаракани^[12].

Разрешением недоумения, возникающего при сопоставлении источников, в которых упоминаются «русь» и «россы», обитавшие на значительном удалении друг от друга, может быть предположение, что с существовавшим на рубеже эр народом или племенем, носившим это название, произошла та же драматическая история, что и с рядом славянских племен в более позднюю эпоху, при Великом переселении, в результате чего появились тождественные этнонимы у племен, обитавших в удаленных друг от друга регионах: северяне на левобережье Днепра и северяне, обосновавшиеся на востоке Балкан, поселившиеся рядом с ними смолинцы, смолинцы, оставшиеся в Полабье, и смоляне, давшие название городу Смоленску, полесские дреговичи и обитавшие близ Фессалоники драгувиты. Нечто подобное произошло и с северной русью: «за морем», предположительно в Скандинавии, от нее осталась лишь малая часть – род Рюрика, а основная масса этноса еще до Великого переселения, вероятно, вместе с готами, перебралась на остров Готланд, затем – на южный берег Балтики и оттуда уже на юг Восточной Европы, в среднее Поднепровье, в Крым, на Таманский полуостров и на Балканы. Подобно аланам, фрагменты этого народа были занесены и на европейский Запад. В ходе Великого переселения изначальная «русь», раздробившаяся на юге Восточной Европы, в одних своих осколках сохранила северогерманское наречие, а в других подверглась славянизации или иранизации. На северо-востоке Хазарского каганата одни россы могли оставаться носителями языка предков, а другие, и по логике вещей их было большинство, усвоили один из языков, распространенных в этом регионе – самый распространенный там славянский, но также хазарский или аланский. Исламские авторы, отмечающие тесное соседство ас-сакалиба (славяне) и ар-рус, четко различая эти два народа, различают их не по языку, а по социально-политическому статусу и по культурно-бытовым особенностям. В любом случае, тесно общаясь между собой, ар-рус и ас-сакалиба обходились без переводчиков-толмачей.

Тесно общаясь между собой, ар-рус и ас-сакалиба обходились без переводчиков-толмачей

В эпоху, последовавшую за Великим переселением, русы вместе с выходцами из иных скандинавских, балтских и западнославянских родов стали осваивать торговый маршрут, впоследствии названный «путем из варяг в греки», и параллельно путь на исламский Восток – от Финского залива и Ладоги до верховьев Волги и вниз по Волге до Каспия. Часть первоначальной руси осела на восточном берегу Балтики и на севере Восточно-Европейской равнины, на Карельском перешейке, в Приильменье и по берегам Волхова, в соседстве со значительно превосходившим их численностью местными финноязычными и балтскими племенами, кривичами и словенами – переселенцами из Поморья и берегов Эльбы и Одера, так что к IX веку за морем, на родине предков, из них предположительно остался один только род Рюрика.

Помимо археологических находок, свидетелем пребывания руси в разных регионах служит топонимика. Один из правых притоков Днепра называется Рось, на берегу Дуная в Болгарии стоит город Русе, ‎Константин‏ ‎Багрянородный‏ ‎упоминает‏ ‎на ‎славянских ‎Балканах‏ ‎X ‎в. ‎города‏ ‎Раусий, ‎Росса и ‎Русиан;‏ ‎река Русова впадает в Днестр около Ямполя, в центральной Европе, в Нижней ‎Австрии, есть ‎река‏ ‎Рус, а ‎в‏ ‎Чехии ‎– город‏ ‎Русовце. В связи с призванием Рюрика особенный интерес представляет топонимика на земле словен, где присутствуют такие поселения, как Старая Руса, Порусье, Русыня на Луге, Русська на Воложьбе и несколько других с корнем «рус». Независимо от этимологии этнонима «русь», все известные варианты которого, от финского названия Швеции «Руотси» или от шведского Рослагена – топонима, появившегося чрез несколько веков после появления этнонима «русь», представляются спорными, этот топоним характерен для территории, где тесно контактировали автохтонные финноязычные народы – суоми, емь, карелы, вепсы, ижора, водь – с поселившимися там восточными славянами – словенами, пришедшими из современного польского Поморья, и кривичами, обосновавшимися на севере своего ареала, близ озер Чудского и Псковского и реки Великой. И уже вслед за славянами в этот край, равно как и на верховье Волги, в землю народа мери, стали приходить «находники» из-за моря, позже названные варягами.

Некую часть их составляла «русь», язык которой, принадлежа к северогерманской семье, в то же время имеет, судя по фонетическим особенностям ономастики – по известным из Начальной летописи именам первых русских князей и их бояр и дружинников – черты, отличающие его от древнескандинавского языка, из которого произошли древнедатский, древнешведский, древненорвежский и древнеисландский языки. Лингвистических данных недостаточно, но вкупе с историческими фактами, опираясь на них, можно предположить, что этот язык изначальной руси представлял собой наречие, занимавшее место между древнескандинавским и восточногерманским праязыком, из которого произошел готский язык, и что поэтому летописная русь вышла не из Рослагена или Рудена, а из Готланда, в свое время послужившего первой станцией на пути готов и вместе с ними других восточно-германских народов из холодной Скандинавии, скудной землей, пригодной для распашки, на теплый и черноземный юг, куда вместе с ними или вслед за ними отправились и люди из народа «русь».

О русах, поселившихся на северном конце знаменитого пути из варяг в греки – в Приладожье или Прильменье, и их своеобразных отношениях с местными славянами и, вероятно, также финноязычными народами, составил замечательный очерк арабоязычный писатель персидского происхождения ибн Русте:

«Что же касается ар-Русийи, то она находится на острове, окруженном озером (не следует слово ‟остров” понимать буквально. Ибн Русте пользовался рассказами тех, кто там побывал, но не видел этой местности своими глазами. К тому же арабоязычные писатели Средневековья обыкновенно называют островами также и полуострова – В.Ц.). – Остров, на котором они (русы) живут, протяженностью в 3 дня пути, покрыт лесами и болотами, нездоров и сыр от того, что стоит только человеку ступить ногой на землю, как последняя трясется из-за обилия в ней влаги. У них есть царь, называемый хакан русов. Они нападают на славян, подъезжают к ним на кораблях, высаживаются, забирают их в плен, везут в Хазаран и Булкар и там продают. Они не имеют пашен, а питаются лишь тем, что привозят из земли славян. Когда у них рождается сын, то он (рус) дарит новорожденному обнаженный меч, кладет его перед ребенком и говорит: ‟Я не оставлю тебе в наследство никакого имущества и нет у тебя ничего, кроме того, что приобретешь этим мечом”. И нет у них недвижимого имущества, ни деревень, ни пашен. Единственное их занятие – торговля соболями, белками и прочими мехами, которые они продают покупателям. Получают они назначенную цену деньгами и завязывают их в свои пояса. Они соблюдают чистоту своих одежд, их мужчины носят золотые браслеты. С рабами они обращаются хорошо и заботятся об их одежде, потому что торгуют ими… Гостям оказывают почет, и с чужеземцами, которые ищут их покровительства, обращаются хорошо, так же, как и с теми, кто часто у них бывает, не позволяя никому из своих обижать или притеснять таких людей…. И если какое-либо их племя, род (поднимается против кого-либо), то вступаются все они. И нет тогда (между ними) розни, но выступают единодушно на врага, пока его не победят. И если один из них возбудит дело против другого, то зовет его на суд к царю, перед которым (они) и препираются. Когда же царь произнес приговор, исполняется то, что он велит. Если же обе стороны недовольны приговором царя, то по его приказанию дело решается оружием (мечами), и чей из мечей острее, тот и побеждает. На этот поединок родственники (обеих сторон) приходят вооруженные и становятся. Затем соперники вступают в бой, и кто одолеет противника, выигрывает дело. Есть у них знахари… Случается, что они приказывают принести жертву творцу их тем, чем они пожелают: женщинами, мужчинами, скотом. И если знахари приказывают, то не исполнить их приказания никак невозможно. Взяв человека или животное, знахарь накидывает ему на шею петлю, вешает жертву на бревно и ждет, пока она не задохнется, и говорит, что это жертва богу. Они храбры и мужественны, и если нападают на другой народ, то не отстают, пока не уничтожат его полностью. Побежденных истребляют или обращают в рабство. Они высокого роста, статные и смелые при нападениях. Но на коне смелости не проявляют и все свои набеги, походы совершают на кораблях. (Русы) носят широкие шаровары, на каждые из которых идет сто локтей материи. Надевая такие шаровары, собирают их в сборку у колен, к которым затем и привязывают. Никто из них не испражняется наедине, но обязательно сопровождают (руса) трое его товарищей и оберегают его. Все они постоянно носят мечи, так как мало доверяют друг другу, и коварство между ними дело обыкновенное…. Когда у них умирает кто-либо из знатных, ему выкапывают могилу в виде большого дома, кладут его туда, и вместе с ним кладут в ту же могилу его одежды и золотые браслеты, которые он носил. Затем опускают туда же множество съестных припасов, сосуды с напитками и чеканную монету. Наконец, в могилу кладут живую любимую жену покойника. После этого отверстие могилы закладывают, и жена умирает в заточении»^[13].

Не лишенная фантастических преувеличений, эта характеристика принципиально не отличается от тех, какие давали западные хронисты норманнам.

Поселившись в Приладожье и Приильменье, германоязычные находники вынуждены были вступать в контакт с населением, которое платило им дань, ввиду их военного превосходства; и межэтническое общение осуществлялось на славянском языке, потому что финноязычные племена говорили на разных языках, а языковых различий между индоевропейскими славянским и северогерманским языком многократно меньше, чем у индоевропейских языков с финноугорскими. Восточный географ ибн Хордадбех, в своей «Книге путей и странствий», написанной в середине IX века, определенно относит русов к славянам, отличая их от основной славянской массы родом занятий, а именно заморской торговлей:

«Они являются племенем среди ас-Сакалиба. Привозят шкуры бобров, черных лис, а также мечи из удаленных концов (земли) Саклабия к морю Румскому, (где) владыка ар-Рум берет с них десятину. Если хотят, путешествуют по Итилю… и проезжают через Хамлах, город хазар, где его правитель берет с них десятину. Далее прибывают к Джурджанскому морю (Каспий – В.Ц.)… Иногда привозят они свои товары на верблюдах из Джурджана в Багдад, переводчиками им служат евнухи ас-Сакалиба. Они выдают себя за христиан и платят (только) поголовную подать»^[14].

Восточный географ ибн Хордадбех в своей «Книге путей и странствий» относит русов к славянам

Комментируя это замечание ибн Хордадбеха, польский славист Х. Ловмянский писал:

«Можно не сомневаться, что Ибн Хордадбех считал русских купцов славянами. Иное дело, находились ли среди них в большом количестве норманны»^[15].

Судя по тому, что писал о русах еще один арабский писатель – ибн Фадлан, почерпнувший свои впечатления в их колонии, расположенной на берегу Волги, их образ жизни, их быт и нравы мало чем отличались от тех, которые отмечены западными и византийскими авторами в их характеристиках норманнов. При этом они, однако, судя по тому, что писал Хордадбех о переводчиках из славян (ас-сакалиба), свободно понимали по-славянски, возможно, и не владея уже языком своих предков, хотя и заметно отличались от славян своим бытом и нравами.

«Я видел русов, – пишет ибн Фадлан, побывавший в Булгарии в 922-м г., – когда они прибыли по своим торговым делам и расположились… на реке Атыл (Волга – В.Ц.). Я не видел (людей) с более совершенными телами, чем они. Они подобны пальмам, румяны, красны лицом, белы телом. Они не носят ни курток, ни хафтанов, но у них мужчина носит кису, которой он охватывает один бок, причем одна из рук выходит из нее наружу. И при каждом из них имеется топор, меч и нож... Мечи их плоские, бороздчатые, франкские. И от края ногтей иного из них … до его шеи (имеется) собрание деревьев, изображений (татуировка – В.Ц.)... А что касается их женщин, то на (каждой) их груди прикреплена коробочка, или из железа, или из серебра, или из меди, или из золота, или из дерева… Они грязнейшие из творений Аллаха, – (они) не очищаются ни от экскрементов, ни от урины, и не омываются от половой нечистоты и не моют своих рук после еды, но они как блуждающие ослы (вероятно, речь идет не о физической грязи, но об отсутствии практики омовений, принятой у мусульман – В.Ц.). Они прибывают из своей страны и причаливают свои корабли на Атыле… и строят на ее берегу большие дома из дерева. И собирается (их) в одном (таком) доме десять и двадцать…У каждого…скамья, на которой он сидит, и с ними (сидят) девушки красавицы для купцов…. У них обязательно каждый день умывать свои лица и свои головы самой грязной водой… девушка является каждый день утром, неся большую лохань с водой, и подносит ее своему господину… он моет в ней свои руки, свое лицо и все свои волосы. И он моет их и вычесывает их гребнем в лохань. Потом он сморкается и плюет в нее… Когда же он покончит… девушка несет лохань к сидящему рядом с ним, и (тот) делает то же, что сделал его товарищ… И каждый из них сморкается, плюет и моет свое лицо и свои волосы в ней»^[16].

Мусульманские авторы, сравнивая бытовые обычаи ар-русов и ас-сакалиба, подчеркивают. что в то время как ас-сакалиба умываются в проточной воде или когда им поливают на руки воду из кувшина, ар-русы умываются водой, налитой в чашу или лохань.

О религиозных обрядах руси ибн Фадлах, не без изрядной доли домыслов, писал:

«И как только их корабли прибывают к этой пристани, тотчас выходит каждый из них, (неся) с собою хлеб, мясо, лук, молоко и набиз (алкогольный напиток из меда – В.Ц.), чтобы подойти к длинному воткнутому в землю бревну, у которого (имеется) лицо, похожее на лицо человека, а вокруг него маленькие изображения… Итак, он подходит к большому изображению и поклоняется ему, потом говорит ему: “О мой господин, я приехал из отдаленной страны, и со мною девушек столько-то… и соболей столько-то, и столько-то шкур…” Потом (он) оставляет то, что имел с собой, перед этим бревном – ‟итак, я желаю, чтобы ты пожаловал мне купца, имеющего многочисленные динары и дирхемы, чтобы он покупал у меня, что я пожелаю”… И вот, он берет некоторое число овец или рогатого скота, убивает их, раздает часть мяса, а оставшееся несет и оставляет между тем большим бревном… и маленькими… и вешает головы рогатого скота или овец на это… бревно… Когда же наступит ночь, придут собаки и съедят все это. И говорит тот, кто это сделал: ‟Господь мой уже стал доволен мною и съел мой дар”».

Больного, – по словам ибн Фадлана, – русы помещают в шалаше, оставляя ему

«некоторое количество хлеба и воды, и не приближаются к нему… Если он выздоровеет и встанет, то возвратится к ним, а если он умрет, то они его сожгут. Если же он был невольник, они оставят его в его положении, (так что) его съедают собаки и хищные птицы. Если они поймают вора или грабителя, то они поведут его к длинному толстому дереву, привяжут ему на шею крепкую веревку и подвесят его на нем навсегда, пока он не распадется на куски от ветров и дождей»^[17].

Ибн Фадлан подробно описал обряд погребения знатного руса, свидетелем которого он оказался, и погребение это, сопровождаемое человеческим жертвоприношением, не лишено инфернальных черт:

«Когда умер тот муж… то сказали его девушкам: ‟Кто умрет вместе с ним?” И сказала одна из них: ‟Я”. Итак, ее поручили двум девушкам, чтобы они охраняли ее… и они иногда даже мыли ей ноги своими руками… Девушка каждый день пила и ела, веселясь, радуясь будущему… Потом они принесли скамью, поместили ее на корабле, покрыли ее стегаными матрацами и византийской парчой… И пришла женщина старуха, которую называют ангел смерти, и разостлала на скамье... подстилки… Когда же они прибыли к его могиле, они… надели на него шаровары, гетры, сапоги, куртку, парчовый хафтан с пуговицами из золота, надели ему на голову шапку… из парчи, соболью. И… внесли его в находившийся на корабле шалаш, посадили его на стеганый матрац... и принесли набиз, цветы и ароматические растения и положили это вместе с ним. И принесли хлеба, мяса и луку… И принесли собаку, и рассекли ее пополам, и бросили ее в корабле. Потом принесли все его оружие и положили его рядом с ним… Потом взяли двух лошадей и гоняли их до те пор, пока они обе не вспотели. Потом рассекли их мечами и бросили их мясо в корабле. Потом привели двух коров, также рассекли их и бросили их мясо в корабле. Потом доставили петуха и курицу, убили их и оставили в нем. А девушка, которая хотела быть убитой, разукрасившись, отправляется к шалашам родственников умершего… причем с ней сочетается хозяин шалаша… Когда же пришло время спуска солнца, в пятницу, привели девушку… Она поставила свои ноги на ладони мужей, поднялась… после чего ее спустили. Потом подняли ее во второй (раз)… Потом… подняли в третий раз… Я спросил переводчика о ее действиях, а он сказал: ‟Она сказала в первый раз, когда ее подняли: ‘Вот я вижу своего отца и свою мать’, – и сказала во второй раз: ‘Вот, все мои умершие родственники, сидящие’, – и сказала в третий раз: ‘Вот, я вижу своего господина сидящим в саду, а сад красив, зелен, и с ним мужи и отроки, и вот, он зовет меня, так ведите же к нему’…Они прошли с ней… к кораблю. И она сняла два браслета… и отдала их оба той женщине-старухе, называемой ангел смерти... И она сняла два ножных кольца… и дала их оба тем двум девушкам, которые… служили ей… После этого… девушка… прошла… на корабль… Пришли мужи, (неся) с собой щиты и палки, а ей подали кубок с набизом. Она же запела над ними и выпила его… Потом ей подан был другой кубок, она же… долго тянула песню, в то время как старуха торопила ее... И я увидел, что она растерялась… старуха схватила ее голову и всунула ее…в шалаш и вошла вместе с ней, а мужи начали ударять палками по щитам, чтобы не был слышен звук ее крика, вследствие чего обеспокоились бы другие девушки и перестали бы стремиться к смерти вместе со своими господами… Затем вошли в шалаш шесть мужей… и все сочетались с девушкой… Затем уложили ее рядом с ее господином. Двое схватили обе ее ноги, двое – обе ее руки, пришла старуха… наложила ей на шею веревку и дала ее двум (мужам), чтобы они тянули ее, имея (в руке) огромный кинжал с широким лезвием… Она начала втыкать его между ее ребрами и вынимать его, в то время как оба мужа душили ее веревкой, пока она не умерла. Потом явился ближайший родственник умершего, взял палку и зажег ее у огня... И берется огонь за дрова, потом за корабль… Не прошло и часа, как корабль, и дрова, и девушка, и господин превратились в золу, потом в (мельчайший) пепел. Потом они соорудили на месте этого корабля, который они… вытащили из реки, нечто вроде круглого холма и водрузили в середине его большое бревно хаданга (белого тополя), написали на нем имя (этого) мужа и имя царя русов и удалились»^[18].

Обычай захоронения в кораблях, которые затем сжигались, сложился на Аландских островах, среди выходцев из Швеции, затем он распространился в других регионах Скандинавии. Находники из-за моря перенесли его в Восточную Европу; следы таких погребений обнаружены близ Старой Ладоги, а также в Гнездове под Смоленском.

На территории Руси – в Ладоге, Новгороде, Пскове, Киеве, Чернигове, в Гнездове и других поселениях – археологами найдено более 1000 артефактов скандинавского происхождения, в основном оружие, и около 70 рунических граффити. Лексическим свидетельством присутствия выходцев из Скандинавии на землях восточных славян служит не только включение в русскую ономастику ряда северогерманских имен, вроде Олега, Ольги, Игоря, Глеба, но и обогащение русского языка такими словами как «кнут», «якорь», «стяг», «пуд», «ябедник» (в древнерусском языке слово обозначало чиновника), а также таких архаизмов, как «вира», «тиун», «колбяги», «гриди». В свою очередь, находники из Скандинавии, возвращаясь на родину, привнесли в родной язык слова славянского происхождения, например, «torg» – в значении «торговая площадь, рынок», lodhia – ладья, tolk – объяснение, перевод, pitschaft – печать.

Со времени первых германоязычных поселенцев среди восточных славян и финноугорских народов до призвания Рюрика прошло не менее полутора столетий – за это время процесс славянизации русов зашел далеко. Он продолжался и после Рюрика.

«Главный исторический вопрос, – по замечанию Ф. Дональда Логана, – состоит не в том, были ли русы скандинавами или славянами, а в том, насколько быстро эти скандинавские русы влились в славянскую жизнь и культуру»^[19].

Замечание Дональда Логана «В 839-м году русы были шведами; в 1043-м году русы были славянами»^[20] нуждается в двух уточнениях: русы, поселившиеся среди словен, имели близкое языковое родство со свеями, или свеонами (шведами), но не были свеями, и их языковая ассимиляция славянами завершилась не в середине XI века, а раньше. Уже к концу X века, в эпоху равноапостольного князя Владимира, русы были поглощены, ассимилированы многократно преобладавшей славянской массой без остатка, так что для новых находников из-за моря понадобилось новое обозначение – им и стал соционим «варяги», который прилагался к выходцам из разных народов Скандинавии, и не только Скандинавии, часто также к англосаксам. В XI веке слово «варяг» стало юридическим термином в «Русской правде», а позже, когда на первый план выступило конфессиональное различие между славянами и русами, сохранившими приверженность Православию, с одной стороны, и варягами-католиками, с другой, варягов стали называть у нас, наравне с другими выходцами из Западной Европы, «немцами».

Единым этнонимом славяноязычных обитателей Приильменья и Приладожья оставалось еще «словене». В Приднепровье, где возобладал другой этноним – русь, процесс ассимиляции выходцев из-за моря происходил иначе, отличались и его конечные результаты. Там, в Приднепровье, на Киевщине, этнонимы «русь», обозначающий народ в целом, и «русин», употребляемый индивидуально, заменили ставшее архаизмом племенное наименование «полян», затем русью стали называть в едином Русском государстве, принявшем к тому времени христианскую веру, северян, древлян, и – позже, но еще до нашествия Орды – все другие восточнославянские племена, вошедшие в состав единой державы, включая уже и приильменских, или новгородских словен, а также тех белых хорватов, которые поселились в Закарпатье и, завоеванные мадьярами на исходе IX века, не входили в состав Русского княжества, столица которого находилась в Киеве.

Трудно сказать, принадлежал ли к славянизированной руси живший в IX веке Рюрик; по крайней мере это вполне возможно. Он мог быть одним из тех ретроспективно названных в «Повести» варягами славяноязычных русов, которых изгнали их восставшие данники, после чего он вынужден был вернуться на родину предков, откуда его позвали посланцы раскаявшихся в содеянном старейшин словен, кривичей и финноязычных племен – веси, води и мери, позвали также и потому, что он говорил по-славянски.