Непростые люди

Рассказ основан на реальных событиях. Имена и определенные моменты истории изменены.

В мастерской. Художник: Александра Тарасова – Видели, говорите, эту картинку, да?

Алтарник Максим, почти двухметрового роста, продолжал громким голосом:

– Я про фотографию, где врач лежит после операции, которая больше десяти часов длилась. Лежит на полу, в углу, то ли спит, то ли уже без сознания от изнеможения. И кто-то особо умный подписал на фото свое возмущение: «Спасал врач – а пациенты за спасение благодарят Бога!» С маленькой буквы «бог» у них, разумеется.

– Трубит наш архангел, – улыбнулся Лене батюшка, выбегавший из храма. – Дьяконом бы ему быть!

Лена тоже улыбнулась и продолжила прислушиваться:

– Сколько я сейчас знаю врачей – так большинство из них, даже будучи формально неверующими, часто говорят: «Бог помог вылечить!» Особенно хирурги. Есть у нас тут такой хирург Гришин, знаете? Вот лично мне он говорил: «Помолюсь перед операцией – и как будто Бог моей рукой водит». И даже неверующие всё чаще с собой иконы святителя Луки Крымского носят. Кто знает, может, тот врач тоже, отдохнув, пошел Бога благодарить за то, что Он такие нечеловеческие силы врачам дарует для спасения жизней! Вот и задумаешься, кстати, а мы-то Бога благодарим? За всё? А то как в анекдоте: «Господи, помоги найти место на парковке, я обещаю, что пойду в церковь Тебя поблагодарить… А, всё, Господи, не надо уже, вон место освободилось!»

Ребята из клуба, собравшегося в трапезной, засмеялись.

– Вот почему-то про парковку все понимают. А в остальном мы как? «А, это оно само исправилось»?

Вот хороший маркер: если я Бога попросить об этом не могу – точно ли хорошее дело задумал?

– Эт-точно, – ответил кто-то.

– А еще обо всем просить Бога надо. Вот обо всем!

– Ну о плохом не надо же, – послышался голос.

– Так плохое и делать не надо. Вот маркер хороший: если я Бога попросить об этом не могу – точно ли хорошее дело задумал?

Лена прошла мимо двери трапезной туда, где был полумрак, и только на одном подсвечнике – у старинной Христовой иконы – горели свечи. Наверное, это и был ответ: проси обо всем. Но как просить: «Помоги разобраться в чувствах»? Легкомысленно как-то.

Андрей, с которым она с некоторых пор часто виделась, вообще-то ее привлекал. Независимый, знающий ответы на все вопросы. На курсе исторического факультета старостой выбрали, если б не уважали – не выбрали бы, правильно же? Рассказы пишет фантастические, еще со школы, где-то даже печатался. Но чувствовала она в нем какой-то подвох. Слишком он… себе на уме, что ли. Отстраненный, когда речь идет о чем-то хорошем, зато вот покритиковать – всегда пожалуйста. Лену он, правда, до сих пор не критиковал, но ей всё равно не нравилось это.

– Сложный он, – поморщилась мать после случайного знакомства с ним: Андрей провожал Лену до подъезда, а мать как раз решила подышать свежим воздухом и вышла ей навстречу, как уверяла – совершенно случайно. «А в школе я что-то тебя не видела, не помню… в параллельном классе, последний год, да?» Ну мама, ну шпион.

– Вот и хорошо, что сложный, – ответила ей дочь. – А то я всякого от девчонок у нас в группе наслушалась. Таких им повидать пришлось – не парни, а бабуины какие-то. Грубые, агрессивные. И не уважают других людей.

– Ну, таких-то тоже нам не надо, зачем из крайности в крайность…

– «Нам» не надо? – Лена тогда обиделась на мать. Надо же, «нам». Сама уж как-нибудь решит, кого ей «надо».

Перед иконой Лена растерялась. Просто попросила Господа о вразумлении, постояла еще – и ушла.

***

Тетя Аня открыла дверь – и у Лены захватило дух:

– Ой, какое платье красивое!

У тети Ани – маминой младшей сестры – всегда можно было увидеть что-то интересное. Начиная с домашних платьев – она терпеть не могла «вот этого вот домашнего неряшества» – до результатов того, чем она занималась в качестве хобби. Были среди этих хобби и иностранные языки, и вышивка, и даже борьба; Лена как-то посмеялась, что тете стоило бы помериться силами с их алтарником – а тетя всерьез заинтересовалась этим предложением, пришлось отшучиваться. Сейчас тетя, судя по разложенным на столе листкам бумаги, занималась любимыми переводами восточных стихов: на экране красовались иероглифы в увеличенном размере. А перевод тетя, разумеется, записывала на бумаге, потому что считала, что это красиво.

Выслушав племянницу, она покивала головой:

– Ох, Елена, трудное это дело – в сердечных делах советовать. Присмотрись еще, присмотрись хорошо, никто ведь ни с чем не подгоняет. А насчет «сложный»… Знаешь же нашей двоюродной бабушки Гали историю?

– Вроде…

– Вроде. Там всё однозначно было. Всегда ее учили: соберешься замуж – выбирай того, кто попроще.

– Это у нас фамильное, видимо, – засмеялась Лена.

– Точно… Ну, она и выбрала «проще». Первый ее муж прямо так и говорил: «Я простой человек!»

– То есть считал себя непростым, раз так говорил.

– Вот да! Ну и начал пить и… хулиганить. А так как делать ничего толком не умел и не столько был простой, сколько, уж прости меня, лодырь, – то бабушка одна семью и тянула. А потом он ушел к другой.

– А вот что дальше было – я не знаю. Вроде ж она одна прожила?

– Если бы. Решила, что хватит ей «простого», и пошла второй раз замуж за какого-то артиста. Ну, как артиста? Что-то делал в N-ском театре, считал себя недооцененным и тоже с женой стал обращаться плохо. И тоже сбежал потом. Так что можно быть и простым, и сложным, и артистом, и рабочим – это ни о чем. Важно – как ты себя видишь и как к другим относишься. Если кто-то себя возвел на пьедестал, а другие для него не люди – так зачем к такому человеку приближаться?

– Знаешь, теть Ань, я статью читала, там говорится, что оригинальность – это грех.

– Перепутал, наверное, автор. Смешал оригинальность и оригинальничанье. Оригинальность грехом быть не может, каждый из нас уникальная личность, так Сам Господь создал. Нет одинаковых Лен и одинаковых Ань. Ты вот петь любила…

– Уже не очень люблю. Мама говорит: «Не вой».

– Мама взяла бы и с тобой пела, хорошо ж пела – пока ей вот тоже бабушка не сказала про вой. Научились бы и в свою церковь в хор попросились, сама рассказываешь, что там у вас текучка. Я ей скажу, слушай. Так вот: ты поешь, а мне полк медведей на ухо наступил, зато вот ты вроде не рисуешь – а я сейчас рисовать учусь, и представляешь – хвалят! Кстати, у меня учитель выставки проводит, имеет возможность через заинтересованных людей. Мне, мягко скажем, рановато – а у тебя нет знакомых молодых художников?

– Не-а…

Оригинальность – точно не грех. Грех – оригинальничать

– Словом, оригинальность – точно не грех. Грех – оригинальничать. «Вот я особенный-разособенный, давайте все поклоняйтесь мне». Надо ли говорить, что такой человек из себя обычно мало что представляет.

– А оригинальные украшения носить – грех, как считаешь? Вещи всякие интересные…

– Ты наши народные костюмы видела? И что это – грех? Нет, это красиво и даже скромно. А уж если своими руками сделано… Цепь золотую величиной с корабельную носить – думаю, грех: лучше б больным детям помочь на эти деньги. Но такая цепь точно не оригинальная: в годы, когда я маленькая была, все бандиты такие носили!

– Теть Ань… А я оригинальная или оригинальничаю?

– Если спрашиваешь – то оригинальничаешь! Шучу. Пошли лучше чай пить. Зеленый, маття, из Японии привезли друзья. И – нет! Это не «оригинально», это – вкусно! И вообще это просто чай!

Когда через пару часов Лена засобиралась домой, тетя Аня вдруг погрустнела:

– Знаешь, я вот люблю стихи переводить. Сначала всматриваешься в каждый иероглиф, в каждую его частичку. В стихах может иметь значение и то, как эти частички разных иероглифов перекликаются между собой в пределах одной строки. И вот разбираешь их, видишь смыслы – и такая это красота! Однако знаешь… Я вдруг поняла, что быстро теряю зрение с таким разглядыванием. Это я так, ни к чему, наверное.

– Хочешь сказать – нужно понимать, стоит ли чья-то сложность твоего зрения?

– Хочу сказать – мама тебя ждет. Про хор подумайте! Голос у сестренки всегда был – заслушаешься.

Лена была в совершенном смятении. Как такое возможно? Наташка – она же хорошая, умненькая. И маленькая. Двенадцать всего. И вот сейчас сидела прямо на улице и плакала, потому что брат выгнал. И это ее Андрей! А Наташка всего лишь хотела попросить его бутылку воды открыть! У него своя комната в квартире, мог бы и закрыться, если нельзя было мешать. А он что? Наорал на бедную и из дома выставил.

– Ничего себе! Пошли, я с ним поговорю, – предложила Лена.

– Да не будет он слушать, – всхлипнула и растерла по лицу слезы девочка. – Он мне знаешь, что сказал? Что все гении тоже такие. Тем более – когда пишут. Поэт Байрон, говорит, вообще свою дочь куда-то отдал на воспитание, там целый замок был – а она ему творить мешала.

– Так и сказал?

– Ага.

– И откуда он это взял про Байрона, не знаешь?

– Так из интернета же. Я тоже этот текст в «ВКонтакте» видела, просто дочитывать не стала. Там много было, пять абзацев, наверное.

– Много! – рассмеялась Лена. – Эх вы, испорченное поколение, как моя мама говорит. Идем-ка.

Она привела Наташку домой, отправила ее умываться, накормила самодельным печеньем. А у самой из головы не шел поступок друга. И ведь она Андрея не первый год знала… Ну если б хоть просто погорячился и накричал, хотя тоже ничего хорошего, конечно, уметь себя вести надо. Но из дома выгнал, да еще и авторитетом прикрылся, понимаете ли. С «мудростью», почерпнутой в пяти абзацах социальной сети. Книги, о которых ей говорит, небось, тоже из отрывков по соцсетям знает. Как же плохо-то.

– Знаешь, вечером он меня гулять звал – я ему всё скажу, – вслух сказала Лена.

– Не надо, не говори, что я рассказала, – попросила Наташка. – Он же сказал, что все творцы вспыльчивые.

– Еще и творец, – покачала головой Лена. – Ну уж… Один у нас Творец: Бог. И творчество человека – Его дар. Ну, то есть хорошо, когда Его, а не от собственной гордыни идет.

Наташка перестала жевать и с набитым ртом промычала:

– А как это – гордыня?

***

– Наташка сказала – она тебя видела и теперь в церковь хочет, – сказал Андрей. С каким-то нажимом на слове «церковь», которого Лена до сих пор не замечала.

– А что такого?

– Да ничего, у меня, ты же знаешь, мать ходит, да и отец нормально…

И вдруг разразился безобразным смехом.

Из подъезда нового дома вышел парень с коробками. Лена не обратила бы внимания, но тот споткнулся и упал – и выронил коробки. И над этим сейчас и смеялся ее друг.

– Идем поможем! – потянула его за руку Лена.

– Кому? Этому олуху? Еще не хватало. Ему, небось, за работу тут деньги платят, а ты помогать собралась. Уважать себя надо! Идем.

На последних словах он уже не смеялся и потянул Лену за руку. Не смешно было и Лене. Она тряхнула рукой и быстро направилась к скамейке, на которую незнакомый парень складывал коробки. Молча взяла одну с земли, положила на лавку. И обернулась назад. Андрея там уже не было.

– Спасибо, – удивленно произнес незнакомый парень.

***

Алексей оказался, как называла его потом мама Лены, «простым технарем». Лене не захотелось спорить: жаждет мама вот этой «простоты» – ну и пусть для нее будет! Коробки таскал он не за деньги: помогал соседям перевозить вещи. И, к счастью, ничего не разбилось.

О себе почти не говорил. Зато живо слушал, особенно про церковь. Лене непривычно это было после дружбы с Андреем: тот только о себе и рассказывал. Пару раз Алексей себя «выдал»: узнал цитаты из любимых книг Лены. Однако Лена-то познакомилась с этими книжками по учебе, а он, не будучи филологом, сам увлекался серьезным чтением. Горячо поддержал Лену в том, что она хочет заниматься пением. И Лена опередила тетю Аню, забывшую об обещании поговорить, и так воодушевленно в тот же вечер рассказала матери о своем желании петь в хоре, что та и сама вдруг решила: «Почему бы не попробовать?».

После общения с новым знакомым на душе стало радостно. А рядом с Андреем такого никогда не было

После общения с новым знакомым на душе стало радостно. Хотя это был просто Новый Знакомый. А рядом с Андреем, о котором она уже начинала думать чуть ли не как о женихе, такого никогда не было. «Вот… наверное… правда услышал тогда Господь мои молитвы, да? – думала Лена. – И всё показал как есть, и всё расставил по местам. Вразумил!»

При первой возможности она снова помчалась в храм, к той самой иконе.

***

– Регент нас одобрила, – говорила по телефону мать в церковном дворе. – Смешно тебе, Ань! А я радуюсь, как девчонка!

– А про меня не сказали, – насупилась стоявшая рядом Наташка.

– Потому что и так понятно, что хорошо поешь, – обняла ее Лена. – Как там дома? Больше никто не безобразничал?

– Безобразничал, – пожала плечами Наташка. – Брату папа чуть по шее не дал. Увидел, что Андрюшка, – она понизила голос, – в какой-то группе сидит, где мужчины про женщин… в общем, гадости пишут. Папа сказал, что он у него телефон с компьютером отнимет, как у маленького, раз в таком возрасте не понимает ни фи… ничего. И еще сказал, что Андрюшка этим нас с мамой оскорбил.

– Вот уберег меня Господь, – подумала Лена и перекрестилась.

А потом ушла вновь в храм. К той самой иконе. За всё Бога поблагодарить – и еще раз попросить о вразумлении.

Вечером она отправилась к Алексею – обещала принести кое-какую одежду для детишек его многодетных соседей.

На лавке у подъезда сидели бабушки. Мама Лены смеялась: сколько лет пройдет, сколько веков – а у любого подъезда, где есть лавка, всегда будут бабушки сидеть.

– Это ты к Алешке, что ли? – спросила одна, в синей кофте. Лена кивнула.

– Не ходила б ты. Маменькин сынок, всё с матерью возится. Потому мы здесь и ни друзей, и ни одной девушки никогда с ним не видели.

– Да что ты такое говоришь? – махнула на нее вторая бабушка, и первая обиженно замолчала. – Никакой не маменькин. Просто сейчас время такое, молодым лишь бы, загнув хвост, по улице бегать или в телефоне сидеть, а родителям не помогают ни в чем. А он помогает. Мать-то, Марина, она ж больная. Сейчас уже получше, а то еле ноги таскала. Конечно, он с ней был! И к врачу возил, и всё делал, отца-то нет, умер давно. И с Мишкой возиться ему пришлось за отца, Мишке-то уж, конечно, девять, сам не малыш детсадовский, а все-таки еще небольшой! Марина с Мишкой по утрам в церковь после больницы-то зачастила, как ходить хорошо смогла. Смотрю – в воскресную школу его там водит вроде…

– Вот-вот, – отозвалась бабушка номер один. – Врач на ноги поставил, а как благодарить – так Бога. Я вот не хожу ни в какую церковь!

– Ну что ж ей теперь – в больницу каждое воскресенье ходить? – хихикнула бабушка номер два. – Врача-то уж, наверное, отблагодарили!

Из подъезда вышел Алексей и сразу подхватил сумки из рук Лены. И Лене совсем расхотелось спорить с «непросвещенной» бабушкой.

Лена осталась на чай. А когда отошла помыть руки – любопытство взяло верх: что это такое стоит у кладовки в коридоре, накрытое тканью?

Когда Алексей увидел ее, она уже держала в руках один из прекрасных пейзажей:

– Твои работы?

– Мои, – попросту кивнул он. – Но я не художник. Так, самоучка.

– Ничего себе! – ахнула Лена. – Ничего себе самоучка! И они у тебя так и пылятся в квартире? Так, мне тетя предлагала… в общем, я сегодня с ней созвонюсь по одному поводу!

***

Тетя, неожиданно для Лены, предложила встретиться с «молодым дарованием» у храма, после ближайшей воскресной службы. И пришла. Смутила Лену вопросом: «И где тот алтарник Максим, с которым бороться можно?» (на радость Лены и, возможно, Максима – тот был в отъезде), а после знакомства с Алексеем бросала на племянницу такие многозначительные взгляды, что та чуть не показала ей язык. Но справилась с искушением и села на лавочку рядом с уставшей матерью Алексея, высматривавшей в толпе бегающих мальчишек Мишку. Мать Лены подошла – и тоже села с ними рядом, и какое-то время все молчали.

Он завороженно рассматривал иконы. Наверное, они совершенно иначе понимались им после первой в его жизни литургии

А Алексей – после разговора с Анной – вернулся в храм и еще долго был там. Он завороженно, будто впервые в жизни, рассматривал иконы. Наверное, они совершенно иначе понимались им после первой в его жизни литургии. Иначе виделись, в ином свете – в настоящем. Складывались в одно целое с чудесным пением хора, со всем, что можно было в церкви увидеть, услышать, а главное – с тем, что невозможно ни увидеть, ни услышать. И что может даровать только Сам Господь, единственный Творец, который создал таких разных, таких простых и непростых – нас.