Правление Киевского князя Игоря

Сайт «Православие.ру» продолжает публикацию фрагментов книги церковного историка и канониста протоиерея Владислава Цыпина «История Европы дохристианской и христианской».

Предыдущие фрагменты:

• Вещий Олег, князь Киевский
• Княжение Аскольда и Дира в Киеве и Фотиево Крещение Руси
• К вопросу о происхождении этнонима «русь»
• Норманисты и антинорманисты. Трехсотлетний спор
• Призвание Рюрика

Миниатюра Игоря Рюриковича из Царского титулярника После смерти князя Олега Вещего править Русью стал сын Рюрика – Игорь. Из «Повести временных лет» видно, что родился он в канун смерти отца, который оставил его младенцем, значит, согласно летописи, около 878 года. При этом распространенная версия, что после Рюрика князем считался Игорь, а Олег был всего лишь регентом, должна быть отвергнута. Напротив, князь Олег, отправившись в поход на Царьград, оставил его на время войны с ромеями как своего наместника править в Киеве. В 903 году, когда Игорю было 25 лет, Олег женил его на 13-летней Ольге. Ввиду точно известной даты рождения их сына Святослава в 942 году, когда Игорю было 64, а Ольге 52 года, под вопрос ставится корректность летописных сведений о датах их рождения и брака.

Среди попыток распутать хронологические парадоксы присутствуют и радикальные гипотезы: о том, например, что сын Рюрика и отец Святослава – это не одно и то же лицо. Так, Г. В. Вернадский писал:

«Согласно летописям, сын Рюрика был тем самым Игорем, ставшим киевским князем после смерти Олега и правившим с 912 по 945 год. Однако вряд ли допустима идентификация двух этих Игорей. В таком случае Игорю Киевскому было бы больше 70 лет ко времени смерти (родился не позднее 873 г., умер в 945 г.). Между тем в летописях нет указаний на то, что князь Игорь был так стар… К тому же его сын Святослав родился в 942 году. Ввиду этих соображений мы можем предположить, что между Рюриком Новгородским и Игорем Киевским было, по меньшей мере, одно промежуточное поколение, а возможно, и два»^[1].

Предположить одно промежуточное поколение между сыном Рюрика и отцом Святослава, конечно, можно, тем более что и с рождением сына княгиней Ольгой в 52 года дело обстоит не тривиально, но для такой версии нет никаких данных ни в русских, ни в иноязычных источниках. Может быть, было бы более осторожным и корректным исходить из сбоя в хронологии Начальной летописи и считать указанные в ней даты смерти Рюрика и, соответственно, рождения Игоря опережающими сами эти события, а значит, и править он стал в более раннем возрасте, чем это получается в соответствии с летописной хронологией, и жизнь его была короче, и родители Святослава были при его рождении моложе, чем это можно вычислить из дат, приводимых в «Повести временных лет».

С. Ф. Платонов, возможно, прав, отказывая Игорю в талантах воина и правителя

С. Ф. Платонов, возможно, прав, отказывая Игорю в талантах воина и правителя^[2]. Через год после начала княжения Игорь воевал с древлянами, после смерти могущественного князя Олега вышедшими из повиновения, и, как сказано в «Повести», Игорь, победив их, «възложи на ня дань болшю Ольговы»^[3]. В 915 году в пределы Киевской Руси вторглись новые пришельцы из Азии – тюркоязычные печенеги, но князь договорился с ними, и кочевники «створивше мир с Игорем, и приидоша к Дунаю»^[4]. Но пять лет спустя печенеги вновь появились в пределах Руси, и на этот раз Игорю не удалось избежать войны. В Летописи об этой стычке сказано лаконично; очевидно, дело обошлось без большого кровопролития.

Летописные сведения о Руси и князе Игоре затем прерываются на два десятилетия и возобновляются уже только в 6449 (941) году, когда Игорь, следуя примерам своих предшественников, отправился в поход на ромеев. В канун похода «империя прекратила выплату Руси ежегодной дани, что и обусловило начало войны между соперниками»^[5]. Флотилия, отправившаяся вниз по Днепру, насчитывала, согласно летописи, 10 тысяч судов. Если считать по 40 воинов на корабль, получается фантастическое число, приближающееся к полумиллиону, но похоже, что в «Повести временных лет» тут мы сталкиваемся с многократным преувеличением численности русского воинства. Как и в прежних нападениях на империю, в предместьях имперской столицы и соседних фемах совершались грабежи, поджоги и убийства. Летописец без ложного патриотизма пишет о зверствах, учиненных русью,

«…иже и поидоша, и приплыша, и почаша воевати Вифаньскыя страны, и пленоваху по Понту до Ираклия и до Фофлагоньскы земля, и всю страну Никомидийскую пополониша, и Суд всь пожьгоша. Ихъже емъше, овех распинаху, и другия же сторожи поставьляюще, стрелами растреляху и изъламляху опакы руци связавше, и гвозды железны посреде голов въбивахуть има. Мьного же и святых церквий огьневи предаша, и именье немало обою сторону взяша»^[6].

Ромейские войска, по приказу императора Романа, выступили под командованием военачальников доместика Панфира, патрикия Фоки и стратилата Феодора с разных сторон против россов и в жестоком сражении одержали победу, после чего воины Игоря, оставшиеся в живых, вернулись на суда и отплыли от берега. Но ромейский флот под командованием Феофана атаковал их на море, употребив для поражения противника «греческий огонь»:

«…нача пущати огнь трубами на лодья рускыя. И бысть видети страшно чюдо. Русь же, видяще пламень, вметахуся в воду морьскую, хотяще убрести, и тако прочии възвратишася въсвояси. Темьже пришедъшим в землю свою, поведаху кождо своим о бывшем и о лядьнемъ огни: «Якоже молонья, – рече, иже на небесих, греци имуть в себе, и сию пущающе, жьжаху нас, и сего ради не одолехом им»^[7].

Это поражение Игоря отразилось и в книге Лиутпранда Кремонского «Антаподосис»:

император Роман «узнал, что в его распоряжении есть еще 15 полуразрушенных хеландий… он велел прийти к нему… кораблестроителям, и сказал им: “Сейчас же отправляйтесь и немедленно оснастите те хеландии, что остались [дома]. Но разместите устройство для метания огня не только на носу, но также на корме и по обоим бортам”. Итак, когда хеландии были оснащены согласно его приказу, он посадил в них опытнейших мужей и велел им идти навстречу королю Игорю. Они отчалили; увидев их в море, король Игорь приказал своему войску взять их живьем и не убивать. Но добрый и милосердный Господь, желая не только защитить тех, кто почитает Его, поклоняется Ему, молится Ему, но и почтить их победой, укротил ветры, успокоив тем самым море; ведь иначе грекам сложно было бы метать огонь. Итак, заняв позицию в середине русского [войска], они [начали] бросать огонь во все стороны. Руссы, увидев это, сразу стали бросаться с судов в море, предпочитая лучше утонуть в волнах, нежели сгореть в огне. Одни, отягощенные кольчугами и шлемами, сразу пошли на дно морское, и их более не видели, а другие, поплыв, даже в воде продолжали гореть; никто не спасся в тот день, если не сумел бежать к берегу. Ведь корабли руссов из-за своего малого размера плавают и на мелководье, чего не могут греческие хеландии из-за своей глубокой осадки. Чуть позже Игорь с большим позором вернулся на родину. Греки же, одержав победу и уведя с собой множество пленных, радостные вернулись в Константинополь. Роман приказал казнить всех»^[8].

Саксон Анналист в своей «Хронике» указал на способ казни: «всех пленных он велел обезглавить»^[9].

Вернувшись в Киев, Игорь замыслил новый поход на Царьград, чтобы взять реванш за понесенное поражение

Вернувшись в Киев, Игорь замыслил новый поход на Царьград, чтобы взять реванш за понесенное поражение,

и «в лето 6452 (944)… совокупи воя многы – варягы, и русь, и поляны, и словены, и кривичи, и тиверцы, и печенегы ная и тали в них поем (нанял печенегов, взяв у них заложников. – В. Ц.), поиде на грекы в лодьях и на конех, хотя мьстити себе»^[10].

Узнав о приближении русского войска, правительство ромеев по давно сложившемуся обычаю предпочло откупиться от варваров, вместо того чтобы воевать с ними:

«…цесарь посла къ Игореви лутьшии бояры, моля и глаголя: “Не ходи, но возьми дань, юже имал Олег, и придам еще к той дани”. Такоже и печенегом послаша паволокы и золото много. Игорь же, дошед Дуная, съзва дружину, и нача думати и поведа им речь цесареву. Ркоша же дружина Игорева: “Да аще сице глаголеть цесарь, то что хощем боле того: не бившися, имати злато, и серебро, и паволокы? Еда кто весть: кто одолееть, мы ли, они ли? Или с морем кто светен? Се бо не по земли ходим, но по глубине морьстий – и обьча смерть всем”. И послуша их Игорь, и повеле печенегом воевати Болгарьскую землю, а сам, взем у грек злато и паволокы на вся воя, възвратися въспять и приде къ Киеву въсвояси»^[11].

А в следующем году состоялись вначале в Киеве, а затем в Константинополе переговоры, в результате которых был заключен новый мирный договор, как и предыдущий, с князем Олегом, записанный по-гречески и по-славянски. Славянская редакция договора сохранилась в составе «Повести временных лет».

В договоре поименно названы послы великого князя Игоря, а также княгини Ольги («Искусеви Олгы княгыня»), малолетнего сына Игоря Святослава «Вуефаст Святославль» и других региональных князей, зависимых от великого князя, носивших имена скандинавского («Прастен, Турдуви») и славянского происхождения: («Улеб Володиславль, Каницир Преславин»)^[12]. Присутствие в этом списке славянских имен, включая и имя сына великого князя, служит очевидным свидетельством славянизации того элемента русской знати, который имел скандинавские или готские корни.

Более важный сдвиг в состоянии русского общества отражает то место в преамбуле договора, где предаются проклятию клятвопреступники с русской стороны, которые дерзнут нарушить его статьи:

«Иже помыслить от страны Рускыя разрушити таковую любовь, и елико их крещенье прияли суть, да приимуть месть от Бога Вседержителя, осужение и на погибель и в сий век и в будущий, а елико их не кресщено есть, да не имут помощи от Бога, ни от Перуна, да не ущитятся щиты своими, и да посечени будут мечи своими, и от стрел и от иного оружья своего, и да будут раби и в сий век и будущий»^[13].

Предположение, что и сам Игорь был в то время христианином, в источниках не находит подтверждения и должно считаться ошибочным

В отличие от времен Олега Вещего, в середине X века среди русских были как христиане, поставленные тут на первом месте, из чего еще, конечно, не следует, что они составляли большинство войска, так и язычники. Предположение Е. Голубинского, что и сам Игорь был в то время христианином, в источниках не находит подтверждения и должно считаться ошибочным.

По словам А. Н. Сахарова, этот договор

«…включал не только статьи о “мире и любви” 907 года, но и вобрал в себя “ряд” договора 911 года. Однако содержание нового соглашения усложнилось. Его детально разработанные положения глубоко отражают характер отношений Руси и Византии и полнее соответствуют уровню развития древнерусской государственности… Соглашение… явилось первым развернутым письменным договором о военном союзе двух государств»^[14]:

«Аще просит вой от нас князь рускый, дамы ему, елико ему будет требе, и да воюет…. А о сих, иже то приходять черьнии болгаре и воюють въ стране Корсуньстий, и велим князю рускому, да их не пущаеть, и пакостять стороне его… Аще ли хотети начнеть наше царьство от вас вои на противящася нам, да пишют к великому князю вашему, и пошлеть к нам, елико хощем; и оттоле уведять иныя страны, каку любовь имеют греци с русью»^[15].

В то же время в договоре имелись положения, воспрещавшие территориальную экспансию Руси в южном направлении:

«О Корсуньсций стороне. Колко же есть город на той части, да не имуть власти князи рускыи, да воюеть на тех сторонах, а та страна не покоряется вам…И да не имеють русь власти зимовати въ устьи Днепра, Белобережии, у святаго Елеуферья, но егда придеть осень, да идуть в домы своя в Русь»^[16].

В Киев русские послы возвратились в сопровождении послов ромейских. В их присутствии сам князь со своей дружиной поклялись свято соблюдать заключенный договор:

«…и приде на холъмы, кде стояше Перун, и покладоша оружья своя, и щиты и золото, и ходи Игорь роте и мужи его, и елико поганыя руси, а хрестьяную русь водиша въ церковь святаго Ильи, яже есть над Ручьемъ...се бо бе сборная церки, мнози бо беша варязи хрестеяни»^[17].

Упоминание варягов – анахронизм, само это слово появилось позже, и под варягами тут следует понимать русь, которая тогда состояла из славянизированных потомков скандинавов и готов и слившейся с ними в один высший правительственный и военный класс славянской знати. В этой среде христиан было действительно больше, чем в простом народе, хотя и в нем они не составляли большинства.

Договор 945 года главным образом регламентировал порядок торговых операций между Русью и империей ромеев. У Константина Порфиргенета имеется обладающее исключительной информативной ценностью описание знаменитого маршрута «из варяг в греки», по которому везли товары в Константинополь:

«В июне месяце, двигаясь по реке Днепр, они спускаются к Витечеву, которая является крепостью-пактиотом россов, и, собравшись там в течение двух-трех дней, пока соединятся все моноксилы, тогда отправляются в путь и спускаются по названной реке Днепр. Прежде всего они приходят к первому порогу, нарекаемому Эссупи, что означает по-росски и по-славянски “Не спи”».

Игорь берёт дань от древлян. Иллюстрация из Радзивилловской летописи

Здесь и далее приводятся славянские и росские (германоязычные) названия порогов, из чего косвенным образом вытекает, что среди занимавшихся торговлей россов одни усвоили язык местного славянского населения и пользовались им как родным, а другие сохранили знание языка своих предков или, может быть, только помнили названия днепровских порогов на языке предков.

«Порог [этот], – продолжает августейший писатель, – столь же узок, как пространство циканистирия, а посередине его имеются обрывистые высокие скалы, торчащие наподобие островков. Поэтому набегающая и приливающая к ним вода, извергаясь оттуда вниз, издает громкий страшный гул. Ввиду этого россы не осмеливаются проходить между скалами, но, причалив поблизости и высадив людей на сушу, а прочие вещи оставив в моноксилах, затем нагие, ощупывая своими ногами дно, волокут их, чтобы не натолкнуться на какой-либо камень. Так они делают, одни у носа, другие посередине, а третьи у кормы, толкая [ее] шестами, и с крайней осторожностью они минуют этот первый порог по изгибу у берега реки. Когда они пройдут этот первый порог, то снова, забрав с суши прочих, отплывают и приходят к другому порогу, называемому по-росски Улворси, а по-славянски Островунипрах, что означает “Островок порога”. Он подобен первому, тяжек и труднопроходим. И вновь, высадив людей, они проводят моноксилы, как и прежде. Подобным же образом минуют они и третий порог, называемый Геландри, что по-славянски означает “Шум порога”, а затем также – четвертый порог, огромный, нарекаемый по-росски Аифор, по-славянски же Неасит, так как в камнях порога гнездятся пеликаны. Итак, у этого порога все причаливают к земле носами вперед, с ними выходят назначенные для несения стражи мужи и удаляются. Они неусыпно несут стражу из-за пачинакитов (печенегов. – В. Ц.). А прочие, взяв вещи, которые были у них в моноксилах, проводят рабов в цепях по суше на протяжении шести миль, пока не минуют порог. Затем также, одни волоком, другие на плечах, переправив свои моноксилы по сю сторону порога, столкнув их в реку и внеся груз, входят сами и снова отплывают. Подступив же к пятому порогу, называемому по-росски Варуфорос, а по-славянски Вулнипрах, ибо он образует большую заводь, и, переправив опять по излучинам реки свои моноксилы, как на первом и на втором пороге, они достигают шестого порога, называемого по-росски Леанди, а по-славянски Веручи, что означает “Кипение воды”, и преодолевают его подобным же образом. От него они отплывают к седьмому порогу. называемому по-росски Струкун, а по-славянски Напрези, что переводится как “Малый порог”. Затем достигают так называемой переправы Крария, через которую переправляются херсониты, [идя] из России, и пачинакиты на пути к Херсону. Эта переправа имеет ширину ипподрома, а длину с низа до того [места], где высовываются подводные скалы – насколько пролетит стрела пустившего ее отсюда дотуда. Ввиду чего к этому месту спускаются пачинакиты и воюют против россов. После того как пройдено это место, они достигают острова, называемого Св. Григорий. На этом острове они совершают свои жертвоприношения, так как там стоит громадный дуб: приносят в жертву живых петухов, укрепляют они и стрелы вокруг [дуба], а другие кусочки хлеба, мясо и что имеет каждый, как велит их обычай. Бросают они и жребий о петухах: или зарезать их, или съесть, или отпустить их живыми»^[18].

Осенью 945 года, в который был заключен договор Руси с империей ромеев, Игорь был убит

Осенью 945 года, в который был заключен договор Руси с империей ромеев, Игорь был убит. По рассказу летописца, дружина пожаловалась ему на то, что им приходится завидовать «отрокам», дружинникам, его воеводы Свенельда:

«Отроци Свенделжи изоделеся суть оружьемь и порты, а мы нази. И поиди, княже, с нами в дань, да и ты добудешь и мы»^[19].

Вняв совету, Игорь отправился в полюдье со своей дружиной в землю древлян, чтобы взять у них дополнительную дань

«…и насиляше им и мужи его. И возмя дань и поиде в свой город. Идущю же ему въспять, размысли, рече дружине своей: “Идете вы с данью домови, а яз възвращюся и похожю еще”. И пусти дружину свою домови, с малом же дружины възвратися, желая болшая именья. Слышавше же древляне, яко опять идеть, съдумавше древляне с княземъ своимъ Малом и ркоша: “Аще ся въвадить волк в овце, то относить по единой все стадо, аще не убьють его; тако и сий, аще не убьем его, то вси ны погубить”, и послаша к нему, глаголюще: “Почто идеши опять? Поимал еси вьсю дань”. И не послуша ихъ Игорь, и шедше из города Искоростеня противу древляне и убиша Игоря и дружину его, бе бо ихъ мало. И погребен бысть Игорь, и есть могила его у Искоростиня города в Деревех и до сего дни»^[20].

Документальные сведения о способе убийства князя Игоря можно почерпнуть из «Истории» Льва Диакона. В ней приводятся слова императора Иоанна Цимисхия, с которыми тот через своих посланников обратился к сыну Игоря Святославу, угрожавшему изгнать ромеев из Европы в Азию. Предостерегая русского князя от такой авантюры, василевс напомнил ему о печальной участи его отца:

«Полагаю, что ты не забыл о поражении отца твоего Ингоря, который, презрев клятвенный договор, приплыл к столице нашей с огромным войском на 10 тысячах судов, а к Киммерийскому Боспору прибыл едва лишь с десятком лодок, сам став вестником своей беды. Не упоминаю я уж о его [дальнейшей] жалкой судьбе, когда, отправившись в поход на германцев (византийские писатели не редко германцами называли без различия всех северных варваров – В. Ц.), он был взят ими в плен, привязан к стволам деревьев и разорван надвое. Я думаю, что и ты не вернешься в свое отечество, если вынудишь ромейскую силу выступить против тебя, – ты найдешь погибель здесь со всем своим войском, и ни один факелоносец не прибудет в Скифию, чтобы возвестить о постигшей вас страшной участи»^[21].